|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
СОМЕРСЕТ МОЭМ И ИЗДАТЕЛЬСТВО "ЗАХАРОВ"
Московскому издательству
"Захаров" есть чем похвастаться. Под этой маркой вышли книги,
издать
какие в наш рыночный век, уповающий на иронические детективы и
постмодернистский блеф, возможно, никто не решился бы. В числе изданий
Захарова, например, биография Лермонтова, написанная Висковатым в 1891 году,
толстый том переписки Чехова с Книппер, потребовавший кропотливого
составительского
и редакторского труда, полное собрание рассказов Уильяма Сомерсета Моэма в
пяти
томах и, наконец, биография этого английского писателя, написанная Тедом
Морганом и переведенная в 2002 году целым квартетом виртуозных
переводчиков.
У. С. Моэм - знаменитый
писатель,
а также талантливый драматург и удачливый шпион, проживший почти век (январь
1874 - декабрь 1965). На его глазах сменилось не одно поколение европейских
и
американских литераторов, и звезды их притухали или гасли - а звездочка
Моэма
чудесным образом оставалась на небосводе, и жива до сих пор, и переживет
многих.
"Благоразумный
сноб",
как не в шутку, а всерьез называл себя Моэм, написал романы "Бремя
страстей человеческих", "Луна и грош", "Пироги и
пиво", "Театр", "Узорный покров", "Острие
бритвы" и другие, сочинил десятки великолепных рассказов, пьес и
любопытных эссе - и при этом отводил себе незавидное место среди писателей
второго сорта, хотя бы и в первых рядах. Он жаловался, что ему недостает
воображения и поэтому приходится записывать правду, какой бы она не была и
какою бы ему не казалась, за что он снискал себе недоброжелателей по всему
земному
шару.
Тиражи романов и новелл Моэма,
заполнившего сюжетами и заметками 25 записных книжек, путешествовавшего по
Европе, Малайзии, островам Тихого океана, по Индии, Китаю, а осенью
семнадцатого года в качестве шпиона посетившего Россию и беседовавшего с
Керенским и Савинковым, измеряются миллионами. Миллионами фунтов стерлингов
измерялось и состояние писателя, отнюдь не презиравшего материальные
блага.
Издатель И. В. Захаров,
чистосердечный вполне в духе британского беллетриста, отличается, однако, от
последнего поразительной непредприимчивостью: он в совершенстве постиг
науку,
как оградить книгоиздательскую фирму от излишнего натиска
покупателей.
Захаровский способ отбивать
читательский азарт не уникален и наряду с прочими давно взят на вооружение
самыми разными издателями, но, думается, является в своем роде классическим
и
потому требует обстоятельного разбора и досконального изучения. Как медики
рассматривают клинический случай какого-либо заболевания - а Моэм, как и
любимый им Чехов, был профессиональным врачом, - так и мы рассмотрим метод,
пусть не изобретенный Захаровым, но успешно им
внедренный.
Итак, Тед Морган,
"Сомерсет
Моэм: биография", Москва, издательство "Захаров", 2002 год,
перевод с английского выполнили М. И. Беккер, Е. М. Видре, Н. Ф. Роговская,
М.
П. Соболева, в роли редактора выступил Михаил Поздняев. Засучивая рукава и
приступая к работе, будем помнить высказывание даровитого русского критика
Н.
К. Михайловского о том, что книга может быть "интересна не сама по
себе".
Для затравки начнем с мелочи.
Потрудимся открыть страницы под номерами 55, 99, 204, 238, 334, 337, и
увидим,
что в кое-каких предложениях точки как корова языком слизала. Упущение
досадное, но не будем на нем заостряться, рискуя прослыть придирами и
буквоедами.
Предположим, что точки эти помещены в иных местах и с надеждой на это пойдем
дальше - и пусть Спиноза, философ, весьма ценимый Моэмом, а Тедом Морганом
упомянутый мимоходом, жить надеждой не велел. Мечты наши сбудутся: в первых
главах книги мы увидим, что точки расставлены после кавычек с уже имеющимися
перед теми знаками препинания. Впрочем, и тут грех жаловаться: густой
частокол
пунктуации продолжается лишь до страницы 76, где встречается, за несколькими
поздними исключениями, последняя такая точка. Злоупотребления пунктуацией
прекращает гневная реплика одного из персонажей: "Я не могу! Не
могу!"
Как ни прискорбно, но текст
биографии изобилует броскими опечатками, а орфография искалечена так, будто
раны и увечья наносили ей умышленно. Имя "Фед" вместо
"Фред" (с. 235), "Аамерика" (с. 262), нехватка
пресловутых
кавычек (с. 312), написание: "жалованьи" вместо
"жалованье"
(с. 316), прилагательного "англо-саксонский" через черточку вместо
слитного (с. 317), наречия "впридачу" слитно вместо раздельного
(с.
325) и слитно "наредкость" (с. 335); затем "пото" вместо
"потом" (с. 326), "признаел" вместо "признал"
(с.
342), "килограмм" вместо "килограммов" (с. 351), "в
XVII века" вместо "веке" (с. 355), - всё это рядовые ошибки,
которые можно было бы устранить в считанные минуты немудреным машинным
способом
или исправить по старинке, наняв дотошного корректора.
И вправду: где же корректор -
этот чистильщик языка, ориентирующийся в ошибках как в августовском лесу и
уверенно отличающий сатанинский гриб или энтолому от грибов съедобных?
Почему
его имя в книге не значится? Дерзнем предположить, что корректор, помимо
весомых достоинств, имеет и существенный изъян: он знаком с пирамидой Маслоу
и
в бюджет книги не вписался.
Продолжим грустную экскурсию
по
моэмовской биографии и поглядим, как легкомысленно вольнолюбивые переводчики
обращаются с именами попадающихся на их пути личностей, в том числе и
знаменитых. Сэр Уильям Уайзман, шеф британской разведки, глядящий на нас с
фотографии, превращается на странице 165 в Вайзмена (отчего бы не назвать
его и
Вильямом?) Привычный по роману "Любовник леди Чаттерлей" Д. Г.
Лоуренс в первой половине книги букву "у" в фамилии теряет.
Господин
по имени Александр, редактор из издательства "Хайнеманн", имеет
три
варианта фамилии: Фрэр, Фрир и Фрер - от их мельтешения чудится, что книга
населена инопланетными человечками. Не меньше фамилий требуется и герою
романа
"Пироги и пиво": он то Дриффилд, то Дриффелд, то Дрифилд.
Писательница
Джейн Остин именуется также и Остен. Секретарь Моэма Джеральд Хакстон наряду
с
этим и Хэкстон. Джордж Буллок со страницы 363 на странице 367 делается
Баллоком. Нет, каков склероз, а? Дочь Моэма, бывшая на всем протяжении книги
Лизой, под занавес обзывается Лайзой, а В. С. Притчетт из газеты "Нью
стейтсмен энд нэшн" на странице 379 обронил букву
"т".
Псевдоним Эрика Блэра - Джордж
Оруэлл, общепринятое написание которого, видимо, кому-то из переводчиков не
известно, дан тут через букву "е": "Оруелл" (страница
274),
а Филдинг, автор "Тома Джонса", именуется Фильдингом. Не уходя с
многострадальной страницы, заметим, что на ней же приводится отзыв Вирджинии
Вулф (здесь она Вульф) о романе "Бремя страстей человеческих",
высказанный
ею в 1905 году, - при том, что указанный роман впервые был опубликован в
1915
году (об этом, кстати, сообщается на соседней странице). Впрочем, не
удивительно:
в книге происходят сдвиги и метаморфозы пострашнее: на странице 355
писательница
Глэдис Стерн (на фотографической вкладке для разнообразия именуемая на
немецкий
лад Штерн) под недрогнувшей рукой переводчика становится мужчиной, и Моэм,
не
мудрствуя лукаво, адресует письмо так: Г. Б. Стерну.
Некоторые разночтения при
транскрибировании английских и американских фамилий, конечно, допустимы, но
речь, во-первых, идет об известных людях, произношение чьих имен утвердилось
еще с советских времен, а во-вторых, о том, что в одной книге следовало бы
привести их к единому знаменателю. Это - неряшливость, помноженная на
количество поленившихся договориться между собою переводчиков. Остается
спросить:
куда же смотрел редактор?
Теперь, дорогой читатель,
следите
за знаками препинания и старайтесь по возможности правильно артикулировать.
Вы
продлите себе жизнь добрым смехом: его-то как раз фирма Захарова и
гарантирует.
Тед Морган (в переводе) пишет:
"В 1864 году родился Роберт Кливленд, умерший во младенчестве в 1865 г.
Чарльз Моэм, в 1866 г. Фредерик Герберт и Генри Нэвилл л-м. в 1868 г.".
Если кто-то разобрался в вакханалии отпрысков Моэма-старшего, то такой
человек
достоин уважения и поощрения своих незаурядных способностей. Он наверняка
также
без затруднений растолкует, что такое загадочное "л-м.", по сути и
по
звуку смахивающее на мыло, выскальзывающее из рук.
Еще подходящая цитата:
"Когда весной Вилли он вернулся в Кентербери, его учебные дела были
только
в плачевном состоянии".
Не споткнитесь на странице 67:
"Нет, не любовь к тебе испытывал я, Розарито, если бы так но в воспоминание о тебе трудно не
влюбиться" (пунктуация оригинала, разумеется,
сохранена).
Рядом, на странице 72:
"Женщина должна была уметь войти в гостиную, как лишиться чувств и как
подать руку партнеру по кадрили". Тут же, верх изящества: "В
парикмахерской Бергеса, существовавшей со времен Регентства, пользовались
щетками из свиной щетины и брили клиентов в креслах той баснословной эпохи,
поставив им под ноги такую же скамеечку". Честное слово, на свете живет
немало людей, готовых прилично заплатить, чтобы хоть одним глазком взглянуть
на
скамеечку из свиной щетины.
Глава VI "Успех"
избавляет и без того утомленного читателя от докучливых подробностей точной
датировки. Действительно, если на странице 107 объявлено, что премьера пьесы
"Леди Фредерик" состоялась 26 октября, то так ли уж важен год
постановки? Тем более что книга задумана как продукт для умного и
проницательного
потребителя, и Тед Морган, приведя день и месяц, не счел нужным указать год,
подразумевая, наверное, что читатель не ленив и может самостоятельно
порыться в
справочниках или, на худой конец, прочесть биографию Моэма, написанную более
внимательным автором. Объективности ради следует заметить, что в начале
главы
встречаются намеки на время действия, но каковы они, судите сами:
"как-то
раз", "к тому времени", "когда в сентябре эта новость
настигла", а ниже действие по замыслу ретивого автора перескакивает аж
к
1944 и даже к 1966 году, когда Моэма уже не было в
живых.
Доподлинно ясно одно: задача
по
упорядочению текста целиком возлагается на трудолюбивого читателя,
являющегося
в таком случае соавтором перевода и имеющего право на получение гонорара от
И.
В. Захарова.
Увы, перевод выполнен без
вдохновения, без призвания, без малейшего чувства ответственности - зато с
выдающимся равнодушием к читателю: равнодушием в квадрате, в кубе, в
четвертой
степени - по числу переводчиков, оставивших читателя с носом, то бишь с
подстрочником вместо чистого, выверенного перевода.
"До конца войны Джеральд
провел в лагере для военнопленных" (страница 162). Переводчики, не
иначе,
спешащие куда-то, кажется, в кассу за гонораром, без должного трепета
отнеслись
к русской лексике, попросту говоря, игнорировали ее.
В главе девятой, в разделе о
путешествии Моэма в Китай (страница 177), имеется такой любопытный фрагмент:
"Моэм в своих путевых заметках оставил описание разговора с китайским
профессором, специалистом по сравнительному литературоведению, который
выпытывал у него тайны: первая ремесла драматурга". Вчитавшись в
последние
три слова, вы непременно уловите сюсюкающий китайский акцент. Без сомнения,
тот, кто работал с этой главой, умеет создать богатые зрительные
образы.
Текст на странице 179, будь вы
семи пядей во лбу, вы всё равно не раскусите: то ли переводчик соревнуется с
автором в глумлении над читателем, то ли сам автор решил в грязь лицом не
ударить. Читаем: "В его речи с юности остался легкий налет кокни, и
Моэм
совершенно пленил Моэма, разыграв перед ним беседу двух кумушек из трущоб
Ламбета". Кто ставит в этих строках Моэму шизофренический диагноз -
автор
или кто-то из беспощадных переводчиков, - остается
тайной.
Одна из пьес зрелого Моэма,
поставленная в 1927 году, называется "Верная жена". Переводчики
так
ее и озаглавливают, ведь по-другому и перевести-то трудно, - но так, да не
так,
тянет их сорваться с тона серьезного и поразвлечь хмурую русскую публику, и
вот, не вытерпев, на странице 213 они заявляют: "Моэм хотел работать с
Глэдис Купер, отказавшейся играть в "Постоянной жене"! Постоянная
жена - ну не находка ли творческая? А еще интереснее прозвучала бы жена
устойчивая,
неизменная, константная или (это словцо в XXI веке обожают) -
стабильная.
И - ах, какой чудный язык,
какая
дивная фразеология! "Моэм хотел работать с Глэдис Купер, отказавшейся
играть в "Постоянной жене", так как была связана иными
обязательствами". Вспоминается Солоухин с монгольским переводом Ленина:
"Сур, сур бас дахин сур!" - "Ремень, ремень и еще раз
ремень!"
Пожалуйте на страницу 221:
"За столом прислуживали дворецкий и лакей, оба в белых пиджаках с
серебряными пуговицами, купленных в Италии". Кому-то требуется
топографическая карта: бедолага заплутал в одном
предложении.
А как вам нравится это:
"Записные книжки - склад материалов, которые в дальнейшем могут
оказаться
полезными, как то характеристики людей, путевые заметки, отрывочные мысли,
короткие диалоги, наброски характеров и сюжетов" (страница 378)?
Прочитавший такое набросает переводчикам самые нежные
характеристики.
Следующий отрывок, достойный
кисти Пикассо, - со страницы 437: "Моэм сделал всё, что мог, чтобы
собраться с силами к своему юбилею. Двадцать четвертого числа к нему приехал
Годфри Уинн и нашел его сидящим в своем любимом кожаном кресле, в своем
любимом
смокинге. "Добрый вечер, - промолвил он. - Вы - один из друзей
Алана?"
Чей же был смокинг? И можно ли
в
смокинге сидеть? А догадаетесь, кто к кому обратился? Эти непролазные
словесные дебри - образец того, как автор книги (то ли сам, то ли с помощью
искусных переводчиков) абстрагируется от читателей.
Наконец, сложное предложение
со
страницы 442: "его [Моэма] доставили в "Мореск" на карете
"скорой помощи", и 16 декабря числа Алан объявил, что умер
дома".
Что за страсть - озадачивать читателя? "Шестнадцатого декабря
числа"
- это, вероятно, новый стилистический прием, усиливающий трагизм
случившегося.
Но что такое "Алан объявил, что умер дома"?
Чехов, изучающий научные
материалы перед поездкой на Сахалин, писал А. С. Суворину: "Наши гг.
геологи, ихтиологи, зоологи и проч. ужасно необразованные люди. Пишут таким
<.> языком, что не только скучно читать, но даже временами приходится
фразы переделывать, чтобы понять. Но зато важности и серьезности хоть
отбавляй.
В сущности, это свинство".
Добавить сюда нечего. Разве
выложить еще один сверкающий бриллиант, позаимствованный со страницы 126
этой
богатейшей из коллекций:
"Он вспомнил, как впервые
двадцатилетним юношей побывал в Риме и на Протестантском кладбище видел
простой
камень с эпитафией: "Здесь лежит тот, чье имя было написано на
воде". В глазах у ТОГО защипало".
2004
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
|
|
|
