TopList Яндекс цитирования
Русский переплет
Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум
-->
Первая десятка "Русского переплета"
Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?
Rambler's Top100
Проголосуйте
за это произведение

[ ENGLISH ] [AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

Русский переплет

Алексей и Максим Солохины

Хуаныч и Петька

(философская повесть от первого лица для детей и взрослых)

 


 
ЯВЛЕНИЕ ТАМ

Я сидел на лавочке, дожидаясь Петьку, уже полчаса. Поплакал и перестал мелкий дождик, выглянуло солнышко. Уходя из села, шпрехеры сожгли несколько домов в отместку за танк, который кто-то из местных умудрился вывести из строя. Говорили, будто просто залил в баки воды. В спешке отступления шпрехеры сначала пытались вытянуть машину, потом просто взорвали ее, никого не убили и сожгли-то далеко не все село. Шпрехер пошел не тот.

Наконец Петька прошел мимо меня со своим рюкзаком. Я встал, догнал его и сказал:

Мы пошли. Женщины перешептывались, глядя на нас. То ли жалели Петьку, то ли завидовали.

Некоторое время Петька шел со мной, как будто мы всю жизнь ходили вместе. Но потом к нему в голову забрела мысль: а кто я, собственно, такой?

"Читает мои мысли, что ль?" - удивился Петька. Тут он опомнился, остановился и спросил: Я помотал головой. Я сердито кашлянул. Петька вытаращил глаза. Я хлопнул его по плечу и повел дальше. Через минуту он

выдавил из себя:

Мое признание было слишком нахальным для обмана. Совсем нетрудно обличить самозванца, если тот выдает себя за автора. Потому и поверить вот так, запросто - совсем непросто. Я пожал плечами. Что тут говорить. Мне бы тоже не верилось. Возразить на это было нечего. Петька и сам прекрасно понимал, что таких, как он, сирот сейчас в стране - тысячи. Всех не возьмешь с собой. На дорожке неторопливо, но расторопно распускались цветы. Дав ему понюхать и потрогать розочки, я сказал: Мы вошли в здание, которое когда-то было сельсоветом, потом штабом полковника Блицкрига с кутузкой в подвале, а в будущем - сельничеством.

Все часовые нас пропускали, будто так и надо.

Царь тоже не удивился:

Потом, приняв не себя серьезный вид, добавил: Мы поклонились и пошли к тете Вале снова пить чай.



 
 

Когда мы наконец сели в указанный Лиазик (хотя Петьке хотелось ехать непременно в БМП) и поехали, Петька спросил меня на ухо - машина была полна:

Я пожал плечами и ответил осторожно: Петька помолчал, подумал. У Петьки глаза сделались квадратными. Генерал-адъютант на переднем сидении оглянулся на нас. Его глаза смеялись; он не слышал, о чем мы шепчемся, ему было просто весело глядеть на детей.

Ну как, обыкновенно, - зашептал я. - Прогрессоры подошлют убийцу к Царю, но ты его спасешь. С моей помощью.

Он и впрямь испугался, даже вспотел. Тем временем мы выехали из Липок и небольшой автоколонной с БМП в голове и хвосте мчались по направлению к освобожденному Мглеву, где для Царя подготовили апартаменты в бывшем губернаторском доме (ранее - Доме Советов). Петька задумался. До него окончательно доходило. "Если он и впрямь автор, - тут он для наглядности посмотрел на меня, - то он может все. Как захочет, так и напишет. Поразительно, удивительно, изумительно!" Мы долго молчали, глядя как машины догоняют тени осенних облаков.

Петька пытался представить себе, можно ли все это придумать - все эти запахи, звуки и полутени┘ или что тут главное?..

Петька долго мучился, никак не решаясь задать мне один вопрос. Слишком многое зависело от ответа. Наконец он позвал: Я прошептал ему на ухо: Он опять замолчал. Где-то слева, за недалекой станцией Дно, пролегла линия фронта. Там был враг. Я глянул ему в глаза. Мне не хотелось его огорчать. Но я сказал веско: Водитель поглядывал на нас в зеркальце. Все знали, что у парня увезли в плен отца, но парню страшно повезло: его вдруг приблизил к себе сам Самодержец. Я смерил его взглядом:
 
 

КАК РАЗМНОЖАЮТСЯ ОДИНОКИЕ ПТИЦЫ



Теперь интерес повествования переносит нас далеко на запад, в тихий городок на туманном севере Западной цивилизации. Небо здесь было в тот день серое, низкое, без этой легкомысленной прозрачности, намекающей на бездонность космоса и множественность обитаемых миров, похожее на ветхий, провисающий до земли матрац, будто сами мы, авторы, забылись на нем наглым забвением последних времен.

Привычная свинцовая тяжесть небосвода не омрачала обыденной нескучной суеты. Человечки сновали по улицам, катились в чистеньких иномарочных автомобильчиках, останавливались на перекрестках, заходили и выходили из благолепных, нетронутых укусами войны старинных зданий.

Наш оппонент, Василий Хуаныч Пугачев-Мескалито, упруго шагал по направления к Уральскому акционерному обществу, местный филиал которого располагался тут в небольшом особнячке на узенькой и кривой улочке, где можно не запирать дверей, уходя из дому. Наш киллер не смешивался с толпой и не выделялся из нее. Разве что редкая дама, обладающая большой личной силой, вдруг выхватывали из пестроты мира и провожала удивленным взглядом необыкновенно высокую и коренастую фигуру потомственного яицкого казака, украшенного спереди парой висячих усов. И все же для большинства встречных и поперечных наш герой совершенно сливался с фоном, в чем в данном случае и проявлялось таинственное действие охранительной темной силы, оберегающей смиренное величество мага от всяческих ему ненужных встреч.

До особнячка оставалось уже немного, когда дорогу героя внезапно преградило печальное шествие - и это имело свой смысл - катафалк с гробом медленно полз впереди бредущей процессии серьезных мужчин, женщин в черном и растерянных деток. Смерть унесла кого-то вдруг, осиротила остающихся.

Василий Хуаныч остановился, пропуская процессию. В их благополучном мирке, любовно устроенном добрыми своими для добрых своих, фатальность смерти воспринималась с особенной жестокостью и, казалось, взывала к несправедливости судьбы. Почему?..

Кто дерзнет придумать, что думал маг? Невиновны те, кто не может помочь. Но печать вины лежала в газах могущего - на всех, кто поработил себя согласию унылой скуки этого рая.

Василий Хуаныч глядел на детей, усматривая на дне их растерянности пред загадкой конца - непритупленое о гранит родительской веры острие, жало природной воли, кончик шприца, полного пустоты. Маг умел привести его в действие. Но мир тек мимо, тек своим путем на недалекое кладбище, не замечая человека-камня у дрожки, ведущей к далекому Уралу.

Вот и дверь с вывеской на бужанском языке. Василий Хуаныч вдруг замер, как перед прыжком в пропасть┘ но поступил проще. Он обошел особняк, легко забросил свой организм в окно второго этажа и улегся на своем диване.

Покурил трубку с зельем, прислушиваясь.

Эта берлога вдруг стала постылой, как и слово "Урал". Катафалк закрыл проторенный путь, судьба уже бросила свой вызов, далекие барабаны Дороги уже зазвучали. Тот крейсер дал залп и в повисшей тишине зазвучал в натянутых вантах бакштаг. Мир изменился.

Маг легко поднялся, бесшумно вышел.

Его уже ждали или, вернее, поджидали. Воин в обычной одежде, но с самурайским мечем, как сжатая пружина, замер у дверей, в которые колдун не стал заходить.

Это был ученик мага, Виктор Плевелов. Это была любовь.

Заметив Учителя, он обомлел.

Сглотнув, Витька доложил: Витька смущенно спрятал меч в безобидной формы футляр. Убить старого воина не из-за угла было, конечно, немыслимо - этому учил долгий и не всегда безболезненный опыт. Они уходили навсегда. Они шли по совсем пустынной улице. Куда-то делись все прохожие. Или это был сон?..

Виктор моргнул, и все стало как обычно. Василий Хуаныч шагал вперед, улица суетилась, но никто не видел двух мужчин, утративших человеческую форму бытия. Виктор созерцал.

Время было плотным, час за жизнь, час за новую жизнь. Когда-то невероятно давно, много-много дней назад, этот мир, мир обыденных радостей, успехов и неудач, был и его миром. Был единственно возможным миром. Следуя Учителю, он глотнул воздуха свободы, познал волю.

Они были вдвоем. Когда было так, никто, ни одна живая душа не дерзала выделить их из фона, пока Хуаныч сам не начинал контакт. (Не считая нас с вами, читатель.) И было - у Виктора на душе всегда легкость и необъяснимое бесстрашие. Как это описать тому, кто сам не испытал?..

Хуаныч мог все, устанавливая сам правила игры, - что могло бы грозить Витьке со стороны Вселенной? Кого бояться, пока ты с Учителем? Разве самого Учителя? Но Хуаныч не учил страху. Его мир был миром радости, воли. Он был тут суверен; субъект, а не объект. Он давал видеть себя, и это было знаком любви. И он не сердился: гнев - знак слабости, знак, что что-то в твоем мире - не твое. А слабость могла быть у него только добровольной, и это был бы знак великой любви. Когда Виктор думал об этом, ему иногда даже хотелось, чтобы маг слегка рассердился. Но это была одна из мыслей, которые не выражают вслух, разве что стихами.

Когда они дошли до перекрестка, зажегся для них зеленый свет. Так всегда было в мире Василия Хуаныча. Куда бы он ни шел - всегда был ему зеленый свет, и Витьке, да и всякому, кто волею судьбы шагал по его дороге, а не поперек. Такое правило. А если иначе, то это крупное событие, дорожный знак. И вдруг Витька понял, но не успел найти слов┘ И вдруг он совсем-совсем понял. Если бы Учитель даровал ему такую любовь, что стал бы слабым даже до того, чтобы отчего-то слегка прогневаться, это значило бы, что отныне это их общий мир, и они навсегда вместе. Виктор вдруг задохнулся от слез. Учитель вел его к свободе.

У учителя тоже был когда-то Учитель, но выучиться до конца значило самому стать Хозяином и Учителем. Он Один и выше уже никого и ничего.

Виктор сел на асфальт и заплакал. Он боялся стать Один. Он еще хотел быть - ученик. Он еще не выучился. Он глядел на Хуаныча - в слезах.

Тот остановился и глядел, одобрительно усмехнувшись.

Витька понял новое, это и был - урок. И такие уроки были - их жизнь, их мимолетная, как весна, как юность, любовь. Они были - теперь - вдвоем, Вы поняли?..

Хуаныч двинулся вперед. Витька вскочил с земли и догнал его. Катарсис миновал, дело же было не в слезах!

Василий Хуаныч остановился. Витька прыгнул на шаг вперед и тоже остановился. Хуаныч похлопал его плечу: Впереди загорелся красный свет. Глядя на него, Витька думал. Понеслись машины. Водители и прохожие, вечные антагонисты, они слились в один мир, согласились в одну реальность. Учитель жил в отдельной реальности; однажды, много-много дней назад он вошел в судьбу Витьки, внедрился в его "общагу", как семя внедряется в живую землю, как живчик в клетку. И он вдруг вырос в глазах Витьки, и стал исполином, и Витька оказался в его реальности как плод во чреве матери. Мир Хуаныча был его домом, его материнским чревом, в котором он возрастал до ужаса непознаваемых родов, после которых ему предстояло остаться одному в новом мире, в своей отдельной реальности, в своей собственной, и может быть, повзрослев, зачать нового ребенка, младенца-воина, подобно матери выносить его. Витьке нравилось быть младенцем; кто не понимает этого, уже умер для Отца. А его отцом стал Хуаныч, и Витьке нравилось жить вместе с ним. Ему виделось, они тут хозяева, и не связаны никакими барьерами. Поверх барьеров, подумал он, и нашелся: Какое-то время шли молча, переживая.

Виктор вспоминал безличное-несказанное.

Улочка, по которой они шли, выводила к реке. Асфальт вдруг оборвался, громоздились живописные камни. Над водой стелилась дымка. Орали чайки.

Далекие тамтамы дороги рокотали не то на Урале, не то в Севастополе, не то у снегов Килиманджаро.

Они стояли у воды. Не было слов и мыслей.

Виктор, зажмурившись, видел. Стоит только прислушаться, и начинаешь слышать звуки и голоса┘ Витька смело шагнул вперед. Замочил ноги, наклонился, попробовал.

- Пресная, Василь Хуаныч.

Учитель поднял с земли камень и швырнул в низкие облака. Виктор долго зачарованно глядел вверх. Витька, счастливо улыбаясь, сунул казаку ладошку. Печально пели чайки.
 
 

КУЛАК ВЕЛИКОГО БЕСПРЕДЕЛА

Виктор открыл глаза. Над морем восходило солнце. Небеса были лазурны и чисты. На пляже стояли грибочки для тени и переодевальные кабины. Курортный городок спал невдалеке. Он говорил серьезно, почти печально

Виктор деловито разулся, развесил на камнях мокрые носки, походил туда-сюда по щиколотку в зябкой воде, пошептал┘

- Готово, Василий Хуанович.

Он стал в позу и прочел:

Снует туда-сюда

Ей рыбки очень хочется

Всегда, всегда, всегда.

 Учитель кивнул: Они пошли по пляжу в направлении города. Виктор был счастлив: это была его минутка.

Но Учитель молчал. Лицо его затуманилось, даже дыхание, казалось, стеснилось. Виктор дивился.

- Балда. Ты думай. Кто нам тиран? Долго молчали. Началась набережная. На парапете ругались чайки. Витька обулся. Догнал Учителя. Витька думал. На границе разных миров всегда идет война, на то и кулаки. Мы или не мы - вот в чем вопрос. Кто сошел с ума - они с Василием или весь мир, поработившийся скукоте? Кто видит истину, а кто лишь сны? Или это одно и то же?

Я ли видел себя во сне бабочкой, или же бабочка видит себя во сне мною? Или все мы лишь игра чьего-то воображения? На эти вопросы не отвечают рассуждением, ведь речь идет о самых основах, которые принимаются или не принимаются на веру. Нельзя доказать, можно лишь дать бой или уклониться от него. Хуаныч был мастер того и другого. Кто может сразиться со зверем сим, или кто в силах ратовать с ним? Внезапно его осенило:

Учитель остановился, глядя в зыбкую даль. Было как-то тяжело. Что-то чужое надавило, вошло в их мир. Вошло властно, по праву. Это и было - война. Нет, пока он не понял. Витька ощутил непонятный страх перед ним. Но Хуаныч раскинул мощные руки и потянулся, хрустнув сразу всеми позвонками. Виктор вдруг приободрился. Василий Хуанович решительно зашагал в город.

Витька запрыгал рядом. Все вдруг обновилось и стало непонятным, таинственным как вначале.

Город просыпался. Попадались первые прохожие, проносились задрипанные автомобили. Они шли в гору, два ма-аленьких человечка, паутиной улиц заползавшие по отрогу горного хребта. Позади лежало огромное, если глядеть с высоты, море; впереди бугрились зеленые купола гор. Встало солнце и затопило светом все необозримое воздушное пространство.

Два нэзалэжных героя проходили мимо монастырской ограды. С улицы за огромной древней стеной видно было только золото крестов и куполов, человеческий фактор был незначительным. Судьба занесла нас с Запада уже в уставшую от революций Бужландию, в ее осчастливленную незалежностью Окраину. Дорога была пыльна, дома беспорядочны, прохожие поспешны. Неправильно понятый монастырь остался позади. На тротуаре ветер шевелил брошенную газету. Виктор выхватил заголовки: "На пороге ядерной катастрофы", "Партизаны взрывают стратегическое равновесие". Он не интересовался политикой и не знал, что недавнее наступление бужан и бегство шпрехеров объяснялось в газетах разворачиванием партизанской войны, из чего выводилась необходимость ужесточения режима на оккупированных территориях.

Учитель купил пару беляшей и предложил один Виктору. Витька жевал и думал. Шли не торопясь. Помолчали. Что-то зрело. Витька не знал. Те ребята относились к ученику мага с большим пиететом, но о деле - ни полслова. Только с самим. Василий Хуаныч совсем остановился. Вместо ответа Василий Хуаныч стал голосовать машинам. Вот остановился новенький "Форд": Остановился неновый "Жигуль". Первый водила повертел у виска и уехал. Залезли на заднее сиденье. Он сидел в тесной машинке нахохлившись, глядя прямо перед собой. Шофер, не оборачиваясь, прислушивался к их разговору, истолковывая по своему. Ему послышалось "к Вратарю". Вратарь был известный в городе делец автосервиса.

Пошел длиннющий тоннель, освещенный неяркими после солнца фонарями. Водитель зажег фары.

Попалась встречная машина, у которой тоже горели фары.

Толстенький шофер подозрительно глянул в зеркальце, предчувствуя. Потоком встречного воздуха захлопнуло дверцу. Водитель дал по тормозам. Виктор заметил в зеркальце его квадратные глаза. Машина встала.

Мужик вылетел из кабины и, больше не чуя под собою ног, бросился назад, пытаясь найти глазами изломанный труп. Виктор сидел неподвижно, ждал в одиночестве.

Шофер бегом вернулся, распахнул хуанову дверцу, заглянул.

На нем лица не было.

Витя молчал. Что тут скажешь?

Водила, опять озираясь, огляделся вокруг еще раз. Его маленький мир, вдруг ощутивший на себе удар Великого Беспредела, беспомощно колыхался, расширяясь в пустоту.

Он опять нагнулся к безучастному Виктору, как бы ища себе поддержки от единственной оставшейся человеческой души, и вдруг, захрипев, рванул ворот и повалился.





НЕРАВНЫЙ ПОЕДИНОК

Несколько дней во Мглеве были для нас праздником. Нам разрешили пока что свободно играть в парке, примыкающем к губернаторскому дому, только чтобы являться вовремя к столу. Мы решили, что ничего страшного, если мы погуляем в лесу подальше от заботливых человеческих глаз, и переносились туда.

Петька вовсю наслаждался новыми возможностями, и я фантазировал вовсю. Между прочим, мы полетали над лесом, взявшись за руки - один Петька неодолимо боялся, хотя и пробовал.

Мы разговаривали со зверями и чуть-чуть с птицами. Как ни странно, самыми толковыми и приспособленными к дару речи оказались хищники, особенно крупные. Почему?.. Петька пробовал превращаться в зверей, но ему не понравилось: Петька выпросил у меня пистолет и целый день требовал патронов. Усердно тренировался, сшибая сухие сучья с деревьев. Он прямо вцепился в свой пистолет, даже мне не хотел давать. Продукт войны. Мы до одурения играли "настоящим футбольным мячом". Наконец, Петька захотел, чтобы он мог попадать без промаха в брошенный камень. Я поспорил, и согласился, хотя это было уж совсем неправдоподобно: люди всю жизнь учатся, чтобы так стрелять. Но было жалко отказывать Петьке.

Накануне покушения я ничего не стал говорить, чтобы хоть немного выспаться: у Петьки даже и в обычные дни была манера разговаривать после отбоя, пока не заснешь на полуслове- удивительно, как отец Петр терпел?..

Около полуночи я проснулся. Полная луна глядела в окно. Было светло, будто в сумерки. Длинные тени беззвучно шевелились. Было очень тихо, только Петька посапывал рядом.

Я толкнул его. Он открыл глаза - даже глаза было видно в лунном свете.

Я сделал знак: тихо! Мы торопливо оделись. Петька нашарил в тумбочке спрятанный пистолет и вооружился. Петька сдвинул предохранитель и предложил: Мы бесшумно выбрались в коридор. Мы двинулись к выходу. Мы осторожно пробрались мимо бдящих на страже Царя часовых. Те стояли по своим местам, даже не разговаривали.

Мы двинулись по дорожке парка.

Ночь была чудная, будто летняя. Мы были одни.

Внезапно ухнула ночная птица и мы, сопя и толкаясь, бросились в кусты.

Мы засели. Потянулись минутки. Петька повертел в руках пистолет и положил передо мной. Он вспоминал лихо отлетающие сучья и камни, разбиваемые в пыль, и мучился. Я помотал головой.

Петька вздохнул, но пистолет не взял.

Парк тщательно охранялся. Мы замерли. Где-то вдали звенел сверчок.

В лунном свете стал виден Василий Хуанович. Он будто плыл мимо, бережно ведя перед собою смертоносный клинок.

Петька не мог. Петька зажмурился и выстрелил. Меч Хуаныча разлетелся вдребезги и в тот же миг

на нас повалились деревья. Стали слышны звуки и голоса всполошившейся охраны. Я встал. Петька тоже встал.

Петька, нагнувшись, стал щупать порубленные руками мага, покореженные стволы. Я

ждал.

Мне тоже было не по себе. Мы пошли, но тут набежали взрослые.

Через два часа недоуменных вопросов, восклицаний и прочей суеты, когда мы уже устали повторять одно и то же, а нам все не хотели верить, так что я даже забеспокоился, не начнут ли в конце концов выяснять, а кто я, собственно, такой (это мы с папой шутим), а Петька начал засыпать на ходу, нас, наконец, отвели к себе и оставили в покое. Мы еще легко отделались от службы ГБ - благодаря хмурым и сонным экспертам, которые при свете полевого прожектора обнаружили на земле достаточно обломочков, осколочков и просто брызг металла, которые в главном подтверждали наш рассказ. "Найденный" в тумбочке пистолет Петьке пришлось отдать и он начал выпрашивать новый.

Мы улеглись.

Петька помолчал. Но пистолета я ему все равно не дал. Я встал, потушил свет и лег спать. У Петьки проснулось желание поговорить. Я промолчал. Я встал и открыл окно.

Где-то в темноте звал сверчок. На Луну набежала ночная тучка, и теперь тусклая Луна пробиралась сквозь волнистые туманы.

Петька помолчал. И сказал виновато: Петька вздохнул. Сверчок замолчал, и мы оба прислушались к тишине. Наверное, там в траве кралась кошка. Мы похихикали. Петька не понимал. Он стал думать, кто у нас командир. Царь, что ли?.. Но он, Петька, бужанин, а значит, и подданный бужанского Царя. А я-то - русский. Царя Петька не боялся. Хотя, конечно, боялся. Царь по своей воле казнит и милует, кого захочет. Конечно, боялся. Еще полковника Блицкрига боялся, что тот застрелит папу. Вообще Петька много чего боялся. Боялся один в темноте и летать телом, боялся сделать больно, боялся вечной муки за грехи. Меня он тоже не боялся, а так┘ Я промолчал. Петька понял, что я говорю о Боге. Мы замолчали и я опять задремал.

Петька думал о страхе. Почему надо бояться командира, он знал. Если не будешь бояться командира, то убоишься врага. Страх бьется только страхом. Это Петька знал по опыту. Не будешь бояться - никак не уклонишься от греха, хоть сколько себя убеждай. Не будешь бояться Бога - станешь бояться злых сил или вообще чепухи.

А у Хуаныча нет командира.

Петька решил разбудить меня.

Петька помолчал. Петька в темноте моргал, вспоминая покушение. Сверчок за окном опять осмелел. Наверное, решил, что кошка ему только показалась. Петька Петрович повернулся на бок и оперся на локоть. Было ясно, что он взялся за меня всерьез. Я долго молчал, слушая сверчка, и не решался объяснить. Петька спросил шепотом: Петька долго думал, пытаясь понять мою роль в этом мире. Петька стал думать все про всех. Он не мог. Но ведь кто-то должен думать обо всем. Петька стал молиться.

Я задремал. Петька потряс меня за плечо.

Если бы ты не захотел, папу бы не увезли шпрехеры при отступлении, подумалось ему.

Я ждал. Луна совсем исчезла.

УЧЕНИК БЕЗ СТРАХА И УПРЕКА

Стена исчезла. Перед нами открылась маленькая каморка без окон, освещенная электрической лампочкой. Мы прищурились с темноты. Отец Петр сидел на матрасе, брошенном прямо на пол. Петька тоже сел на своей кровати, разглядывая отца. Отец Петр выглядел усталым, даже унылым.

Я помотал головой. Были и звуки, и даже запах затхлости. Стукнул засов. Дверь отворилась и показался Василий Хуаныч. Петька сразу узнал его могучие обводы.

Петька дернулся, я замахал рукой: сиди!

Я помотал головой: Василий Хуаныч с ходу поклонился, сложил руки для благословения. Священник поднялся, сделал ответный поклон, дать благословение пока воздержался, но глядел приветливо: Хуаныч убрал руки. Они стояли друг против друга; рядом с сухоньким отцом Петром Василий Хуаныч выглядел исполином. Отец Петр поднял брови. Василий Хуаныч усмехнулся в усы. Ему понравилось такое начало. Петька глянул на меня. Отец Петр моргнул, еле заметно пожал плечами. Хуаныч молчал, наблюдая. Помолчали. Петька закусил губу. Отец Петр шагнул к стене, за которой, по его расчетам, был восток, и, закрыв глаза, перекрестился. Преклонил главу.

Хуаныч наблюдал. Молчание затянулось.

Спустя время отец Петр спросил, не оборачиваясь: Отец Петр устало присел на свой матрац. Подумал. Василий Хуаныч начал прохаживаться по тесной каморке.

Священник сидел, прикрыв глаза. Спустя время он попросил:

Отец Петр промолчал. Молчание. Конечно, "просто везет" было в мире мага ценнее любого понимания. От него не укрылось, что отец Петр переживает, действительно боится смерти - и вправду хотел понять. Маг умел действовать просто.

Отец Петр долго-долго молчал.

Вот он открыл глаза и проговорил, как бы прислушиваясь:

И тогда маг поступил совсем просто. Он пожаловался. В его мире то, что он попал мимо намеченной цели, было крупное событие, манифестация духа, стук судьбы. Открывалась новая глава жизни, и маг пытался разобрать незнакомые письмена. Петька шмыгнул носом. Я покосился на него. Долго молчали. Маг переваривал новую информацию. Петька начал посапывать, приткнувшись к стене. Но маг не знал такого страха. Он умел быть сильным и умел быть слабым. Но он не умел быть только слабым. Он не понял.

Василий Хуаныч усмехнулся. Он легко выковырнул из бетонной стены камушек и раздавил его в пыль двумя пальцами.

Отец Петр искренне изумился.

Хуаныч с серьезным видом сколупнул еще камушек и повторил. Хуаныч терпеливо вытащил еще камушек┘ Василий Хуаныч взял камушек, нажал┘ Отец Петр наблюдал за ним снизу вверх, с искренним удивлением и вдруг симпатией. Хуаныч искренне, с заразительным веселеем, расхохотался. Отец Петр невольно улыбнулся.

Хуаныч постучал в дверь. Отец Петр встал.

Отец Петр кивнул. Василий Хуаныч ответил очень серьезно: долг платежом красен. Дверь отворилась.
 
 

МЫШИНАЯ ОХОТА

Он лег. Мы молчали, думая каждый о своем. Я думал как ему объяснить. А Петька думал о грозной опасности: если этот с кулаками Беспредела станет упорно метить в Царя, рано или поздно попадет. А я кончу книжку и уйду. Петька уже начал раскаиваться, что забоялся выстрелить в мага. Петька в темноте удивленно моргал. Потом спросил: Это Петьке уже совсем не понравилось: Петька, конечно, слыхал про это, но он был все же бужанин и не хотел поверить. Это надо было объяснить. Это Петька должен понять! Петька хотел возразить, но я не дал: Я задел Петьку Петровича за живое. Петька открыл рот, но тут он понял, что я прав. Петька был-таки православный, хоть и бужанин. Но смириться вот так запросто ему не хотелось. Петька сел на кровати. Тут Петька вспомнил, что я тоже над ним - власть. И притих. Петька задумался, вспоминая гуляющих по селу шпрехеров. Их Блицкриг держал в узде, и они никого не обижали. Петька опять стал думать про Хуаныча.Глаза совсем привыкли к темноте, но все равно без Луны почти ничего не было видно. Хуаныча нельзя обезоружить. На то и Беспредел.

Я закрыл глаза, но не спал, а ждал продолжения.

Стало как-то зябко. Я встал и закрыл окно. Вот и лето прошло. Петька помолчал минуту, потом не утерпел: Петька помолчал. Петька замолчал, а я задремал.

- Ха! - громко сказал Петька. - Значит, он верит, что ты - не автор! А ты говорил, ни во что не верит.

Я замычал. Я сказал:

Я спал и ничего не слышал.

Петька все ворочался, думая о Василии Хуаныче и обо мне. У него было неприятное чувство, и он пытался себя понять. Чувство, будто я веду двойную игру. Какие-то знаки подаю Хуанычу. И отца никак не возвращаю. Он думал, думал обо всем и захотел плакать. Потом вспомнил, как я сказал "скоро узнаешь" и захотел спросить, но не решился будить. Он долго прислушивался в темноте к моему дыханию. Потом встал, зажег лампу на тумбочке и достал Библию. Открыл наугад и прочел в конце 3-й Книги Царств:

"И собрал Царь Израильский пророков, и сказал им:

Они сказали: И позвал Царь Израильский одного евнуха и сказал: И сказал Михей: И сказал царь Израильский: И сказал Михей: И сказал: Петька понял, что это ему знак от меня. Он поглядел на меня, но я спал, закутавшись с головой, только нос наружу. Петька стал думать.

Когда-то его смущала мысль: если Господь все знает, то зачем спрашивает. Отец объяснил: если бы Господь всегда проявлял свое всемогущество, с Ним никто не смог бы общаться. Поэтому Петька не удивлялся, когда и я, автор, чего-то спрашиваю или переспрашиваю: иначе же невозможно разговаривать.

Конечно, если бы Господь просто хотел погубить царя Ахава, то Ему не нужно было бы никого ни о чем спрашивать. Зачем же этот совет с духами, да еще не только с правыми, а еще и при участии левых?

Тот лукавый дух, который вызвался обмануть царя Ахава, очевидно, не знал, что все это будет открыто самому царю: глупо же предлагать обмануть того, кто присутствует при совещании.

Это был для Царя шанс, понял Петька. Если бы Ахав поверил пророку Михею, не погиб бы. И для всего народа шанс: уклониться от этой войны, хотя сам царь ведет в бой, уклониться, потому что эта война для царя - гибель. Хотя бы и в темницу. Но царь не поверил, хотя ради него целое совещание в мире духов. Не использовал свой шанс.

Петька прочитал о ранении и смерти Ахава, и ему вдруг стало жалко Василия Хуановича, что я с ним играем как кошка с мышкой.

Петька выключил лампу, лег на кровать и стал плакать в подушку, но тихо чтобы меня не разбудить. Он вспомнил, как кот играл с мышкой у него на глазах. Он никак не хотел убить несчастную мышку, как Петька ни просил его, а только ужасно мучил ее. Садился безразлично, даже глядел в сторону, пока изуродованная мышь, вообразив, что ей дали волю, из последних сил тащилась, чтобы спрятаться под плиту. В последний миг он бросался и вонзал когти, вытаскивая ее к себе. Петька хотел отобрать мышку, но видел, что она уже не выживет, а только дольше промучится. Тогда он решился добить мышь, но не смог.

Петька от воспоминаний совсем разревелся. Может, надо было добить Хуаныча? Он мысленно наводил пистолет и┘ корчился, сдерживая рыдания. Он стал молиться о спасении души несчастного мага. Наконец он уснул.



ЗАГАДКА БУЖАНСКОЙ ДУШИ

Я глянул на часы - половина четвертого. Мы кое-как оделись и поплелись во двор. Была темень. Петька ворчал, что не дают спать. Но приказ есть приказ. Залезли в машину. Появился Царь в форме рядового, только погоны были особые. Кратко переговорив с комендантом, приветливо кивнул нам и сел на переднее сидение. Поехали. Царь кратко назвал водителю какой-то населенный пункт.

Петька спросил:

Мы приободрились. Но ехать было неблизко, и мы успели еще поспать. Машину несколько раз останавливали патрули. Обычно Царя узнавали в лицо, но в сумерках водитель предъявлял какие-то документы. У нас сложилось впечатление, что Царь специально не показывается, чтобы нагрянуть вдруг.

Пошли перелески. Рассвело. Несколько раз мы проезжали через какие-то войска, и мы с Петькой с любопытством разглядывали громоздившуюся в отдалении боевую технику. Но машина неслась все дальше.

Наконец мы въехали в какую-то деревушку, остановились у просторной избы, как видно, штаба. Мы вышли. Возникло движение: узнали Государя. Из дверей выглянул сонный полковник, увидев Царя, поспешно спрятался. Через минуту оттуда выскочил бодрый генерал и, подбежав, начал рапортовать. Царь сделал нам знак не мешать. Мы отошли, немного постояли, обозревая скопление боевой техники невдалеке.

Мы шли прямо сквозь расположение охранной части ПВО, созерцая частицу бужанской военной мощи. Боевые машины безмолвно давили на воображение. Вообще-то их здесь было немного, не то, что под Липками у Блицкрига. Людей почти не было видно. Редкие воины охраны лениво курили, по походному развалившись на броне. Царь явно путешествовал инкогнито. На нас солдаты поглядывали равнодушно, будто мы тут гуляли каждое утро. Я пожал плечами. Я почувствовал, что зарвался. Один Бог это знает, а мы все - тут. Я кивнул. Мы с интересом рассматривали и даже щупали тут всякие непонятные, но явно кем-то там глубоко продуманные металлические штуки. Петьке даже на минуту захотелось стать конструктором. У Петьки чувство уважения к закону боролось с любопытством. Закон есть закон, но мы же- вместе. А я же - автор. Повыше бужанских законов. Мы вышли из расположения техники и двинулись к небольшому лесочку, где был замаскирован "Верблюд". Я кивнул. Петька стал думать о праве и вообще о власти. Потом он заметил: "Быть тебе военачальником", - подумалось мне. Помолчав, Петька заметил: Мы шли по зеленой, уже прихваченной осенью высокой некошеной траве. Под ноги лезли то невидимые кочки, то ямки. Приходилось идти медленно, чтобы не спотыкаться. Петька стал защищать "Верблюда": Петька задумался. Мы подходили все ближе к "Верблюду", аккуратно замаскированному от "неба". Петька глянул на меня, отвел взгляд и сумрачно кивнул.

Когда он вспоминал начало войны, он начинал ненавидеть прогрессоров. Большая часть ПВО оказалась вне игры, и амерчане с агликузами, выиграв войну за превосходство в воздухе - сказался развал в стране - делали что хотели, не давая бужанам головы поднять. Под их прикрытием шпрехеры взяли огромные территории, с высокомерным превосходством легко подавляя героические попытки сопротивления. Появление Царя было чудом. То, что Царю удалось из ничего создать вначале маленький фронт - было огромным чудом. Все висело на волоске, в лучших национальных традициях. Паникеры опять успели похоронить Бужландию и даже разделить шкуру неубитого медведя. Все это было свежо в Памяти Петька, но он пока даже в мыслях не решался задать мне один вопросик┘ В конце концов сверху виднее┘.

Мы остановились в сотне метров. Мы сели в траву возле огромной одинокой березы, украшенной почему-то муравейной кучей. Петька подумал. Петьке хотелось, чтобы война поскорее кончилась, но не хотелось отпускать миротворцев подобру-поздорову. Петька шмыгнул носом. Хоть и ребенок, а он уже догадывался, что это - правда. Он передразнивал мою ворчливую интонацию. Он говорил о Церкви. Я прикусил язык. Дед были коммунисты, баба - знамя либералов. Петька повторял чужие слова. Возразить было нечего, но я возразил: Чтобы не поругаться, мы замолчали. Петька упорно любовался "Верблюдом", а я подполз к муравейнику. У муравьев не было власти, но каждый сам знал, что делать, и притом любил это самое делать. Выходило складно. Прямо коммунизм.

А Петька думал о власти.

О подполз ко мне, чтобы мириться. Он понимал, что люди - не муравьи, каждый - как мир. Вот и разбредаются в разные стороны. Без власти.

Петька надулся и замолчал. Как будто он виноват. Он же не бузил.

Обижался он недолго, но я после бессонной ночи клевал носом и успел спокойно подремать.

Петька, не понимая, моргал. До меня дошло, о чем речь. Мы обернулись и вскочили.

Подходил морпех невысокого роста, но весьма коренастый. Видно было, что загорать ему не дали. Видно было, что нас в лучшем случае вышибут вон из расположения, предварительно хорошо напинав и надавав по шее. Он был ниже Петьки, но глядел сверху вниз. Петька здорово струхнул. Даже у меня засосало под ложечкой.

Мы оторопели. Мы проворно легли. Теперь ему было удобнее смотреть сверху вниз. Морпех обомлел от такой наглости. Я воспользовался моментом и, приподнявшись с земли на правах автора, "объяснил": Варяг моргнул. Следовало бы вразумить нас без лишних слов, но он ощутил что-то┘ Присутствие власти. И воздержался. Я знал, где замаскирован "котел". Мы проворно двинулись к котлу, чтобы зря не раздражать царева слугу. Петька сморщил нос и фыркнул. Петька кивнул. Но сказал твердо: Петька помолчал. Петька начал думать про морпеха. Бужанское воинство теперь представлялось ему какой-то толпой, компанией загорающих хулиганов. Он то пыхтел с досады на свой крайний испуг, то морщился. Шпрехеры в Липках казались куда культурнее.

Петька и правда вырос в Церкви. Отец Петр долго служил до липкинского храма в глухой, позабытой бужанами деревне, на пустом приходе; телевизора они, конечно, не заводили, и большой мир Петька узнавал из книжек, притом далеко не каких попало. Его папа, человек мягкий, наказывал его нечасто и нестрашно, а растил в страхе перед Богом. Потому наводящая испуг властность воина была переживанием свежим и неприятным. Мы дошли до "котла" и улеглись поспать. Тут никого сейчас не было, но были мы далеко не первыми и не последними, судя по сену, брезенту от дождя, старым тряпкам и даже драным матрасам.

Это новое проявление бужанской анархии совсем опечалило Петьку. Я показал ему рукой: ложись! Мгновение помедлив - автор все-таки! - он храбро бросился на меня, мы упали с котла и стали весело кататься по земле. Я был старше и сильнее Петьки, но он был настырнее, и я решил в конце концов сдаться. Петька с победоносным кличем уселся на меня и┘ Петька тут же присмирел, озираясь.

Но никого не было, и мы чинно залезли на свое место.

Мы замолчали. Петька все думал о напугавшем нас солдате. Сквернословие-то смертью не грозит, а грозит вечной мукой. Невозможно представить себе сквернослова во Свете. Я слегка обиделся за бужанскую армию. Петька представил себе, как нас вежливо провожают в штаб. Арестованных. А там - Царь. Тут выясняется, что мы - свои. Все радуются. Так он себе представил.

- Ты рассуждаешь, как шпрехер какой-то. Будь мы с тобой на западе, где люди живут как написано в законах, я бы с тобой вообще никуда не полез. Что ж мне нарушать законы, я же автор, сам же и придумываю ваши правила! Или для тебя вносить поправку к конституции?.. Если, мол, Петька гуляют с Лешей, на них Конституция не действует, так, что ли?

Петька слегка ошалел от моего напора.

Я помолчал, мысленно попросил папу объяснить. Я и сам-то ничего не понял, чего это я. Я еще помолчал, сосредоточившись, чтобы понять, какие слова говорить. Петька поморщился: Мы оба чувствовали присутствие какой-то большой мысли, но не схватывали. Я помолчал. Петька вздохнул. Пожалуй, благодарно. Мы замолчали. Мое вдохновение иссякло.

Я нагреб под себя побольше кем-то скошенного и принесенного на котел сена и стал засыпать. Петька почуял это, и взял инициативу в свои руки.

Я тяжело вздохнул. Потом зевнул.

Потом сказал:

Вот, слово было наконец сказано. Вот начало премудрости. Я почувствовал свой долг перед Петькой выполненным и собрался было спать. Но надо было добавить еще пару слов: Петька погрузился в размышления над моей философией, а я, пользуясь этим, уснул.

Петька почуял наконец связь между нашим вселенским разбродом и нашим Царем, и это его немало утешило. Но он не уснул, а стал думать про Царя. Он растолкал меня и спросил:

Мы оба устали от всех этих происшествий, разговоров и "пророчеств" и держались из последних сил. Петька подумал. Он вдруг понял. Петька вспомнил про мышку и расстроился. Петька шмыгнул носом. Петька удивился. Для него я не был "страшной" силой. Ну, автор. Друг. Петька размышлял. Я в отчаянии понял, что у него терпения больше, чем у меня самого по сюжету. Я собрался с силами. Петька не мог представить себе. Ему нужно было ясно представить себе, чтобы успокоиться. Петьку беспокоила участь Хуаныча. Мы похихикали. Потом Петька прикусил губу и обругал себя. Я задумался. Петька ждал-ждал и вдруг провалился в сон. Петька не понял и опять лег. Я поразмыслил, и решил объяснить. Я понял, как усыпить Петьку. Петька понял намек и слегка надулся. Все. Петька спал крепким, беспробудным сном. Я устал пророчествовать. Говорить то, чего не могу умом своим детским понять. Я┘
 
 

ВЕЩИЙ КАМЕНЬ



Я проснулся от песни. Начало я не слышал, но и так знал. Вначале было вот что:

Открывались молодцу три дороженьки

Возле Камня вещего над Урал-рекой.

А тому ли молодцу мать-земля узка

Всю навек отдай ему - на душе тоска.

Пока мы спали, на котле собралось несколько солдат. Нас не тронули - вы понимаете, почему. Там уже давно загорание кончилось, здесь попрятались те, кто увильнул, справедливо рассудив, что Царя все равно не посмотришь, а послужить еще успеется┘ Война же┘ Кто-то тренькал на невероятном инструменте - бужанской балалайке. Да, война совершала с людьми удивительные вещи┘ Патриотический ренессанс┘

Мне ли добру молодцу век горбатиться

День-деньской пахать-копать за копеечку?

Той ли силе силушке жизнь постылая,

С горькой чашей песенка разунылая?

А песенка была ой не унылая┘ Умел петь варяг, не только бить насмерть, чтобы было не больно. Умел сделать и сладко, и больно живой душе своим голосом.

Мне ли доля вольная, да удел лихой

Разудалое житье, да раздольное?

Ай, тому ли молодцу - да тюрьмы дрожать?

Той ли буйной силушке от судьбы бежать?

Ой ты, воля вольная, Беспредел лихой!

Лейся жисть раздольная┘ пополам с тоской!

Небесам глухим-пустым камни зло кидать,

Чаши гнева-ярости, вечной муки ждать.

И мелодия вдруг взлетала к небесам и звучала каким-то невероятным былинным маршем.

Или жизнь короткую на земле прожить?

Ту ли буйну голову за Царя сложить?

Тропка узкая ведет, да недлинная.

Ай, молва плывет-слывет, да былинная.

Той ли красной кровушкой мне грехи омыть?

Той ли русской долюшки мне причастным быть?

Ой, тропа недлинная, тропка воина.

Чаши вечной Божией удостоена.

Вот и Петька наш уже не спал, слушал песню. Петька любил эту песню.

А все полюбили ее, как приперло по-настоящему.

И была долгая-долгая реприза┘

Ой, открылись молодцу три дороженьки┘

Возле камня вещего над Урал-рекой┘

И повисла тишина. Я дал знак, и мы ушли по-англикузски, не попрощавшись. Никто не видел, как мы ушли.

Через минуту Петька вдруг остановился, лег на землю и стал слушать. Я лег рядом. Что-то громыхало вдали.

Погода была пасмурная, без просветов. Я огляделся и сказал страшным шепотом: Петька представил себя на месте Царя. Генералы ропщут, говорят, не успеть. Они же специалисты. Как можно тут настаивать на своем решении? Мы мяли ногами обреченную осеннюю траву. Раньше Петьке бывало жалко даже траву┘ Ну, косить там. А особенно живые деревья. Но потом он прочитал у кого-то из святых отцов, что как в человеке есть и неживое (вода), живое чувствующее и живое нечувствующее, так и в природе. Растения как ногти и волосы. Растут, но их совсем не больно резать. И он теперь безжалостно мял траву, чтобы ходить. Петька вздохнул и спросил: У Петьки рождалась мысль. Какая-то сложная мысль, которая не помещалась в голове целиком, а только по частям. Но между частями обнаруживались связи. Я понял, что глубоко обидел его, и от неловкости весь напрягся. А Петька не противился моему слву, он честно старался переварить┘ Петька помнил. Он любил читать по русской истории. И по бужанской. Он кивнул.

Но это его не успокоило. Он не мог себя представить в роли командира. Даже когда случалось играть в войну - а последний год они прожили в Липках, где было с кем играть - он избегал роли командира, боясь ответственности. вдруг не так скомандуешь, и кто-то погибнет из-за твоей ошибки. Нет, бужанам не нужны такие хилые петьки. А нужен тот, кто не боится стать причиной, взять на себя ответственность! Он вспомнил по ассоциации кусок нашего разговора.

Я затруднился с ответом. Шмыгнул носом и признался, Петька положил мне руку на плечо и мы побрели дальше. Горемыки.

А Петька стал думать про папу. Моего.

Петька хмыкнул. Что было Петьке понятно, он и сам не понял. Вопрос-то оставался. Ничего было не понятно. Даже сам вопрос. Петька напряг ум. Понял, что спросить. Я помолчал. Петька вздохнул.

- Все равно. Я бы не смог. Страшно как-то. Люди же. Живые.

- Ну, сначала, когда я вас придумывал, вы были гораздо проще. Только Царя я не придумывал. Потому он получился сразу. А папа стал все усложнять. Сам бы я никогда не решился на это. Чтобы распоряжаться судьбой людей, которые все понимают. А теперь у меня вариантов нету. Куда мне деваться-то? Я же должен папу слушаться.

Петька представил себя на месте папы. Все равно непонятно.

Мы вышли на дорогу и двинулись к деревушке.

Пока мы гуляли, туда собралась куча машин, видно, на военный совет. Стояло даже несколько вертолетов. Наверное, тут собралось все командование этого фронта. Это было интересно и непонятно.

В расположении охраны наблюдался теперь образцовый порядок. К "Верблюду" было не подойти. Только "Котел" оставался в тени.

- Пусть тебе папа сам про это скажет. Перехожу на прием.

- Чего? - не понял Петька.

- Папа говорит: тебе неудобно командовать, ты чувствуешь себя не вправе. Так и все нормальные бужане. Потому-то у вас всегда приходят к власти ненормальные. Это такая национальная особенность.

- А Царь? - не поверил Петька.

- Нет, Царь-то как раз нормальный. Но он же помазанник Божий. Куда ему деваться-то? Он перед Богом ответит, если не будет властвовать, притом по воле Божией.

Я помолчал и добавил:

- А без Царя будет у вас командовать Блицкриг. Который не смущается ответственностью. Считает вполне естественным, что он над вами - господин.

- Почему это?! Ты ж говорил "конец войне"!..

- Вот именно. Войне-то конец, а народ в Церковь не ходит. А "канает" себе мимо. Еще неизвестно, как у вас дело повернется.

- А у вас? - полюбопытствовал Петька.

- Что - у нас? - не понял я.

- Ну, там, в России?

- Про нас ничего не знаю. Власти не сужу. Но Царя у нас нет.

- И как вы?

Я пожал плечами.

- Нормально. За все слава Богу.

Петька поразмыслил и деловито посоветовал:

- А вы выберите.

- Ну, кто ж выбирает Царя! Он же Помазанник. Божий. Его Бог выбирает.

- Так выбирали же.

- Ну, наверное, можно. Если единогласно. Вряд ли все-то ошибутся. Только вряд ли все и согласятся, что вот такой-то и есть наш Царь. Не представляю.

Петька задумался о России. Это было немножко забавно. Я отвернулся, чтобы он не видел моего лица. Мы входили в деревню.

- А что же делать? - спросил он серьезно.

Я тоже ответил серьезно.

- Покориться власти, какую Бог дал. Может, Он пожалеет нас за покорность и подарит опять Царя?

- А вы там тоже такие... вроде нас?

Я махнул рукой.

- Хуже. Вы-то можете хоть оправдываться, что мы с папой не так про вас придумали... А нас-то Сам Бог сотворил.

- Какое ж это оправдание? - возразил Петька. - Вы же придумали нас как Богу угодно...

- Да ты что! Царь - он Помазанник, и то допускает ошибки, когда решает сам от себя... А мы...

- А вы, когда пишете, всегда спрашивайте Господа, что писать. Молитесь!.. - убежденно посоветовал Петька. - Мы же за вас молимся...

Я спрятал от него глаза.

Мы уже подходили. Из штаба выходил Царь во главе целого сонма военных.

РАЗВЯЗКА



Назад возвращались уже не одной машиной, а с целым бронеэкскортом. Всю дорогу до дома Петька упорно молчал. Он вспоминал своего папу, но не плакал.

Отец сейчас сидит в конуре на полу, света дневного не видит, а мы гуляем. Разъезжаем на машинах, философствуем. Распоряжаемся судьбами.

Как только мы остались одни в своей комнате, Петька предъявил ультиматум:

- Либо сейчас же спасаем папу, либо я разревусь.

Я немедленно согласился.

- Ладно. Сейчас. Только дай ему с Хуанычем договорить.

- А они сейчас разговаривают?

- Нет. Но скоро начнут. Пусть они поговорят как положено, а то придется наше прошлое переделывать.

Петька удивился.

- М-м? А куда денется то, что было?

- А никуда. В печку. Значит, и не было.

Мы долго молчали. Этот день склонялся к вечеру, уходил навсегда.

Небо все не рассасывалось, скрывая от спутников перемещения бужанских войск. Хотя те уже почуяли что-то.

Да и вообще чувствовалось, что что-то тронулось. Нам велели неотлучно быть дома до особых распоряжений. Обещали, что скоро организуют нормальные школьные занятия.

У меня было чемоданное настроение.

- А можно еще посмотреть? - спросил Петька. Он имел в виду сегодняшнюю сцену с Хуанычем, которую я показывал ему вчера.

Я молча кивнул.

Стена исчезла.

Отец Петр сидел, закрыв глаза Хуаныч прохаживался по каморке.

- А почему он "Хуаныч"?

- У него Папа - мексиканский кактус, - пошутил я.

- Как это?!

- Шучу. На самом деле Хуан - значит Иван.

- А почему?

- Ну,как... Иван - Иоанн - Йоан или Ян - Джоан или Джон - Жуан - Хуан. Дон Хуан значит дон Жуан. Или просто Иван.

Петька вглядывался в лицо Хуаныча. Пожал плечами:

- А почему не Иваныч?

- Надо.

- А почему?

- Папа говорит: нет пророка в своем отечестве.

- Хуаныч - пророк, что ли? - удивился Петька.

Я засмеялся.

- Где как!

- Был бы очень признателен, если бы меня оставили пока одного, - попросил отец Петр.

Хуаныч уселся рядом с ним.

- А они нас не услышат?

- Нет. У нас односторонняя связь.

Мы молча следили за повторной сценой.

- Ты мне не ответил, - вспомнил Петька. - Ты дашь ему шанс?

- Трудно это. Легкомысленно для него. Ему лучше с достоинством удалиться. Чтобы не оскорблять чувства тех, кто таким всерьез покланяется. Пусть их Бог судит. Не наше это дело. Это я опять. - Добавил я. Он уже замечал, когда я говорю не от себя, а то, что положено. Длинно получается. Умно. Читать, наверное, трудно. Детям. Младше тридцати. Говорить легче - особенно не врубаясь.

- А ты заморочь его знаками, - все гнул свое Петька. Ой, трудно не уступить.

Я пожал плечами. Все мы долго молчали.

- Может быть... Может быть, вы и неправы... - мягко сказал отец Петр.

И мне стало жалко мага, попавшего в безвыходную безболезненную мышеловку собственного гордого одиночества-всемогущества. Ведь нет выхода, понимаете? В принципе нет - изнутри его мира. Это ж ЕГО мир. Так-то вот.

Страшно впасть в руки Бога Живаго.

- Мажу ведь, - пожаловался Хуаныч.

- Ладно, - сказал я. - Дам шанс. Ради одного человека, который его очень любит. Даже не хочет стать всемогущим, если один.

Петька засопел. Я глянул на него. Его глаза блестели. Надо же! Как пожалел наше создание...

- Кто это? - спросил Петька, улыбнувшись мне.

- Виктором зовут. Талантливый писатель.

Петька кивнул.

- Но имей в виду: если он и в этот раз не захочет понять, что он - выдумка... Если выберет волю, а не истину. То ему останется одно - плюнуть на все и впасть в нирвану.

Петькино лицо затуманилось:

- Почему?..

- Слишком сильное потрясение. Коан называется. Или дзен. Или там чань. Я не помню. Да это и неважно, они там наугад называют. Хотя не все.

- А ты не давай ему впасть в нирвану. Он же в твоих руках. Твой же герой.

Я помотал головой.

- Пусть впадает, если не хочет. Мы никого не заставляем, иначе замысел узкий.

- И что с ним тогда?

- Совсем ничего. Пустота. Будто ничего и не было.

- А потом?

- И никакого "потом". Будто и нас с папой не было.

Петька глядел на Василия Хуаныча.

- А совсем потом?

- А совсем потом - Суд. Страшный.

Мы замолчали. Я вздохнул. И Петька вздохнул.

Мы стали ждать. Время шло. Я думал про Петьку, а Петька думал о Боге. Потом он устал думать.

Время все тянулось. Когда взрослые надолго замолкали, Петька ерзал от нетерпения. Только сцену с раздавливанием камней смотрел с живым интересом. Я даже сострил:

- Хочешь еще раз посмотреть?

Петька помотал головой. Когда Василий Хуаныч удалился, отец Петр повернулся к востоку и, по-видимому, молился.

- Ну?! - Петька даже подпрыгнул.

- Давай, - сказал я.

- Что "давай"? - не понял Петька.

- Давай освобождать.

- Давай! А как?

Я замялся.

- Не знаю, - сказал я виновато.

- Как - не знаешь?! - возмутился Петька.

- Как герой - не знаю, - сказал и под взглядом Петьки Петровича начал оправдываться. - Ну, я там вначале хотел устроить целое побоище, а папа не хочет. Говорит, выйдет либо неправдоподобно, либо жестоко. Недостойно. Мы же авторы, а не...

- А ты тайком! Ведь папу же надо спасать, - сказал Петька возбужденно.

Я сделал гримасу.

- Тайком не буду.

- Давай как-нибудь.

Все. Дело шло к развязке.

- Скажи, как, и сделаю, - предложил я решительно.

Ни мгновения не сомневаясь, Петька предложил:

- Пусть он просто окажется там, - он показал рукой. - В соседней комнате.

Стенка возникла.

- Пошли.

Мы вышли в коридор и постучали в соседнюю дверь. Я сказал:

- Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас.

Ответом было пока что молчание.

- Он там? - спросил Петька.

Я кивнул. Петька сам постучал и повторил молитву.

Подождали. Я вновь постучал и произнес...

Молчание.

- А он там? - усомнился Петька.

- Аминь, - ответил наконец отец Петр.

Я перевел дух и отворил двери. Петька влетел в комнату и облапил отца Петра.

Я чинно вошел, прикрыв двери и попросил благословения.

- А это мой друг! Он автор! - завопил Петька, не отрываясь от папы.

- Как - автор? - спросил отец Петр несколько растерянно.

- А вот так, автор! - вопил Петька. - Он решил тебя спасти!

Я несколько съежился.

- Тогда пусти-ка меня, - сказал отец Петр сыну.

Петька наконец освободил ему руки. Я поклонился и принял благословение.

- Пойдемте, - пригласил я вежливо.

Мы вышли из этой комнаты прямо в домик священника в Липках. Когда-то здесь была церковная и кладбищенская сторожка. Отец Петр, кажется, уже не удивлялся.

Петька радостно уселся на свою кровать.

- Пойдемте, сходим к тете Вале, а то она беспокоится о вас, - предложил я.

- Пойдемте! - Петька с готовностью вскочил.

- Минуточку, - попросил отец Петр, обращаясь ко мне.

Я кивнул. Отец Петр шагнул в красный угол и стал класть земные поклоны перед иконами. Мы переглянулись и стали делать то же самое.

Скоро мы запарились и остановились, священник продолжал, не обращая внимания на нас. Может, благодарил Господа за спасение, а может, просил вразумить, не сон ли это?.. Не хотим выдумывать. Это - его дело.

Мы на цыпочках вышли из комнаты.

- Давай, покажу наш дом.

- Давай.

Мы старательно облазили весь дом. Потоптались перед закрытой дверью, где молился отец Петр. Петька тихонечко вздохнул и сел на корточки у двери.

Наконец отец Петр вышел. Петька вскочил, хотел опять заключить его в свои объятия, но постеснялся. Отец Петр взъерошил ему волосы и спросил у меня:

- Так Вы действительно автор?

Я развел руками.

- Да, - выдохнул Петька.

- Тогда я к Вашим услугам, - заявил отец Петр. - Идем к Валентине?..

- Может быть, Вы хотели вначале зайти в храм? - вежливо предложил я.

Отец Петр поразмыслил и ответил:

- Нет, не хочу суетиться. Там ведь все в порядке? - Я кивнул. - Надо успокоить Валю, Вы правы...

Он помедлил секунду, и добавил:

- Излишне говорить, как я благодарен Вам, и...

Он приложил руку к сердцу и низко поклонился.

Я растерялся, тоже поклонился и, кажется, покраснел. Сияющий Петька взял меня за руку с таким видом, будто это он меня придумал.

- Ну, пошли!

Мы вышли с кладбища за церковную ограду и двинулись вниз по узкой улочке, по которой не так давно подымался к храму профессор Макс Зальцор, которого Петька прозвал дядей Мишей.

Невидимое солнышко клонилось к закату.

Мужики на улице остолбеневали, потом подходили за благословением:

- Здравствуйте, батюшка. Давно ли из плена?

- Да вот... - отвечал отец Петр, раскланиваясь и благословляя.

Женщины хлопали глазами и начинали шептаться:

- Батюшка, и меня благослови.

Так что наше шествие к тети Валиному дому продолжалось довольно долго. Уже недалеко от цели нас догнал сельничий - мастное начальство.

- Отец Петр! Какими судьбами? Давно ли?

- Только что, - улыбнулся отец Петр, подавая благословение.

- Здравствуй, Петька. А это твой друг из свиты?

Я торопливо кивнул. Петька открыл рот, но я на минуту лишил его дара речи.

- Ну, что там? - спросил у отца Петра любопытный сельничий.

- Где?

- В ставке. Вы же оттуда?

- Вовсе нет.

- Вот как? А ты, Петька?

Петька раскрыл рот и пожал плечами.

- Вот так да! - почему-то обрадовался сельничий. - А наверху знают о Вашем освобождении?

Отец Петр пожал плечами.

- Сам Царь-Батюшка о Вас беспокоился. Вы сообщали в район?

- Только что вернулся. Еще не успел.

- А-а... Так я побегу звонить. И в благочиние дам сигнал, - крикнул он уже на бегу.

- Не беспокойтесь, - запоздало сказал отец Петр.

- Петенька! - потряс воздух Тети Валин возглас, и вот уже она сама спешила к отцу Петру, на бегу вытирая слезы. Глядя, как она неотвратимо надвигается на сравнительно маленького священника, Петька втянул в голову плечи, а у меня засосало под ложечкой.

Но все кончилось благополучно. Через пять минут мы уже сидели за столом вместе с Танькой и Степкой и пили чай.

Тетя Валя ворчала:

- Подождите надуваться-то. У меня счас супчик поспеет.

- А мы уже сытые, - храбро возразил Петька.

- Ничего. От моего супа никто еще не умирал.

Тощий Петька покорился неизбежности. Стол был накрыт, мы стали ужинать. Отец Петр ел с удовольствием - видать, шпрехеры экономили - а мы с Петькой кое-как, хотя готовила она отлично.

После еды помолились. Тетя Валя отправил малышей на улицу и стала мыть посуду, прислушиваясь к нашему разговору.

- Алексей, - начал отец Петр. - Разрешите мне называть Вас так.

- А может, лучше Алешей, - предложил я.

- Хорошо. Алеша, у нас с Вами настолько большая разница в положении, что я затрудняюсь, чем вас отблагодарить.

- Зато Вы - священник. Вы можете за меня молиться Богу.

- Это мой долг.

Нас поминали, как авторов, и на каждой Великой ектенье в нашем мире.

- Но вы можете молиться за нас келейно.

- Непременно. Что еще я могу для вас сделать?

- Пожалуйста, не отказывайтесь от повышений.

Отец Петр призадумался. Отступать было неудобно.

- Н-да, - сказал он. - Сам напросился.

Мы помолчали.

- Алеша, - сказал отец Петр. - Меня беспокоит судьба того молодого человека. Макса Зальцора.

- А его Царь отправил в тыл, - радостно сообщил Петька.

- Так он у нас в плену?

Я кивнул.

- Но не в тюрьме. Он Царю понравился. И папе тоже.

- Очень хорошо, - сказал отец Петр. - И мне он тоже понравился. Такой живой.

- А что ж нам - мертвого придумывать? - возмутился я.

Отец Петр сдержал улыбку.

- Позвольте узнать об этом мужчине, который приходил ко мне сегодня. Кто это?

- Это маг.

Отец Петр задрал брови.

- Да, мне почудилось что-то странное. Тяжелое. Умный человек, а вел себя бесцеремонно.

Он побарабанил пальцами.

- Жаль, что я говорил с ним так бестолково.

- Вовсе нет. Как раз так и надо было. Толково с ним бестолково.

- Да?

- Конечно. Да тут главное, что Вы - священник, и держали себя в руках. Мы же за вас.

Отец Петр вздохнул.

- А можно узнать подоплеку войны? Какой смысл? Не разумнее ли им было и дальше играть в друзей? Зачем так рисковать? Мы же сами разваливались?

- Папа говорит: они рассчитывают использовать Бужландию как щит против Пузани. Они полагают, что пузаньцы не удовольствуются Сибирью и попытаются шагнуть за Урал. Это уже опасно для Запада. Поэтому бужанский развал надо было пресечь.

- Вот как?.. Но тогда с появлением Царя война теряет смысл?

- Почти. Остается другой мотив: в случае победы в войне роль мирового лидера переходила к Шпрехляндии.

- То есть, в их стане разногласия?

- Ага. А главное, радетелям Запада неважно, кто играет роль лидера. В общем, война подходит к концу. Так говорит папа.

Отец Петр встал и перекрестился. Мы тоже встали.

Мы сели.

- Еще хотел вас попросить об одном человеке...

- Его судьба в руке Божией.

Отец Петр задумался.

- А можно тогда узнать...

- Извините, - сказал я жалобно. - Мы про него ничего не придумывали и не знаем.

- Откуда же Вы знаете, о ком я хотел спросить?

- Я не знаю. Но о вас-то мы написали и знаем, что вы хотите меня спросить что-то, чего мы не придумывали.

Отец Петр помолчал, внимательно глядя на меня. Петька удивленно моргал. Границы моих полномочий оставались для него загадкой.

- Зато я знаю, что еще Вы хотите спросить, - наконец сказал я.

- Вот как?.. Так ответьте.

- А Вы спросите.

- Зачем?

- Чтобы и читателю было понятно.

Отец Петр вздохнул и наморщил лоб.

- Меня беспокоит... один помысел.

- О чем?

- О некоторых... переживаниях, связанных с молитвой и таинствами в Церкви. Это от вас или от Бога?

- Конечно, от Бога. Мы не дерзаем придумывать такие вещи. Папа говорит: выдавать себя за Бога - это дело бесовское.

- Но в художественной литературе встречаются такие вещи... Автор вкладывает в уста героев откровения, пророчества... Даже у Достоевского... Старец Зосима.

- Но не у нас. Это - принципиальная позиция. Это папа говорит. Прежде всего, чаще всего герои не знают, что они - герои. Здесь уже неизбежна путаница. Папа считает, что это недопустимо, если задеваются религиозные вопросы. Что это за "святой", если он не отличает тварного действия автора от... Кроме того, бывает и просто недобросовестность.

Отец Петр откинулся на спинку стула.

- Слава Богу, - сказал он серьезно. - Я так и думал. Это тот... посетитель меня смутил. И очень удачно, что Вы тут и появились.

- Это уж в нашей власти, - довольно сказал я.

Тетя Валя давно перестала греметь посудой и подошла ко мне сзади.

- Значит, ты - автор? - вкрадчиво уточнила она.

Я обернулся и скромно кивнул, потупив глаза.

- Так-так...

Ее интонация была какой-то особенной. Я поднял взор.

Тетя Валя смотрела на меня странно. Подбоченившись, словно я залез в чужой огород.

Я вскочил.

- Валентина, - осторожно позвал отец Петр.

- Так-так, - повторила тетя Валя.

Мне захотелось спрятаться за священника.

- Стой-ка. У меня тоже есть вопросик.

Я ждал. Молчание было томительным, как духота перед бурей.

- Какой? - выдавил я.

- Ты почто войну устроил?!

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

- Если бы я написал, что мне удалось избежать трепки, вышло бы неправдоподобно, - мрачно сообщил я, когда мы оба, изрядно потрепанные, выбрались из дома.

Мы быстрым шагом выходили из Липок, оставив отца Петра наедине с бушующей сестрой.

К закату небо очистилось. На дороге было пусто. Мы были одни.

- Войну-то устроили прогрессоры! За что же тебя-то ругать?!.

- За то, что я это придумал.

- Все равно, - сказал Петька и задумался.

Мы вышли из села. Дорога вела по кромке леса и поля.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - сообщил я.

- А о чем?

- О том, что тетя Валя все-таки, кажется, права.

Петька смутился. Мы дошли до развилки дорог и стояли между уходящим днем и подкрадывающейся ночью. Я пошарил в кармане и протянул Петьке сложенную бумагу.

- Что это?

- Это письмо тете Вале от папы.

Я видел, что Петьке любопытно.

- Если хочешь, прочитай.

Петька прочел:

"Многоуважаемая Валентина Егоровна! Трудно не посочувствовать Вашей своеобразной правде. Будучи соавтором, разделяю ответственность за все, что мы написали. Будучи отцом автора, разделяю с ним поношение. Считайте, что Вы "отхлестали" нас обоих.

Однако хочу обратить Ваше внимание на слова Вашего брата, священника Петра, которых Вы не восприняли в пылу праведного, как казалось, гнева.

Главный порок или болезнь вашего народа состоит, на мой взгляд, в непочтении к собственным властям. В этом отношении вы прошли весь диапазон от цареубийства до мелкого злословия по ничтожным поводам. Едва ли и был на свете народ, который подобно вам последнее время так целеустремленно пытался бы оторвать, отдавить, открутить или хотя бы прищемить себе голову.

Закономерно, что народ, отпавший от Православия, ненавидит и презирает свои власти, предъявляя им требования, которые не по силу человекам, ища в них замены преданного Совершенства. Удивительно, что и люди Церкви не стыдятся хотя бы словесно, но противиться власти, либо предав забвению, либо ложно перетолковав себе в угоду слова Писания: "Начальствующего в народе твоем не злословь" (Исх.22,28) и "Всякая душа да будет покорна высшим властям... А противящиеся навлекут на себя осуждение" (Рим.) Это-то осуждение тяготеет над народом доселе.

Все страшные испытания новой истории - наказание вам за гордость, за то, что вы сами решили судить свои власти, как бы не от Бога, а от вас же самих поставляемые на ваше угождение. Для того и посылались вам невиданные прежде тираны - чтобы научить вас покорности - и в страхе перед своими тиранами вы были страхом для ваших врагов. Вам давалась любезная вам воля - и, вкусив ее досыта в стыде, вы становились посмешищем для соседей и в немощи предавали надеющихся на вас.

Все, кто внес свою "лепту" в расшатывание Монархии, Временного правительства, Генсеков, Президентов и т. д. да опомнятся и взыщут покаяния.

Валентина Егоровна! Не от Бога ли и наша власть над вами? Не по праву ли мы распоряжаемся своею выдумкой? Итак, примите к сердцу слова отца Петра и исправьте то, что нужно исправить.

По существу же вопроса, "почто" мы "устроили войну" должен сказать, что и война, и все прочее в это выдуманном мире устроено с целями, которые никакого отношения не имеют к вам, как героям этого вымысла. Наше с вами общее дело - благоговеть пред Тем, Кто прежде создания провидел все даже до мелочи и от начала знал, что мы напишем. Пред Кем нам и держать ответ за все написанное и сделанное. Ему и слава во веки веков!

К сему добавлю, что принятый Вами помысел о том, что эта война - лишь дань мальчишеству моего сына, этот помысел - ошибочен.

С уважением, М.Солохин."

- Иди к тете Вале и передай ей письмо. Скажи ей, что мы на нее не в обиде. Нам понятно, почему она так погорячилась.

- А почему?

- Потому что она там каждую ночь плачет над своими сиротками. И ломает голову, кто виноват.

- Угу. - Петька стоял.

- Ну, иди.

- А ты? - не понял Петька.

- А что - я?..

- Ну, как, мы же вместе. Ты не пойдешь со мной?

Я кивнул, глядя ему в глаза.

- Что, уже пора?..

Я опять кивнул.

- А может, останешься? - он не понимал.

- У нас не получится все время быть вместе, - сказал я, глотнув.

- Почему? Ты же все можешь.

Я больше не мог смотреть на него и отвел глаза.

- Написать-то, что хочешь, могу. Но я же не могу без конца писать.

- А ты не пиши. Ты просто останься.

- И придумывать без конца не могу.

"Может, все-таки обиделся..." - подумалось Петьке.

- Да не обиделся я. Просто правда книжку надо кончать.

- А может, не надо? - жалобно попросил он.

Мы минуту стояли молча. Казалось, Петька сейчас заплачет.

- Может, подарить тебе что-нибудь напоследок?

Петька пожал плечами. Чем тут откупишься?..

- Хочешь волшебную палочку?

- А если ее кто-нибудь отберет?

- Хочешь тогда - щелкнешь пальцами и любое желание в этом мире исполнится?

- А если кто-нибудь откусит?

- Тогда всемогущество: как захочешь, так и будет.

- А кто-нибудь подкрадется и треснет по голове, - упрямился Петька.

- А не треснет.

- Ну, застрелит.

- Будешь жить до глубокой старости. Хочешь жить вечно?

- А тебя я тогда встречу?

Мы молчали. Садилось солнце. Петьке пора было идти домой.

- Ну, вот тогда мой подарок, - решительно сказал я. - Будешь Наследником престола.

Эта идея развеселила Петьку.

- Только Наследником? - поинтересовался он.

- Зря хихикаешь. Царю уже сообщили, что вы здесь, и он приказал привезти вас обоих к нему.

- А меня не будут ругать за отлучку? - обеспокоился Петька.

- Не будут. Теперь Царь узнает, что я - это я, и тогда решит, что ты должен быть Наследником.

- А может, он лучше женится и детей заведет?

- Не женится. У него была жена, он ей не изменит.

Петька только рукой махнул:

- Какой из меня Наследник? - Он не воспринимал всерьез.

- Хороший.

- Слушай, у меня есть просьба.

- Какая?

- Ты не пиши, как мы расстались. Оборви на полуслове...

- Не буду, - торопливо сказал я. Я боялся, что он все-таки разревется.

- Ну, иди, - сказал я.

- Мы уже расстаемся?

- Еще нет. Иди.

Петька медленно повернулся и пошел в обратный путь.

Я догнал его.

- Петька, ты молись, слышишь? Я не Бог, я не могу всегда быть с тобой. А Он - может.

Он все может! Найди Его. С Ним будь.

Петька кивнул. Я не видел его лица.





Эпилог

Чтобы самому не разреветься, я быстро пошел к развилке.

Меня остановил твердый голос Василия Хуаныча.

- Замри! Не то сверну Петьке шею.

Я встал как вкопанный.

Мы молчали.

Время шло.

Старый воин загадал мне загадку - что все это значит? Зачем? Поверьте, мы действительно не знаем, что затеял маг. Он ведь действительно был хозяином своего мира. Он знал больше нас, мы же не боги. И это была, конечно, его философическая победа.

Итак, он победил нас, ибо мы не хотели претендовать на всеведение и всеприсутствие в придуманном нами мире. Мы хотели оставить это Богу. Мы выбрали быть только слабыми. Так нам лучше, потому что нет одиночества.

И мы проиграли нашему герою, потому что предали себя Богу. С нами Бог, разумейте, языцы! И покаряйтеся, яко с нами Бог. Аще бо паки возможете - и паки побеждени будете, яко с нами Бог!

Не от Бога ли власть наша над этим вымышленным миром?

И вот упал тот самый камень, вещий камень, каменный гость из космоса. Проникнутый энергией "чи" организм Хуаныча выдержал столкновение черепа с небесным телом. Но душа... душа дала трещину.

Я обернулся.

Хуаныч медленно поднимал руки к голове. Петька проворно отполз в сторону. Бережно держа череп обеими руками, могучий казак прошептал:

- Это, наверное, будет сотрясение мозгов...

- Ну, вот... - сказал я, ощущая неловкость и развел руками. - А что ж вы ждали? Вы же, в сущности, злодей, Василий Хуаныч. Носитесь как осенний лист, будто никто над вами не властен. Беспризорник какой-то. Бесстрашный как младенец.

Я шмыгнул носом и почесал в затылке. Положение было крайне глупое.

- Это не я так, это папа с Вами говорит. Вы уж извините, мне неловко Вам это все говорить... Короче, у меня к Вам записка от папы.

Я пошарил в карманах и прочел такой документ: "Единственный до конца беспричинный, немотивированный поступок - это послушаться своего автора. Только автор до конца вне."

Хуаныч молчал, неподвижно глядя перед собой. Я сунул бумагу ему в карманчик.

- Не слышит. Или не понимает, - сказал Петька.

- Ничего, разберется...

 

 

Проголосуйте
за это произведение

Русский переплет


Aport Ranker

Copyright (c) "Русский переплет"

Rambler's Top100