Резниковы

 

Александр Киркевич

 

Сальские степи. Какие они широкие. Заполонили собой всю вольную землю. Живи и радуйся. Куда ни кинешь взгляд - ровная степь, покрытая невысокой травой и мелким кустарником. Потому и кажется она бескрайней. Вольно гуляет ветер по тем степям. Весна, май. Сальские степи зеленеют, покрываются разнотравьем, изумрудным морем. Низко над степью лазурное небо, а теплый южный ветер колышет мелкий кустарник. Протянулись они от Дона на севере и до Ставрополья на юге. А река Сал, давшая им название длинная и извилистая. Тянется она, петляя по степи, от Калмыкии до Дона. Почему назвали степи сальскими, что особенного в этой заболоченной и извилистой реке, что владеет она степями, как король. То ли Сал их питает водой, то ли они его. На юге господствует могучий Маныч со своими притоками, богатая и мощная река. Маныч мог бы померяться силой и с Доном, не то, что с худосочным Салом. Или Егорлык, к примеру. Он послабее Маныча будет, но тоже благородного происхождения. Река Мечетка еще меньше, но тоже гордая. А речка Куго-Ея? Чудные названия, непревычны русскому языку.

 

По этим степям кочевал разный люд. Недалече, на востоке - калмыцкие земли, к югу - ставропольские, к юго-западу - кубанские, а там и Северный Кавказ. Оттого и много чудных названий, да и народ здешний казаками зовутся. Кто такие те казаки, какого племени люди? Всякие встречаются, переселенцы с бескрайней России. Издавно поселившись на этих землях. Воевали на фронтах во славу России с турками, заслуженно получали земли, и владели ими. Явилось на этих землях множество казацких родов: Ефремовы, Каледины, Красновы, Иловайские, Гаврёшевы, Хоперские, Хоренковы, Черновы, Лагутины, Агеевы, Аржановские, Косякины, Митины - всех не перечесть. От Иловайских и пошли название зимовья между станицами Мечетинской и Егорлыкской. А к югу в десяти верстах появилось село Иловайское. В степях леса немного, потому и строили саманные дома под соломенной крышей, а в лютые морозы переходили в зимовья.

 

1

 

Неизвестно когда, но появился в селе Иловайское семья Резниковых. Игнат Дмитриевич вскоре стал знаменитым на всю округу портным. Работал искусно, заказчики были довольны. Хвалили Игната Дмитриевича и знакомым советовали. Жили в достатке. Жена его, Прасковья Савельевна, хлопотала по хозяйству. Жизнью были довольны. В июне, двадцатого дня 1890 года родился у них сын. Нарекли его Иваном. Звучало красиво - Иван Игнатьевич.

 

Хотел отец своего сына портным сделать, передавал ему свои навыки. Только Ивану Игнатьевичу это ремесло не нравилось. Боялся Иван заказчиков, вдруг испортит материал, а они ругать начнут. То им не так, да се им не так. Рос Иван тихим и скромным мальчиком, молчаливым и стеснительным. Был он рыжим и конопатым, часто дразнили его мальчишки на улице и в гимназии. Проучился он шесть классов, а это считалось тогда приличным образованием. Ребята из гимназии называли его евреем за то, что он был рыжим и отец его был портным. В казацкой станице уважали казаков в шароварах с лампасами, их мастерство верховой езды и тяжелый труд в поле. Хозяйственные были ребята, рослые и красивые. Но уж больно горячими они были, уж такая традиция была. А что ему оставалось, просиживать целыми днями за чужими штанами? Стыдно и не по-мужски.

 

Лет с трёх-пяти казака приучали к верховой езде. Обучение было тяжелым и постоянным. Стрелять учили с семи лет, рубить шашкой с десяти. Сначала спускали тонкой струйкой воду и "ставили руку", чтобы клинок под правильным углом резал воду, не оставляя брызг. Потом учили "рубить лозу", сидя на коновязи, на бревне, и только потом на боевом коне, по-боевому, по-строевому оседланном. Рукопашному бою учили с трех лет. Передавая особые, в каждом роду хранящиеся приемы. Мальчика воспитывали гораздо строже, чем девочку, и жизнь его с раннего детства была заполнена трудом и обучением. С пяти лет мальчишки работали с родителями в поле: погоняли волов на пахоте, пасли овец и другой скот. Но время для игры оставалось. И крёстный, и атаман, и старики следили, чтобы мальчонку "не заездили", чтобы играть позволяли. Но сами игры были такими, что в них казак обучался либо работе либо воинскому искусству. Сыновьям казачьих офицеров времени на детские игры отпускалось меньше, чем сыновьям простых казаков. Как правило, с пяти-семилетнего возраста отцы забирали их в сменные сотни, полки и увозили с собой на службу, часто и на войну. Именно приобретенные в счастливые годы детства навыки помогали стать казаку лучшим в том ремесле, для которого он был рожден- военной службе.

 

Все казаки считались военнообязанными и подлежали призыву на службу поголовно. Но такие призывы были редки. Прикрывая границы на тревожном и непрерывно грозившем войной юге России, казаки и у себя дома были в постоянной боевой готовности. Отрывать их на службу, и оголять границу было не всегда разумно. Российские власти понимали, что гораздо удобнее позволять казакам самим формировать воинские части. Полки собирались всего за несколько месяцев до похода. Войсковому атаману приходил указ от Военной коллегии о сборе на службу определённого числа полков, и он рассылал наряд по станицам.

 

Атаман выбирал из числа богатых и известных казаков полковых командиров. Им давалось предписание о сборе полка своего имени. В предписании говорилось, из каких станиц брать казаков. Давалось также несколько мундиров для образца, сукно на весь полк, седельные щепы, ремни, весь материал для снаряжения и 50 опытных боевых казаков для обучения новобранцев-малолеток. Командиру полка указывали день и место, куда должен быть приведён сформированный полк. Далее в его распоряжения власти не вмешивались. Полковой командир был хозяином и создателем своего полка он делал представления о производстве в офицерские чины и ставил урядников, писал устав на основании личного опыта или опыта старших, если был молод. Но поскольку в полку бывали казаки и старше и опытнее его, то действовали они вполне самостоятельно, по здравому смыслу.

 

Собранный и полностью экипированный полк проходил смотр оружия, коней и боевой выучки казаков, после чего командир отпускал казаков домой проститься с близкими и назначал место сбора для службы. Полк рассыпался на звенья и отделения и разными дорогами самостоятельно добирался до места службы. В условиях похода малолетки под руководством урядников окончательно проходили "курс молодого бойца. Дисциплина была в исключительно ответственном отношении казака к исполнению своего воинского долга. У казаков были очень малые потери в боях, поскольку воевали они рядом со своими станичниками: зачастую дед, отец и внуки в одном строю. Они оберегали друг друга и скорее позволяли убить или ранить себя самого чем своего товарища. Одна серьга в ухе казака служила знаком, что данный мужчина - один сын в семье, таких берегли в бою, в случае гибели некому будет продолжить род, что считалось большой трагедией. Если предстояло смертельно опасное дело, не командир решал, кому на него идти: иногда это были добровольцы, но чаще дело решал жребий или розыгрыш. Хорошо вооружённые воины, которые с самого рождения обучались своему ремеслу, отлично владевшие различными боевыми навыками, в том числе и тактическими, умеющие быстро выполнять поставленные задачи - все это, в совокупности, делало казаков абсолютно незаменимыми для русской армии.

 

Как исполнилось Ивану Игнатьевичу пятнадцать годков, нужно было решать, как на жизнь зарабатывать. Поступил он продавцом в мануфактурную лавку к богатому владельцу. Ткани он знал хорошо, работа тихая и спокойная. Да и народ всякий заходил с почтением к хозяину. Никто не ругается, даже улыбаются и благодарят. А как осьмнадцать годков исполнилось, то призвали его на военную службу. Вместе с казаками из окрестных станиц поехал он в Петербург, где проходили службу многие из потомственных казаков. В Петербурге в то время была Высшая офицерская кавалерийская школа и формировались кавалерийские части. Считалось престижным показывать на парадах и праздничных мероприятиях красивую верховую езду. А кто как не казаки могли лихо справиться с горячим конем.

 

Иван Игнатьевич не имел навыков хорошо управлять конем, хотя и жил среди казаков, потому и определили его в интендантскую службу. Значит, опять к штанам потянуло. Служба проходила спокойно, без особых событий. Познакомился на службе Иван Игнатьевич с Петром Дорофеевичем Андрусенко. Стали они настоящими друзьями, о которых хоть песни слагай. Петр Дорофеевич был призван на службу из Екатеринодара, стало быть, был из рода кубанских казаков. Понравился ему Иван Игнатьевич Резников, и решил он женить его на своей сестре Анне. Скромный и тихий Иван Игнатьевич сначала стеснялся, но не нашел причины отказать товарищу в его просьбе. Так после окончания военной службы и поехали они сразу в Екатеринодар. Петр Дорофеевич не ошибся, Иван и Анна сразу же понравились друг другу. И приехал домой в село Иловайское Иван Игнатьевич с невестой.

 

Иван Игнатьевич повзрослел, отпустил усы, да еще прибыл с военной службы в Петербурге. Теперь он не очень был похож на рыжего застенчивого мальчика, выглядел геройски. Начиналась новая жизнь. Обвенчались они с Анной Дорофеевной и стали налаживать семейную жизнь. Иван Игнатьевич вернулся в мануфактурную лавку, получив место заведующего, а также стал помогать отцу, обшивать богатых клиентов. Вскоре у них родился первенец. Назвали его Андреем, а через два года родился Василий и еще через два года - Иван.

 

Вскоре началась Первая Мировая война. На Дону стали формировать казачьи полки для отправки на западный фронт. Часть казаков влились в состав Кавказской кавалерийской дивизии. Иван Игнатьевич имел трех малолетних детей, и его на войну не призвали. "Куда уж там воевать", - говорили соседи, - "Андрею четыре, Василию - два, Ивану - полгода. Да и сам шашкой махать не гаразд. Нехай краще иголкой маше".

 

С фронта стали приходить письма. Казаки в составе Кавалерийской дивизии дрались где-то западнее Варшавы. Казаки были недовольны командованием. На должности командиров назначались кабардинцы или карачаевцы, абы князем был. А полком командовал то ли француз, то ли англичанин. Командовали совершенно бездарно, да и поговаривали, что зря Россия втянулась в эту войну. Еще свежа в памяти была бездарная Русско-Японская война. Офицеры проводили время в пьянстве и карточной игре и совсем не интересовались солдатами. Деньгами, отпущенными на содержание солдат, офицеры свободно распоряжались, а солдаты голодали. Даже лошадям фураж не всегда выдавали. Росло недовольство в войсках, возникали стихийные бунты.

 

Чуть погодя в станицу стали возвращаться искалеченные войной казаки, а иные и не возвратились вовсе. Что бы там не писали патриотические газеты о войне, а покупатели в мануфактурной лавке, да и заказчики на одежду, говорили совсем другое. Иван Игнатьевич, как говорится, слушал, да и на ус мотал. За работой хорошо думалось. В жизни ведь тоже так, как в пословице "Семь раз отмерь, а один раз отрежь". Работа закройщика ведь такая: прикинь, приладь, примерь. Да, вот только люди не лоскуты, их не отрежешь и не отбросишь.

 

Поезда привозили новых людей, бежавших от войны. Эти люди растворялись на широких просторах юга России и искали себе приют. Нелегкое это было дело, обосноваться на новых землях. Кто селился на хуторах, находя хоть какую-нибудь работу, а кто и снимался с места, уезжая все дальше на юг, в Ставрополье и кубанские земли. Казаки недолюбливали чужаков, хотя и сочувствовали их бедам. Чутье им подсказывало, что привычный уклад их жизни пошел на излом. Эти чужаки были другими, и они вторгались в их владения. Казакам легко было понять свою жизнь. Вот, к примеру, у тебя есть земля, небольшое хозяйство. Ты работаешь, чтобы прокормить семью. Сколько поработал, столько и получил, что собрал - то твое. Конечно, были казаки богатые и бедные. Бывало, что и беда случится, пожар или хворь какая-нибудь. Вот и нет хозяйства. Можно начать все заново, земля осталась. А чтобы земли совсем не было, такое не понять. Землю казакам царь давал за воинские заслуги. Калмыкам землю давал, они тоже в военных походах участвовали. Есть земля, на ней дом и семья. Все по закону.

 

Иван Игнатьевич вырос среди казаков и всю эту науку понимал. Однако и в Петербурге служил, насмотрелся на городскую жизнь. Видел он рабочих, и как брели они на заводы и фабрики по заводскому гудку, и жизнь их наблюдал. И как-то стыдно было ему на это смотреть, да еще в военном мундире по Петербургу разгуливать. В большом городе были другие законы, не казачьи. У рабочих ни земли не было, ни дома. Одна лишь семья. А что значит семью прокормить, Иван Игнатьевич хорошо понимал. Неладно все это было скроено, сидел этот наряд на России криво и косо. Надо бы все распороть и заново сшить. А тут еще эта война шитая белыми нитками, все трещит по швам. Да не его это дело перекраивать Россию, однако стыдно как-то.

 

Слыхал Иван Игнатьевич и про социалистов. Уж давно ходили в народе разные люди, агитировали. Новая жизнь, говорили, нужна. Им то нужна, рабочим, а кому и не нужна. А кому не нужна, те за старое держатся. Кого то из социалистов и ловили, да на каторгу отправляли. Где нитки совсем прогнили, там булавками закрепили. Нехай пока так будет.

 

Зима принесла в степи много снега и скрыла грязные пятна. Красиво все было под белым снегом, весело он скрипел под ногами, а ночью высыпали яркие южные звезды. Радостно звенели они в небе, и разносился этот звон по степи. Гуляли казаки много. Какая зимой работа, скот накормил и лежи на печи. Ходили по гостям, чаи гоняли. В станице свадьбы справляли. Понятное дело, веселились, пили да гуляли. А как песни затянут, так и работа не клеится. Хоть сиди да слушай. Кто там про войну вспомнит? Песня хорошая душу греет.

 

А по весне в степи бывали пыльные бури. Несет ветер снег и пыль, нехорошее время. В том году ветры принесли вести из Петербурга, отрекся царь от престола. Монархии конец, Россия становится республикой, а власть передается Временному правительству. Казакам не понятно было, что теперь будет, но встретили эту весть они радостно. Каждый вкладывал в эту новость свой смысл, и объяснял все по-своему. Споры были настолько горячими, что доходили до потасовок. Общее мнение, к чему склонялись, что войне конец. Вернутся казаки с войны домой, и заживут прежней жизнью. А раз нет монархии, то нужно создать свою казачью республику. Это мнение поддерживали почти все казаки. Все понимали, что дисциплина у казаков кое-что значила.

 

2

 

В станицу стали прибывать казаки, они только подливали масло в огонь. Рассказывали, что в армии развал. Офицеры полностью разложились. Вспоминали разные случаи. Что-то сами наблюдали, а что и слышали в поездах. Один офицер возмущался тем, что в России развелось много смутьянов. Они бродят по улицам и будоражат народ своими крамольными выступлениями. Нет, России нужен диктатор, а не слабовольный пьянчужка царь. Нужно железной рукой навести порядок, и посадить каждого на свое место. Другой ему возразил, что пока нужно присягать Временному правительству, этим фабрикантам. А их кроме наживы ничего не интересует. Эти болтуны и демагоги настаивают на продолжении войны, а сами разваливают армию. Нет, господа, каково вам нравится введение солдатских комитетов и ликвидация табелей о рангах. Так армия превратится в сброд. И вообще, можно ли ставить офицера на одну ступеньку с мужиком. А идти в атаку или отступать мы будем после проведения голосования?

 

Казаки качали головой. Нет, так дело не пойдет. Нужно собирать Казачий круг и выбирать своих атаманов. Казак службу знает. Царь себе в охрану выбирал казаков, во время уличных беспорядков на казаков только и можно положиться, а на фронте конница на две трети из казаков состояла.

 

Вести, приходившие с севера России, вызывали тревогу в станице. Хотя фронтовые казачьи части не очень поддавались революционной пропаганде, Российская армия гибла под воздействием Приказа 1 и Декларации прав солдата, уравнивающих в правах рядовых с офицерами. В самом Петрограде обстановка в казачьих полках была иная. С началом беспорядков в столице на помощь полиции были призваны казачьи части, но в конце февраля произошел первый случай отказа казаков от разгона митингующих. Произошло событие, с торжеством воспринятое революционными массами. Возле памятника Александру III казаки не просто были лояльны к митингующим, но и встали на их сторону. От казачьей шашки погиб пристав Крылов. Особенно революционным оказался 4-ый Донской графа М. И. Платова полк, где реальная власть оказалась в руках полкового комитета.

 

1 марта в Таврический дворец, где размещалась Дума, прибыла группа солдат и офицеров, присланных гарнизоном Царского Села с заявлением о своем переходе на сторону революции. Во главе делегации были казаки царской свиты.

 

Временное правительство объявило о возможности организации власти на местах в соответствии с формами, приемлемыми местным населением. На территории казачьих войск был упразднен институт наказных атаманов и начали проводиться Круги по избранию Войсковых атаманов. Противоречия между казачьим и неказачьим населением в казачьих областях были вызваны стремлением крестьян провести земельный передел. В Донской области казак имел надел от 19,3 до 30 десятин, коренной крестьянин - 6,5 десятин, а пришлый крестьянин - 1,3 десятины. В этом и была суть конфликта, что привело позже к жестокой войне. На этих противоречиях строилась политика и после окончания войны.

 

Политика Временного правительства в казачьих областях отличалась двойственностью. Не возражая выборности войсковых структур управления, оно стремилось, по свидетельству А. И. Деникина, "изъять из подчинения выборным атаманам казачьи гарнизоны областей и ограничить компетенцию казачьей власти, ставя повсюду для наблюдения за закономерностью ее действий правительственных комиссаров... В областях образовалось троевластие: атаман с правительством, комиссар, Совет рабочих депутатов". В апреле 1917 года было упразднено Главное управление казачьих войск, и все войсковые структуры были переданы под юрисдикцию Военного министерства (министр - А.Ф.Керенский). Непоследовательные действия Временного правительства лишь обострили ситуацию. В отношении Донского войска 7 апреля 1917 года правительством было обнародовано воззвание, подтверждавшее историческое право казаков на их землю, но уже в середине мая на Всероссийском крестьянском съезде министр земледелия Чернов заявил, что казакам придется поступиться частью земель в пользу крестьян.

Съезд донских казаков, состоявшийся в Новочеркасске 16 апреля 1917 года, попытался сделать незначительные уступки коренным иногородним. Было решено выделить им часть экспроприированной земли поместий и допустить крестьян к участию в работе органов самоуправления. Крестьяне приняли постановление "О земле", где определялось, что вся земля является общенародным достоянием, и каждый гражданин России, не зависимо от сословной принадлежности, имеет равное право на пользование землей. Таким образом, была заложена основа для будущего широкомасштабного конфликта.

 

Формально признавая Временное правительство, казачество вступило в оппозицию к нему по многим вопросам. Взаимное недоверие и непринятие вылилось в открытое противостояние во время Корниловского мятежа 7-13 сентября 1917 года. Главковерх Л. Г. Корнилов начал переброску в столицу верных ему частей - Третьего конного корпуса, Дикой дивизии и Пятой Кавказской кавалерийской дивизии с целью разгона Советов, упразднения Временного правительства и установления единоличной диктатуры. План захвата Петрограда провалился, руководители мятежа были арестованы. В дни Корниловского выступления казачьи полки Петроградского гарнизона - 1-ый и 14-ый заявили о своем нейтралитете. С падением авторитета Временного правительства началось движение в казачьих областях от местного самоуправления к автономии, федерации и конфедерации.

 

Агония Временного правительства закончилась в ноябре 1917 года с приходом к власти новой революционной силы - большевиков. Зная о готовящемся штурме Зимнего дворца, Временный Совет Союза казачьих войск провел совместное заседание с полковыми комитетами трех казачьих полков Петроградского гарнизона, на котором было принято решение соблюдать нейтралитет. Накануне штурма, в девять часов вечера, Зимний дворец покинули сотни 14-го Донского казачьего полка. Участь Временного правительства была решена.

 

В последующие несколько дней А. Ф. Керенский предпринял попытку с помощью Третьего конного корпуса, находящегося под командованием генерала П. Н. Краснова, вернуть утраченную власть. В расформированном после Корниловского мятежа корпусе оставалось всего 700 казаков. Большевики, учитывая негативное отношение казаков к Керенскому, пошли на переговоры, и в Царское Село прибыли агитаторы. Наступление было сорвано, Керенский бежал, Краснов заключен под домашний арест. Краснов и его жена бежали из-под ареста, но казаки 10-го Донского полка отказались взять их с собой в эшелон. Подобные процессы происходили и в других казачьих частях. По свидетельству А. И. Деникина, "...донцы, кубанцы и терцы - принесли с собой с фронта самый подлинный большевизм... со всеми знакомыми нам явлениями полного разложения".

 

Последующие события показали полную неспособность казачьих лидеров Юга России удержать ситуацию под контролем. Если на протяжении всего 1917 года этот регион лихорадило от сметающих все на своем пути толп дезертиров, покинувших Кавказский фронт, то в зиму 1917-1918 годов этот процесс стал лавинообразным. Получила осложнение ситуация и в результате возникшей в самой казачьей среде проблемы "стариков" и "фронтовиков".

 

26 ноября 1917 года было обнародовано Обращение Совета Народных Комиссаров ко всему трудовому казачеству с разъяснением политики, проводимой Советской властью. Этот документ имел декларативный характер, но уже 13 декабря 1917 года Совнарком опубликовал декрет, в котором конкретизировались действия большевиков в отношении казачьего населения. В декрете определялись очень привлекательные для станичников положения, в частности, Совнарком постановлял:

1. Отменить обязательную воинскую повинность казаков и заменить постоянную службу краткосрочным обучением при станицах.

2. Принять на счет государства обмундирование и снаряжение казаков, призванных на военную службу.

3. Отменить еженедельные дежурства казаков при станичных правлениях, зимние занятия, смотры и лагеря.

4. Установить полную свободу передвижения казаков.

 

3

 

Иван Игнатьевич ходил обедать в чайную на площади. Она была недалеко от лавки. Раньше он ходил туда редко, обедал дома. Но в последнее время ему было интересно послушать новости. Иногда туда заходили агитаторы от большевиков, и там затеивались настоящие споры. Иван Игнатьевич в спорах не участвовал, и делал вид, что его это не касается. Возвращаясь в лавку, он обдумывал услышанное.

 

Однажды, он попал на очередной спор, но в этот раз спорщики к нему прицепились. Разговор шел о вооруженном восстании, мятеже и защите интересов с оружием в руках. Один из соседских, звавший Ивана Игнатьевича еще в гимназии "рыжим евреем", начал его подзуживать.

 

- А вы спросите у Ивана-портного, пойдет он защищать вашу революцию с оружием в руках, аль не пойдет.

 

Присутствующие повернулись к Ивану Игнатьевичу с интересом. В самом деле, кому нужно защищать власть, ежели не понять, кого нужно защищать. Иван Игнатьевич смутился, не готовый к ответу.

 

Выручил другой казак, сказав:

 

- Так у него и шашки то нет, што он на пояс повесит, ножницы?

 

Все казаки взорвались от хохота. Шутка понравилась.

 

- А заместо маузера из утюга стрелять будет. - Казаки развеселились. Обидеть не хотели, глаза добрые. Иван Игнатьевич только рукой махнул. Сидевший тут же агитатор понял, что серьезный разговор прервался, и стал громким голосом продолжать свой рассказ. Воспользовавшись этим, Иван Игнатьевич быстро выскользнул из чайной.

 

Возвратившись в лавку, он долго обдумывал этот случай. Мало того, что он не думал, за кого пойдет воевать, и надо ли вообще идти. Он почувствовал, что от него потребуется в скором времени решать, на чьей он будет стороне. Этот случай был для него предупреждением. А вот так, ни с того ни с сего, придут к нему домой станичники и скажут: "Пошли с нами!". А другие потом спросят: "А зачем ты с ними пошел?"

 

Да. У него семья, хотя и у других тоже. Одни будут защищать свои казачьи поля, свои привилегии с царских времен. Другие будут защищать свое справедливое дело, равные права для всех. А что ему защищать? Свой небольшой дом с нехитрым хозяйством или лавку хозяина? Нужно было думать, а Иван Игнатьевич это умел. Глаз был наметан, в отрезе ткани мог увидеть сразу, что из него выйдет.

 

Весть о победе вооруженного восстания в Петрограде приняла радиостанция военной яхты "Колхида", находившейся тогда в Ростовском порту. Радиограмма была немедленно доставлена в театр "Марс", где помещался Ростово-Нахичеванский Совет рабочих и солдатских депутатов. Тотчас же было созвано заседание Совета. Делегаты горячо приветствовали победившую в столице социалистическую революцию. Для борьбы с врагами революции на Дону был создан Военно-революционный комитет.

 

На следующий день, в городском саду у Ротонды, что представляла собой полукруглое здание с застекленной верандой, у входа в городской парк со стороны Пушкинской улицы, состоялся многолюдный митинг. В 1917 году Ротонда являлась революционным центром Ростова. Под красными флагами звучали призывные речи с требованием немедленной передачи власти на Дону Советам. Митинги и собрания в поддержку Советской власти проходили на фабриках и заводах Ростова и в других городах, рабочих поселках, станицах и хуторах Дона.

 

Войсковой атаман генерал Каледин на Дону начал формировать отряды белогвардейской добровольческой армии. Каледин снимал казачьи части с фронта первой мировой войны и стягивал их на Дон. В свою очередь большевики проводили огромную работу по мобилизации революционных сил на Дону. В своих воззваниях они призывали трудящихся дать решительный отпор врагу, грудью защитить революцию. Большевики Ростова, Таганрога, шахтерских поселков формировали отряды Красной гвардии, вооружали их. Главный удар Каледин направил против Ростова, ставшего центром борьбы за Советскую власть на Дону.

 

По приказу атамана Каледина начальник ростовского гарнизона генерал Потоцкий потребовал роспуска Красной гвардии. Ростовские большевики и Ростово-Нахичеванский Совет не подчинились этому приказу. Тогда, в ночь на 25 ноября 1917 года, отряд офицеров ростовского гарнизона напал на Совет и штаб Красной гвардии в театре "Марс". В городе развернулись бои. Калединцы повели наступление на Ростов со стороны Нахичевани. Боевые отряды Красной гвардии, ведомые большевиками, упорно сопротивлялись бешеному натиску белогвардейцев. Большую помощь защитникам революционного Ростова оказали моряки Черноморского флота, прибывшие на кораблях из Севастополя.

 

Бои с калединцами, начавшиеся в ночь на 26 ноября, закончились к утру 28 ноября их полным разгромом. Потерпев неудачу, Каледин собрал свежие силы и вместе с офицерскими отрядами генерала Алексеева повел новое наступление на Ростов. Бои разгорелись снова, но силы были существенно неравные. После семи дней борьбы Красная гвардия вынуждена была отступить. 2 декабря калединцы заняли Ростов. Они захватили и другие районы области. В захваченных белогвардейцами районах свирепствовал кровавый террор. Советы были разгромлены, шли массовые аресты и расстрелы революционных рабочих и крестьян.

 

Северная колонна войск под командованием Сиверса направлялась в Харьков, где находился штаб по борьбе с калединщиной во главе с В. А. Антоновым-Овсеенко. Из Харькова отряды Сиверса направились в Донбасс. Под его командованием было 2000 красногвардейцев при 8 орудиях и 40 пулеметах. В боях в Донбассе красные войска нанесли несколько чувствительных ударов белогвардейцам. 19 ноября отряды Сиверса повели наступление на Таганрог. Громя офицерские добровольческие отряды Краснова, Кутепова, Усачева, Семилетова, они за 12 дней прошли с боями до 150 километров.

 

4

 

Михаил Константинович Борисенко вернулся в Киев с фронта еще в октябре 1917, чтобы провести некоторое время с семьей. В небольшой квартире с окнами на любимый Крещатик было как всегда уютно. Его иногда посещали мысли о том, что не нужно было отсюда уезжать. Он улегся на большой кожаный диван, где дымя папироской, можно было читать любимые книги. Он привез из своего родного дома в селе Глинск несколько томов из библиотеки старшего брата Павла. Павел Константинович учительствовал в местной гимназии, а Константин стал врачом. Хорошая интеллигентная семья, в которой еще были младшие Леонид и Екатерина. А вот ему захотелось сделать карьеру военного. Не очень он любил сидеть дома. Нет, такая жизнь не для него. Увлекался военными мемуарами, мечтал о походах, о воинской славе. Поступил в Киеве в школу прапорщиков. Только вот походная жизнь была тяжелой. Одно дело мечты о славе, а все-таки иногда скучал по дому. В молодости все представляется иначе. С младшими офицерскими чинами дружба не складывалась, пить и просиживать за картами не хотелось. Представлялось все иначе. Битва и победа, награды, почести во славу русского оружия. Великую Россию отличали доблестные воины и полководцы, хотелось признания и прославленного имени. Если бы император самолично его наградил. Ради этого готов был и послужить. А среди офицеров попадались ему какие-то маменькины сынки, им то воевать вовсе не хотелось. А солдаты - это грязное мужичье из крестьян - только и думали про то, что нужно сеять и пахать. Противно все это было, не похоже на мемуарную литературу. Вот дослужиться бы до майора или, еще лучше, до полковника, тогда бы и с генералами пил за одним столом. А просто так из нижних чинов не дослужишься. Прапорщиком ходить, как какому-нибудь скороспелому юнкеру. А тут еще стали отменять воинские звания.

 

Хотелось Михаилу Константиновичу попасть на какой-нибудь участок фронта, где участвуя в блестящей военной операции, можно дослужиться до старших чинов. Офицеры все были из дворян, а он происходил из провинциальной интеллигенции, разночинцев. Погуляв некоторое время по Киеву, и навестив свою семью, Михаил Константинович подумывал о том, чтобы вернуться в свою часть. Как-то встретил он на Крещатике знакомого офицера, и предложил тот ему поехать с ним на Дон, где формировались части Добровольческой армии, подчиненные атаману Каледину. Предложение было интересным. Можно послужить России, сражаясь с красными хамами. А быстро покончив с ними, сделать быструю военную карьеру. В Киеве оставаться было опасно, непонятно, какая теперь здесь власть. Великая империя разваливается на лоскутные государства, каждое выбирает себе правительство. Все они шпионы Германии, что красные, что украинские интеллигенты. Подумаешь, правительство из писателей или еще какой-нибудь сволочи. Все готовы пойти на перемирие с немцами, отдав родную страну на разграбление. Жаль было оставлять семью, красавицу Стеллу и малолетнего Геннадия. Ничего, скоро вернемся с победой.

 

Договорился Михаил Константинович с знакомым офицером податься на Дон. Ехала целая группа офицеров во главе с генералом Богаевским. А у того брат служил помощником у Каледина. Вот и подходящий случай выбиться в люди. В Киеве полностью развалилась и бесславно погибла, без единого выстрела, 1-я гвардейская кавалерийская дивизия. Богаевский командовал ею около четырех месяцев. Выехать на Дон решено было 27 декабря 1917 года. Внешний боевой фронт стал разваливаться под агитацией большевиков, прочно захвативших власть, а главковерх Крыленко этому успешно содействовал. При этом создавались внутренние фронты. Одним из них являлся Донской фронт. Формировали его из разной нечисти, в основном дезертиров, и направляли на Дон против Каледина и донцов, бывшими всегда надежным оплотом России, а теперь называемыми не иначе как контрреволюционерами.

 

Почти на всех дорогах к Донской области с севера и запада на ее границах уже второй месяц шли упорные стычки между большевиками и донцами. А при таком положении проехать на Дон прямым путем из Киева было очень трудно. Поезда ходили крайне нерегулярно. Было много случаев, когда большевики захватывали их и расстреливали всех, кто казался им подозрительным.

 

Но другого выхода у Михаила Константиновича не было. Весь поезд был битком набит солдатами, частью отпускными, а главным образом дезертирами. Не говоря уже о внутренности вагонов, напоминавших бочки с сельдями, все это облепило вагоны со всех сторон, галдело, ругалось. Сидели на подножках, на крышах; вообще поезд представлял собой обычную для того времени картину путешествующего базара, какого-нибудь Евбаза на колесах. Офицеры распределились по вагонам, а генерал следовал в прицепном вагоне с какой-то делегацией Кавказа. После бесконечных остановок, а иногда и обратного движения, когда оказывалось, что впереди большевики, добрался поезд через четыре дня до станции Волноваха. Оказалось, что все пути на восток разобраны и поезд дальше не пойдет.

 

Михаил Константинович собирался уже было вместе с несколькими офицерами ехать на санях прямо на юг, и перебраться по льду через Азовское море, но путь вскоре исправили, и поезд двинулся дальше. К вечеру пятого дня он неожиданно остановился среди поля недалеко от Луганска. Навстречу шел паровоз с красными флагами, вооруженный пулеметами. Не доходя до поезда около двух верст, паровоз остановился. В поезде поднялся большой переполох. Пассажиры из числа солдатских дезертиров быстро составили летучий митинг и решили послать на разведку свой паровоз, украсив его тоже какими-то красными тряпками. Прошло несколько минут тревожного ожидания. Наконец, поехавшая депутация вернулась и рассказала, что только вчера на этот район совершил налет партизан Чернецов со своим отрядом и на ближайшей станции повесил двух большевиков-рабочих. Местные большевики приняли ехавший поезд также за чернецовский и решили вступить в бой, выслав паровоз с пулеметами. Недоразумение выяснилось к общему удовольствию, и можно было продолжать путь.

 

На станции Луганск все офицеры, бывшие в поезде, были арестованы. Сначала их переписал какой-то молодой человек, по-видимому офицер, с зеленым аксельбантом, но без погон. Он сидел, важно развалившись на стуле, и не предложив никому сесть. А затем под конвоем каких-то четырех ободранных молодых парней в солдатских шинелях с винтовками офицеров с генералом отправили в свой штаб. Этот "штаб командующего войсками" помещался в городском клубе. Пришлось идти около версты. Было уже темно, и это спасло офицеров от оскорблений со стороны рабочих. Рабочие, завидев офицеров на вокзале, отнеслись к ним очень недружелюбно, не считая старика рабочего. Он настроен был скорее доброжелательно, и всех успокаивал, уверяя, что ничего дурного с ними не сделают.

 

Был уже второй час ночи, когда офицеров привели в штаб. В штабе только окончилась встреча Нового года, и городская публика почти вся уже разошлась, кроме довольно большой группы в вестибюле. Из середины этой празднующей группы неслась неистовая трехэтажная ругань. По-видимому, готовилась драка, и зрители с удовольствием ожидали ее. Недалеко в стороне на лестнице стояла молодая девушка, и в ужасе закрывала уши руками. Ее кавалер в толпе готовился вступить в бой. Занятая пьяным скандалом, публика не обратила на офицеров никакого внимания.

 

Офицеров провели в соседнюю маленькую комнатку, где за столом сидел, подперев руками голову, очень мрачного вида рабочий, а на полу храпел совершенно пьяный солдат. После долгого ожидания здесь, во время которого рабочий, оказавшийся помощником коменданта, не пошевелился и не проронил ни одного слова, офицеров повели вниз в бильярдную, где и оставили в ожидании прихода коменданта. За ним побежал любезный старичок рабочий, заявив, что "если он дрыхнет, то я вытяну его за ноги из постели". В бильярдной была невероятная грязь. На самом бильярде спал какой-то мужик, а в ногах у него другой что-то ел. В комнату заглядывали разные субъекты. Один из них, белобрысый, парикмахерского вида молодой человек, заложив руки в карманы, подходил к каждому из офицеров, и с большим участием расспрашивал, кто они и куда едут. Его ласковый тон и проявленное к офицерам внимание заставили некоторых офицеров поверить его искренности и рассказать ему, может быть, лишнее.

 

Михаил Константинович стал ощущать всю тяжесть сложившейся ситуации. Можно было ожидать чего угодно, ни только тюрьмы, но, возможно, и расстрела. Потому откровенность к человеку, проявившему в такой обстановке любезность и участие, была естественна. Однако очень скоро за откровенность пришлось поплатиться. Этот, с позволения сказать, "парикмахер" после того как всех опросил, отошел в сторону и, смерив группу офицеров полным презрения и ненависти взглядом, выругал всех площадными словами и заявил: "Знаем мы вас, контрреволюционеров! Все вы к Калядину едете! А вот доедете ли- это еще неизвестно..."

 

Михаил Константинович сжал руки в кулаки при этом неожиданном и наглом оскорблении, но приходилось молчать, затаив обиду. Еще неизвестно было, чем это все окончится. Надеяться приходилось на счастливый случай. Наконец, появился комендант, приведенный любезным старичком. Комендант стал по очереди вызывать всех в соседнюю комнату. Первым пошел Михаил Константинович. Он натянуто улыбнулся и обвел всех ободряющим взглядом. Форма прапорщика не вызывала любопытства, нижний чин, все-таки. Хотя у Михаила Константиновича перед отъездом мелькнула мысль переодеться в гражданскую одежду в целях маскировки. Он и предложил эту идею знакомому офицеру, но тот окатил его презрительным взглядом. Конечно, не в правилах русского офицера трусливо прятаться, нацепив на себя одежду какого-нибудь рабочего.

 

С тяжелым чувством Михаил Константинович вошел в комнату коменданта. Тот сидел за столом. Свет керосиновой лампы тускло освещал комнату. С двух сторон от коменданта сидели рабочие, они о чем-то весело переговаривались. Комендант, похоже, был в хорошем настроении после новогодней выпивки. Он смерил Михаила Константиновича взглядом и потребовал документы. Михаил Константинович достал из кармана документы, и при этом сказал, что едет в отпуск в Кисловодск на лечение.

 

- А что, ранение было, - спросил комендант, разглядывая Михаила Константиновича.

 

- Язва желудка, - наугад ответил тот, - нужно воду пить

 

- Водку?, - переспросил комендант. - Рабочие весело заржали.

 

- Водку мне пока нельзя, - поддержал шутку Михаил Константинович. - Потом как-нибудь вместе выпьем.

 

- Ладно, поглядим, коли живы будем. Давай следующего - крикнул комендант. Отдал документы Михаилу Константиновичу. "Поезжай!" - махнул рукой. Михаил Константинович вернулся в комнату к офицерам и сделал ободряющий жест. "Разрешили ехать на лечение в Кисловодск" - подчеркнуто громко произнес он. Лица офицеров просияли, они быстро переглянулись между собой.

 

Комендант недолго задерживал офицеров, но все боялись за генерала Богаевского. Наконец вышел и он, после чего комендант удалился со своими помощниками. Офицерам велено было возвращаться к своему поезду. Сопровождал их тот же старичок рабочий, радостно суетившийся по дороге, не переставая повторять, что бояться офицерам нечего. Офицеры молча брели к поезду, погрузившись в свои мысли. На всех навалилась усталость после пережитых тревожных минут. Михаил Константинович поинтересовался у генерала Богаевского, не было ли осложнений с его документами. Генерал рассказал, что тоже объяснил коменданту, что намерен ехать на Кавказ, но комендант ему не поверил. Кто-то из рабочих начал вспоминать фамилию Богаевского из штаба Каледина. Но коменданту явно не хотелось затягивать допрос, и он просто сказал: "Пусть едет к своему Каледину".

 

Спустя несколько часов пришел поезду, следовавший на станцию Миллерово. Михаил Константинович все не мог уснуть, и размышлял о том, что с ними произошло. Почему их освободили большевики? Ходили слухи о расстрелах арестованных. Тем более, они были офицерами, да еще и генерал среди них. Версия поездки на отдых в Кисловодск была наивной. Счастливый случай? Освободили по случаю Нового Года? Но могли бы и расстрелять по случаю Нового Года. Да еще и фраза, брошенная генералу: "Пусть едет к своему Каледину". Михаил Константинович вдруг подумал, что он наверняка бы расстрелял. Откуда у него эта ненависть? А старичок рабочий даже беспокоился за них. Что-то здесь не складывалось. Нет, эти мысли нужно гнать. Так против большевиков воевать нельзя. Решил воевать и точка.

 

На границе Донской области глубокой ночью в вагон вошел проверявший пассажиров казачий патруль во главе с бравым усатым урядником, с огромным рыжим чубом из-под лихо надетой набекрень фуражки. Настроение у офицеров было радостное, наконец они приехали на вольный Дон. Только к вечеру 1 января поезд прибыл на станцию Миллерово. На вокзале и в ближайших постройках толпилась масса офицеров и казаков. Было шумно, накурено, грязно... В ближайших окрестностях стояла одна из донских дивизий на случай наступления красных с севера. На вокзале находился, по-видимому, штаб дивизии. Первое впечатление о первой донской воинской части, которую увидел Михаил Константинович на Дону, было не особенно благоприятное: не было и намека на выправку, подтянутость, соблюдение внешних знаков уважения при встрече с офицерами. Казаки одеты были небрежно, держали себя очень развязно. У офицеров не было обычной уверенности начальника, знающего, что всякое его приказание будет беспрекословно исполнено. Потолкавшись в толпе казаков, Михаил Константинович пришел в грустное настроение. В этой толпе не чувствовалось уверенности и желания упорно бороться с наступающими большевиками... Шли уже разговоры о том, что нужно хорошенько узнать, что за люди большевики, что, может быть, они совсем не такие злодеи, как о них говорят офицеры, и т. д.

 

На другой день путники приехали в Новочеркасск. Было решено пойти на представление Алексею Максимовичу Каледину, как только дождутся генерала Богаевского, первым делом отправившегося повидать свою семью. О Каледине Михаил Константинович слышал много как о блестящем кавалерийском начальнике во время войны, вообще не богатой талантливыми кавалерийскими генералами. В армии много говорили о его 12-й кавалерийской дивизии, ее блестящих действиях на фронте. Однако, генерал Каледин, несмотря на свое спокойствие, не в силах был долго выносить новые порядки, внесенные в русскую армию революцией. Уже в начале мая 1917 года он ушел в отставку и приехал на Дон, где вскоре почти единогласно был выбран Войсковым Кругом донским атаманом. Теперь же, в январе 1918 года это была уже агония атаманской власти на Дону.

 

Алексей Максимович принял офицеров приветливо, а возможно это было из-за присутствующего здесь генерала Богаевского. Каледин был полным, среднего роста человеком несколько сумрачного неулыбчивого вида. Он производил впечатление бесконечно уставшего, угнетенного духом человека. Грустные глаза редко взглядывали на собеседника. Тихим голосом, медленными, отрывочными фразами он рассказал об общей обстановке в России и на Дону. Вежливо простившись с офицерами, он попросил генерала Богаевского остаться еще на несколько минут. Офицеры курили в приемной. Богаевский вышел через несколько минут и торжественно объявил, что атаман Каледин предложил ему принять должность командующего войсками Ростовского района.

 

- Господа! - произнес он. - Через день я отбываю в Ростов к месту службы. Я никогда не забуду то тревожное время, проведенное с вами. Слава Богу, что нам была дарована честь послужить России. Господь не оставил нас в дни тяжелых испытаний. Свидимся мы когда-нибудь или нет? Мы можем проститься здесь же. Каждый из вас может выбрать свой путь. Если кто желает послужить делу освобождения России в вверенных мне воинских частях, то я дам соответствующие распоряжения. Ни минуты не колеблясь, все согласились. Михаил Константинович увидел в этом предложении перст судьбы. Простившись с генералом Богаевским, имевшим намерение зайти к своему брату Митрофану Петровичу, занимавшим нижний этаж атаманского дворца, офицеры вышли на улицу.

 

5

 

Петр Дорофеевич Андрусенко после окончания военной службы и замужества сестры Анны вернулся в Екатеринодар и поступил на службу в Управление железных дорог телеграфистом. С началом Первой мировой войны его отправили на Западный фронт. В состав действующих частей он не попал. Пригодился как телеграфист. Приходилось работать при штабе телеграфистом. В условиях войны перебрасывали его со станции на станцию. Иногда приходилось помогать железнодорожному начальству, налаживать своевременные перевозки.

 

К концу 1917 года обстановку на Кубани Петр Дорофеевич застал такой. На территории Кубанского войска царили мир и тишина. Революционные настроения еще не затронули жизни станиц Войска. Самобытность, патриархальный уклад в казачьих семьях еще не был поколеблен. Исключение составляли иногородцы, главным образом рабочие. Они активно интересовались большевистской пропагандой. Столица Кубани город Екатеринодар и поселки в районе железнодорожных станций Кавказской (хутор Романовский) и Тихорецкой в большинстве своем не только приветствовали завоевания "великой и бескровной", но и относились с большой симпатией к приходу и власти большевиков.

 

Вокзальные строения Кавказской и Тихорецкой, блиставшие ранее, в царское время, своей художественной внутренней отделкой, превратились в отвратительные грязные сараи. На станции Кавказской в зале 1-го класса поместился лагерь дезертиров в походных палатках. Они не выполняли никакой работы, днем спали, а ночью отправлялись на кладбище играть в карты.

 

Кубанские войсковые части, возвращавшиеся со всех фронтов домой, мирно расходились по родным станицам. Административная власть в крае возглавлялась выборным войсковым атаманом полковником Александром Петровичем Филимоновым (военным юристом по образованию). Казачество, уставшее от войны, спокойно проживало в своих станицах, прекрасно питаясь продуктами, в изобилии насыщавшими населенные пункты. Большевистская пропаганда коснулась активно лишь небольшого процента казачьего сословия в провинции.

 

Все же постепенно большевизм стал проникать как в казачью массу, так и, в особенности, в иногороднюю. Увещевания и советы Войскового Атамана о необходимости бороться с большевизмом, не верить их льстивым лозунгам и обещаниям - не трогали казаков. Большевики обратили внимание на железнодорожные узлы, имевшие в Кубанском Крае большое политически-стратегическое значение: Кавказскую и Тихорецкую, превратив их в свои революционные очаги. Население административного и политического центра Кубани - ее столицы Екатеринодара - было пропитано красной пропагандой, и этот центр - особенно его рабочий элемент - с каждым днем становился все более и более активным союзником большевиков.

 

Кубанский парламент - Рада, про которую говорили, что "Рада сама не рада, что она Рада", - состояла в большинстве своем из говорунов и "орателей", выдвинувшихся вовсе не своими способностями и деловитостью. Они были охвачены революционными идеями, а от них многие ожидали сопротивления большевизму. Старорежимных горожан это никак не устраивало. Поддерживать Советскую власть собирались далеко не все. А к концу 1917 года стало ясно, что большая часть населения Екатеринодара, а особенно заводы и окраины Покровка и Дубинка стали открытыми большевистскими районами. Антисоветские силы решили принять решительные меры к сопротивлению, как в самой столице, так и в железнодорожных узлах Тихорецкой и Кавказской.

 

Но надежных войсковых частей как в Екатеринодаре, так и в Кавказской и Тихорецкой при наступившей пассивности казачества не было. В Екатеринодаре крепкими войсковыми единицами были лишь сотня Гвардейского девизиона (бывший конвой Его Величества) и сотня черкесского конного полка. В то время в столице Кубани были совершенно развалившиеся "солдатские" части с большевистскими настроениями, в частности запасный артиллерийский дивизион и ополченческая дружина.

 

Власть Войскового Атамана Филимонова подтачивалась с каждым днем все больше и больше. Пропагандировали как местные большевики, так и агитаторы, приезжавшие из Новороссийска. Город Новороссийск превратился в краснознаменную твердыню, находившуюся в руках юнкера Владимирского Военного училища Яковлева. Примерно в то же время в Екатеринодар прибыли остатки значительно ослабленного Киевского Константиновского Военного училища и группы двух Киевских школ прапорщиков.

 

Из Финляндии вернулась на Кубань 5-ая Кавказская Казачья дивизия. Войсковое начальство рассчитывало возложить на ее части задачу по освоению станций Тихорецкой и Кавказской и очистке их от произвола "товарищей". Но части дивизии отнеслись к этой задаче неохотно и приказаний о занятии указанных железнодорожных узлов не исполнили, несмотря на настойчивые просьбы начальника полевого штаба подполковника Вячеслава Григорьевича Науменко. Во главе вооруженных сил Кубанского Края Атаманом и Правительством Кубани был поставлен генерал-майор Черный, бывший командир 1-го Линейного полка Кубанского Казачьего войска в Первую Мировую войну, в конце ее - начальник 5-й Кавказской Казачьей дивизии. Сформирован был и Полевой штаб для войск Кубани, а войск-то не было. Полевой штаб помещался в гостинице "Лондон" на Красной улице.

 

В ноябре месяце командующий Кавказской армией генерал Пржевальский сообщил, что он отправляет на отдых на Кубань 39-ую пехотную дивизию. В царское время, дивизия эта показала себя исключительно доблестно во всех боях на Турецком фронте. Теперь же она приняла сторону большевиков, и доставила массу неприятностей Добрармии во время 1-го Кубанского похода. Находившихся в Екатеринодаре уже не у дел командиров корпусов и начальников дивизий прежней Царской армии охватил волевой паралич. Несмотря, казалось бы, на свой авторитет и опыт, они никакой помощи Атаману не оказали, а лишь ежедневно осаждали его дворец и надоедали Атаману своими бесцельными вопросами, запросами и никчемными советами.

 

В декабре месяце пронесся слух, что местные Екатеринодарские большевики стали говорить о необходимости организовать "Еремеевскую ночь" с целью ликвидации как Войскового Атамана и Полевого штаба, так и вообще всех находящихся в этом городе офицеров и их семей. Кое-кто из "товарищей", наверное, слышал про прогремевшую в средних веках "Варфоломеевскую ночь". Видимо, правильное произношение этого названия было недоступно "товарищам", и они переделали его на "Еремеевскую", - это проще и понятнее. А может быть, они так презрительно называли офицеров. Офицеры стали призывать к решительным действиям, чтобы парализовать активность большевиков. Первое, что планировали предпринять, - это разоружить большевистски настроенный гарнизон. Под этим предлогом решили экстренно сформировать добровольческие части. Кубанское правительство после некоторых колебаний на это согласилось.

 

Было организовано два отряда: первый - войскового старшины Галаева и второй - военного летчика, Георгиевского кавалера, капитана Покровского. Первый насчитывал 120-150 бойцов, второй значительно больше - 300-350. Вскоре сформировался и третий отряд - генерального штаба полковника Лесевицкого, впитавший в себя юнкеров Киевского Военного училища и школ прапорщиков, с боевым составом в несколько сот человек. Появились и мелкие отряды в районе Черноморской железной дороги и в Закубаньи.

 

Надо отдать справедливость, что в Екатеринодаре боевое настроение поддерживалось у антибольшевиков в гораздо большей степени, чем в других крупных городах центра и юга России. Того позорного подавленного настроения у большинства офицеров, которое имело место в таких крупных центрах, как Киев, Одесса, Екатеринослав, Ростов-на-Дону и т.д., в Екатеринодаре не наблюдалось. Действительно, картина распада Русского офицерства была ужасающей. Из 400,000 русских офицеров Царской армии для активной борьбы с большевиками набралось совсем мизерное число - 3000; в то же время это офицерство дало Красной армии более 20.000. В создании последней достаточно помог, помимо рядового офицерства, Генеральный штаб, "блеск военной мысли", 20% которого верно и нелицемерно отдали свои знания и опыт Троцкому и компании. Нельзя же было во всем обвинять только одно русское офицерство.

 

А как же русский народ? Не только крестьяне, их можно было простить за их "темноту", но и интеллигенция в большинстве своем разбиралась в обстановке не лучше, чем простой "мужик". От имени этого народа говорили социалисты, эти "творцы русской печали". И вот этот многомиллионный русский народ, включая и интеллигенцию, был способен дать лишь горстку людей, способных с оружием в руках пойти против большевиков.

 

Так и рассуждали представители "патриотического офицерства". Такими их видел и слышал Петр Дорофеевич. И в результате они пришли к единственному своему решению - "приступить к очистке города от большевиков". Морально к этой "благородной миссии" готовы были только они. Прежде всего, были разоружены как запасный артиллерийский дивизион, так и ополченческая дружина. Затем решено было приступить к ликвидации большевистской верхушки, готовящей "Еремеевскую ночь". Покровский, взяв с собой десятка полтора юнкеров, ночью подкатил на грузовике к конспиративному красному штабу на Ростовской улице 19/140, застал как раз в сборе весь Екатеринодарский революционный комитет и арестовал его. Арестовав руководство революционного комитета, офицеры утверждали, что "Еремеевская ночь" у "товарищей" не прошла, и. жизни многих офицеров и их семейств были спасены. Что касается железнодорожных узлов Кавказская и Тихорецкая, то дело не вышло из-за отказа частей 5-й Кавказской казачьей дивизии своевременно их занять. На станциях Тихорецкая и Кавказская начали формироваться отряды красной гвардии.

 

Петр Дорофеевич почувствовал, что настают грозные времена, и решил уехать из Екатеринодара. Проще всего было перебраться к своему другу Ивану Игнатьевичу и сестре Анне Дорофеевне. В гостях долго находиться было бы не прилично, а в Иловайском для него работы не было. Через некоторое время он устроился на железнодорожной станции Атаман возле станицы Егорлыкской. До Иловайского было 25 а то и 20 верст. Места спокойные, жить можно.

 

6

 

Михаил Константинович ощутил прилив сил, так не хватавших ему после разочарований последних дней. Назначение генерала Богаевского командующим войсками Ростовского района давало возможность быстрого карьерного роста. Нужно было устроиться поближе к генералу, чтобы обрести нужные связи. А что, если не удастся устроиться при штабе? Могут направить на фронт, хотя не понятно, где сейчас фронт, и что это за война такая. Очередная пугачевщина. Ничего, еще один или два месяца, и все будет кончено. Нужно оказаться в нужное время в нужном месте. Воинская слава - это не только героизм на полях сражений, это умелое маневрирование среди офицерских чинов. Нужно, чтобы заметили, признали. Только бы успеть до конца войны дослужиться до хорошего чина. Надо позаботиться о семье. Братья могут сидеть в деревне, учить и лечить, но так и жизнь пройдет в глуши. А его семья должна быть в числе самых уважаемых в Киеве семей. Эх, поскорее бы пришло время, когда можно было бы пройтись по Крещатику в офицерском мундире с орденами и медалями

 

Михаил Константинович попросил генерала Богаевского, чтобы тот взял его на службу. С 5 января 1918 года генерал Богаевский приступил к командованию "войсками Ростовского района". Михаил Борисенко убедился, что это громкое название очень мало соответствовало действительности. Пресловутые "войска" состояли всего из трех казачьих полков, расположенных в ближайших к Ростову станциях, и нескольких небольших партизанских отрядов, часто менявших свой состав и численность. По приказанию донского атамана Богаевскому был подчинен штаб 4-го кавалерийского корпуса, случайно почти в полном составе застрявший в Ростове по пути на Кавказ вместе с командиром корпуса генералом Гилленшмидтом. Последний был несколько обижен распоряжением атамана и поехал к нему объясняться, но, получив категорическое приказание сдать штаб Богаевскому, смирился и более не вмешивался в распоряжения командующего, довольствуясь тем, что тот оставил в его распоряжении автомобиль, лошадей, вестовых и прочее. Генерал Гилленшмидт был героем знаменитого четырехдневного набега в русско-японскую войну, получивший за него орден Св. Георгия. Хотя он начал службу в гвардейской конной артиллерии, был отличным кавалерийским офицером. За ним замечали некоторые странности, в частности, ночные путешествия по казармам и конюшням и сон днем.

 

Михаил Борисенко отметил про себя, что штаб был в полном порядке, хорошо снабжен всем необходимым, офицеры жили между собою дружной семьей. Во главе стоял генерал Степанов, отличный офицер генерального штаба. Штаб помещался в доме Асмолова на Таганрогском проспекте. Здесь же находились два аппарата Юза для связи с войсковым штабом в Новочеркасске прямым проводом. Михаил Борисенко получил звание подпоручика, и в его обязанности входило обеспечивать эту связь вместе с двумя другими офицерами. Также, он должен был в случае необходимости доставлять сведения лично Богаевскому на квартиру. Генерал квартировал временно в гостинице "Палас-отель".

 

Ростов жил обычной суетливой жизнью. Работали хорошо рестораны, гостиницы были переполнены, но все-таки чувствовалось, что все это непрочно, и все, кто имел возможность выехать, уехали или были готовы сделать это при первой тревоге. На первых порах Богаевскому пришлось исполнять роль генерал-губернатора. Ему подчинялись также и гражданские власти в лице Ростовского градоначальника В. Ф. Зеелера. Это был живой и остроумный человек огромного роста. Много лет живя в Ростове, он хорошо знал всех и каждого и умел улаживать всякие недоразумения. Владимир Феофилович был широко образованным человеком и большим знатоком живописи.

 

Хуже обстояли дела с Городской думой и управой. Среди них было много приверженцев Советской власти, и всякое распоряжение атамана и военных властей всегда встречало там ожесточенную критику, а то и прямое неисполнение под разными предлогами. Они имели поддержку среди многочисленного рабочего населения Ростова, а отчасти и еврейства. Городская дума была ярой противницей всяких военных мероприятий. Рабочие огромных мастерских Владикавказской железной дороги были очень неспокойны. Среди них шла энергичная пропаганда большевиков, и среди членов городской думы было определенное течение в их пользу.

 

Три казачьих полка, подчиненных официально командующему, ко времени его прибытия в Ростов фактически находились в распоряжении войскового штаба и в это время представляли собой почти совершенно разложившуюся толпу, не желавшую исполнять никаких приказаний. В боевом отношении для действий против большевиков они были совершенно ненадежны, и вскоре казаки этих полков разъехались по домам.

 

В середине января в Ростов переехал штаб генерала Корнилова; переехал также генерал Алексеев со своим управлением. Они поместились в новом доме-дворце Н. Е. Парамонова. Генерал Лавр Георгиевич Корнилов раньше учился в Академии генерального штаба. Его вспоминали как скромного и застенчивого армейского артиллерийского офицера. Тогда это был худощавый, небольшого роста, с монгольским лицом, офицер. Он был малозаметен в Академии и только во время экзаменов сразу выделился блестящими успехами по всем наукам. После окончания академии он уехал в Туркестан. Он прославился в русско-японской кампании и во время Первой мировой войны. В противоположность ему Михаил Васильевич Алексеев был преподавателем администрации в Николаевском кавалерийском училище в 1890-1891 годах и руководителем съемок. Позже он был профессором по истории русского военного искусства в Академии генерального штаба. Это был пожилой человек с суровым взглядом близоруких глаз, прикрытых очками, с резким голосом.

 

Генерал Богаевский, как бы предчувствуя, что судьба прочно связывает его и офицеров его штаба с этими людьми, любил вспоминать о них. Михаилу Борисенко казалось, что генерал просто тоскует по прежним временам. Богаевский цеплялся за воспоминания, как будто они могли вернуть его в прошлое. Так приятно было ему отвлечься от тревожных мыслей о будущем. Он вспоминал о встрече с генералом Алексеевым во время Первой мировой войны. Все генералы величали ее не иначе как Великой войной. Богаевский служил с Алексеевым в ставке в Могилеве. Михаил Васильевич Алексеев был начальником штаба верховного главнокомандующего государя императора; а Богаевский начальником штаба походного атамана при его величестве; они оба были в свите государя.

 

Совсем седой, весь белый, Алексеев был облечен полным доверием государя императора, фактическим распорядителем жизни и смерти десятка миллионов солдат. Алексеев был недоволен бесполезными тратами казенных денег на разные проекты и изобретения. Часто фантастические проекты проводились в жизнь благодаря различным сильным влияниям и протекциям. Михаил Васильевич тяжело переживал дни начала революции и недолго остался у власти. Теперь же он всецело посвятил себя формированию Добровольческой армии. Совсем постаревший и осунувшийся он по-прежнему подсчитывал какие-то цифры. Еще так недавно он спокойно передвигал целые армии, миллионы людей, одним росчерком пера отправлял их на победу или смерть, через его руки проходили колоссальные цифры всевозможных снабжении, в его руках была судьба России. Теперь же вместо миллионов солдат было всего несколько сот добровольцев и грошовые суммы, пожертвованные московскими толстосумами на спасение России

 

Лавр Георгиевича Корнилов был человеком совсем другого склада. Генерал Богаевский рассказывал, как навестил его в одном из небольших домов Новочеркасска на Комитетской улице. Часовой, офицер-доброволец подробно расспросил Богаевского о цели прихода и пропустил в маленький кабинет Корнилова. Они помнили друг друга по Академии, но не были близкими товарищами. Главнокомандующий Добровольческой армии был в штатском костюме и имел вид не особенно элегантный: криво повязанный галстук, потертый пиджак и высокие сапоги делали его похожим на мелкого приказчика. Ничто не напоминало в нем героя двух войн, кавалера двух степеней ордена Св. Георгия, человека исключительной храбрости и силы воли. Маленький, тощий, с лицом монгола, плохо одетый, он не представлял собой ничего величественного и воинственного. В противоположность Алексееву, Корнилов говорил ровно и спокойно. Он с надеждою смотрел на будущее и рассчитывал, что казачество примет деятельное участие в формировании Добровольческой армии, хотя бы в виде отдельных частей. О прошлом он говорил также спокойно, и только при имени Керенского мрачный огонь сверкнул в его глазах. Уже тогда Корнилов выказывал желание скорее закончить формирование Добровольческой армии и уйти на фронт. Пребывание в Новочеркасске, видимо, тяготило его необходимостью по всем вопросам обращаться к войсковой власти, хотя генерал Каледин во всем шел навстречу добровольцам.

 

После подобных воспоминаний генерала Богаевского о лидерах белого движения, у Михаила Борисенко появлялся неприятный осадок на душе. Его одолевали сомнения. Может быть, для него это была не успешная военная карьера, а бесперспективная авантюра? Но с другой стороны, ему было приятно, что он находится среди выдающихся личностей, гордости русского офицерства. Хотелось ему чем-то походить на них.

 

7

 

Добровольческой армии пришлось вести борьбу уже с первых дней ее существования, с начала ноября 1917 года. С переходом же ее штаба в Ростов борьба с красными приняла уже более планомерный характер. Как-то сами собой определились на Дону два фронта: Ростовский - к западу и северу от Таганрога и Ростова, и Донской - на линии железной дороги на Воронеж, к северу от Новочеркасска. Первый фронт защищали добровольцы, на втором боролись казаки, вернее несколько мелких партизанских отрядов, составленных из кадетов, гимназистов, реалистов, студентов и небольшого числа офицеров. Кроме того, в районе станций Миллерово и Глубокой стояла 8-я Донская конная дивизия и постепенно разлагалась: казаки митинговали и потихоньку разъезжались по домам. Впрочем, красные с этой стороны и не наступали до двадцатых чисел января, когда при первом же их серьезном наступлении казаки бросили фронт и разъехались по домам, оставив на произвол судьбы орудия.

 

Против Каледина на Дону все сильнее разгоралась борьба рабочих и крестьян. К ним постепенно стали подключаться и трудовые казаки. 10 января в станице Каменской был созван съезд представителей революционных фронтовых казачьих полков. Он собрался по инициативе дивизионного комитета 5-й казачьей дивизии и каменских большевиков. Съезд объявил правительство Каледина низложенным и избрал казачий Военно-революционный комитет, передав ему власть. Председателем Донревкама был избран Федор Григорьевич Подтелков, секретарем - Михаил Васильевич Кривошлыков. Донревком предъявил Каледину ультиматум с требованием к Войсковому правительству сложить полномочия и передать власть казачьему ВРК.

 

Для переговоров с Калединым ревком послал в Новочеркасск делегацию во главе с Подтелковым и Кривошлыковым. 15 января 1918 года в зале Войскового правления при огромном стечении военных и чиновников делегация ВРК потребовала, чтобы донское контрреволюционное правительство во главе с Калединым сложило с себя полномочия, присвоенные обманным путем. Подтелков обвинил Войсковое правительство в фальсификации выборов в Войсковой круг, говорил, что оно ведет двойную игру в отношении казаков и крестьян. Он обвинил Каледина и его правительство и в том, что они дают убежище на Дону всем врагам трудового народа и втягивают казачество в братоубийственную войну с Советской Россией. Яркая обличительная речь Ф. Подтелкова звучала страстно и убедительно; Каледин растерялся. Поднялся шум, офицеры кричали, что Подтелков, простой казак, забыл, где и перед кем он находится, что надо арестовать делегацию. Один из членов делегации произнес твердым голосом: "Вы можете говорить все, что хотите, и делать с нами все, что пожелаете, но пусть нас рассудит история".

 

Переговоры не дали практических результатов, но они показали казачьей верхушке решимость трудового казачества до конца бороться за власть Советов. Силы Каледина таяли. Под влиянием агитации революционных казаков многие казачьи части перестали подчиняться приказам атамана. Главнокомандующий советскими войсками на Юге В. А. Антонов-Овсеенко сообщал В. И. Ленину: "Казаки горят энтузиазмом. Они стремятся покончить с Калединым собственными руками". Наступление против Каледина успешно продолжалось. Советские войска, двигавшиеся из Воронежа, и казачьи части Донского революционного комитета разгромили на станции Глубокая крупный отряд есаула Чернецова.

 

Чернецов был видной фигурой еще в 1915 году, когда он был начальником одного из партизанских отрядов на германском фронте. Маленький, худой, очень скромный на вид, в чине подъесаула он имел уже орден Св. Георгия. Ему удалось сплотить около себя партизанские отряды, и вести их в бой против неизмеримо сильнейшего врага. Эти отряды различного состава были сформированы из добровольцев-офицеров, казаков и солдат конных частей и находились в общем ведении штаба походного атамана. Число их доходило до пятидесяти. Толку от них было немного. Ввиду особых условий позиционной войны, когда почти вся многочисленная русская кавалерия долгими месяцами, а некоторые части и больше года, без всякого дела стояла в тылу, иногда занимая спешенными частями небольшой участок позиции, эти отряды давали возможность энергичной и отважной молодежи чем-нибудь проявить себя, производя набеги и разведки в расположении противника. Однако трудность прорыва небольшими конными частями почти сплошных укрепленных линий красных, неопытность молодых партизанских начальников, а главное, не сочувствие этой затее большинства старших кавалерийских начальников, опасавшихся неудач и потерь, все это не дало развиться деятельности партизанских отрядов, и из полусотни их едва десять - пятнадцать кое-что сделали; остальные или бездействовали, или же нередко и безобразничали, обращая свою энергию и предприимчивость против мирных жителей. Поэтому многие отряды вскоре были расформированы. Из числа хороших отрядов выделялись партизаны Чернецова и Шкуро.

 

Задачей есаула, а потом и полковника, Чернецова было прикрытие Новочеркасска. Он отчаянно сражался, чтобы показать своим партизанам образец мужественного казака. Своими боевыми вылазками он доставлял много неприятностей. То он разогнал Совет в Александровске-Грушевском, то усмирил Макеевский рудничный район, то захватил станцию Дебальцево, разбив несколько эшелонов красногвардейцев и захватив всех комиссаров. Успех сопутствовал ему везде, и вокруг его личности ходили легенды.

 

На одном из митингов рудокопов он сидел среди накаленной толпы, закинув ногу за ногу, и стеком щелкал по сапогу. Кто-то из толпы обозвал его поведение "нахальным". Чернецов быстро взошел на трибуну и среди наступившей тишины спросил:

 

- Кто назвал мое поведение нахальным?

 

Ответа не последовало. Тогда Чернецов, издеваясь над трусостью толпы, еще раз переспросил:

 

- Значит, никто? Та-а-ак.- и снова принял ту же позу.

 

Однажды на одном из митингов Чернецова арестовали рабочие. Тесным кольцом сдавила враждебная толпа его автомобиль. Чернецов вынул часы и заявил:

 

- Через десять минут будет здесь моя сотня. Задерживать меня не советую. - Арест не состоялся.

 

20-го января у станицы Глубокой отряд Чернецова был окружен превосходящими силами казачьего отряда Голубова и, раненый в ногу, взят в плен вместе с полсотней своих партизан. Партизаны предложили Чернецову план его избавления: они бросятся на конвой, устроят сумятицу, во время которой Чернецов должен бежать. Чернецов ответил: "Спасаться за ваш счет не могу". Среди казаков был и Подтелков, ехавший рядом с Чернецовым. В это время послышались выстрелы из Каменской... Чернецов скомандовал: "Наши идут! Вперед!", - и ударил Подтелкова кулаком по лицу. Партизаны бросились врассыпную. Часть их спаслась. Подтелков зарубил Чернецова. С его смертью какая-то тяжелая безнадежность охватила то казачество, которое еще боролось с большевиками.

 

На "добровольческом" Ростовском фронте бои шли все время: сначала севернее Таганрога у Матвеева Кургана, а затем, после падения Таганрога, в районе вдоль линии железной дороги к западу от Ростова. Положение становилось все более и более тяжелым. Кучка добровольцев, в общем, не превышавшая трех тысяч человек, состояла, главным образом, из офицеров и интеллигентной молодежи. Она быстро таяла в боях от ран и болезней; пополнений поступало очень немного. Средства были ничтожны. Не хватало ни оружия, ни патронов, ни одежды... Денег было очень мало. Богатый Ростов смотрел на своих защитников, как на лишнюю обузу, может быть, и справедливо считая, что горсть героев все равно не спасет его от большевиков, а вместе с тем помешает как-нибудь договориться с ними. Рабочие же и всякий уличный сброд, как их называли офицеры, с ненавистью смотрели на добровольцев и только ждали прихода большевиков, чтобы расправиться с ненавистными "кадетами". Лазареты были завалены ранеными добровольцами.

 

Малопонятное белым офицерам озлобление против них со стороны рабочих было настолько велико, что иногда выливалось в ужасные, зверские формы. Ходить в темное время по улицам города, а в особенности в Темернике, было далеко не безопасно. Были случаи нападений и убийства. Как-то раз в Батайске рабочие сами позвали офицеров одной из стоявших здесь добровольческих частей к себе на политическое собеседование, причем гарантировали им своим честным словом полную безопасность. Несколько офицеров доверились обещанию и даже без оружия пошли на это собрание. Около ворот сарая, где оно должно было происходить, толпа окружила офицеров, завела с ними спор сначала в довольно спокойном тоне, а затем по чьему-то знаку рабочие бросились на них и буквально растерзали четырех офицеров.

 

Другой раз в одной из железнодорожных мастерских Ростова происходил разрешенный властями митинг рабочих. Народу было много. Для поддержания порядка в мастерской присутствовал юнкерский караул. Во время речи одного из ораторов раздался ружейный выстрел, ранивший кого-то из рабочих, как выяснилось впоследствии, дробью. Толпа пришла в бешенство и бросилась на юнкеров, решив, что выстрел сделан ими. Вынужденные к самообороне, юнкера сделали несколько выстрелов и убили трех или четырех человек. Не ожидавшие такого решительного отпора, рабочие разбежались. Конечно, поднялся страшный скандал. Полетели телеграммы и гонцы к атаману, которому было донесено, что юнкера первые, без всякого повода, открыли огонь по безоружным рабочим. В городе, и в особенности в рабочих кварталах, было невероятное возбуждение. Только присутствие в городе небольших добровольческих частей еще могло сдерживать страсти. Посоветовавшись с Корниловым, ради предотвращения возможных эксцессов Богаевский объявил город на "военном положении" и донес об этом генералу Каледину.

 

Спустя некоторое время Каледин вызвал Богаевского к телефону и, видимо, настроенный уже побывавшими у него представителями городской думы против этой меры, резко спросил Богаевского, на каком основании он отдал такое исключительное распоряжение. Когда Богаевский подробно объяснил Каледину всю создавшуюся обстановку и крайнюю необходимость решительных мер, Каледин через некоторое время утвердил это решение. Через день были похороны убитых рабочих. Руководители хотели сделать из них внушительную демонстрацию против "произвола и насилия". Были заготовлены красные "знамена" с разными страшными надписями. Гробы должны были нести на руках; предполагалось, что соберется огромная толпа негодующих рабочих; конечно, должны были петь "Вы жертвою пали в борьбе роковой" и т. д.

 

Богаевский решил пойти на хитрость. По приказанию атамана он разрешил похороны со всеми приготовленными атрибутами. Депутация, которая требовала этого разрешения, даже, видимо, была удивлена, что так легко получила разрешение без всяких ограничений. Это вызвало у делегатов скрытое подозрение, не затевается ли что-то неладное. Рабочие узнали, что по пути их шествия были поставлены, скрыто, во дворах, небольшие вооруженные части. Рабочие, опасаясь провокации, решили отменить торжественную демонстрацию. На похороны пришли лишь немногие из них. Вся процессия состояла из знаменосцев и нескольких десятков рабочих. Они испуганно озирались и косились на каждые запертые ворота. Все прошло совершенно спокойно.

 

Богаевский также усилил, по его словам, меры против разных агитаторов и шпионов. Тюрьма была переполнена ими. Однако ввиду многочисленности арестованных подозрительных личностей судебное разбирательство о них сильно затянулось, и во время оставления белыми Ростова многих из них пришлось просто выпустить на волю.

 

Дела на обоих фронтах становились все хуже и хуже. Полковник Кутепов, дравшийся с красными под Матвеевым Курганом, под напором превосходных сил противника вынужден был постепенно отходить назад. Таганрог пришлось бросить. Крестный путь свершило, уходя из него. Киевское военное училище, расстреливаемое из окон и из-за угла озлобленными рабочими. При этом был тяжело ранен начальник училища полковник Мостенко. Когда юнкера хотели его вынести, он приказал бросить себя и, зная, какие муки ждут его в плену у большевиков, застрелился. На Новочеркасском фронте остались только небольшие отряды партизан под начальством генерала Абрамова. В неравных боях они постепенно отходили к югу, цепляясь за каждую станцию и, наконец, подошли к Персияновке, в 12 верстах от Новочеркасска.

 

8

 

Все чаще приходил в штаб Корнилов и часами по прямому проводу (телефон постоянно прерывался) говорил с А. М. Калединым. Михаил Борисенко видел, что мрачнее тучи становился Корнилов после этих переговоров. Он просил помощи у донского атамана, указывая на то, что еще так недавно Дон выставлял во время Великой войны до шестидесяти отличных полков. Еще указывал Каледину на то, что он не в силах защищать Ростов со своими ничтожными силами, и что в случае его захвата большевиками, будет отрезан путь отступления на Кубань. Все было напрасно, в ответ генерал Каледин должен был сам просить у Корнилова помочь ему прикрыть Новочеркасск и усилить те небольшие части добровольцев, боровшихся вместе с партизанами под Персияновкой.

 

Разбрелись казаки по своим станицам, строевые казаки спокойно ждали Советской власти, искренно или нет считая, что это и есть настоящая народная власть, которая им, простым людям, ничего дурного не сделает. А что она уничтожит прежнее начальство: атамана, генералов, офицеров, да, кстати, и помещиков, так и черт с ними! Довольно побарствовали... Вообще настроение всего казачества в массе мало чем отличалось от общего настроения российского крестьянства. Однако, были иногда попытки помочь и со стороны казаков. Но все это по большей части ограничивалось громкими словами, торжественными обещаниями и просьбой о помощи деньгами, оружием и снаряжением. К Богаевскому приходило несколько таких депутаций от ближайших к Ростову станиц. Депутаты сплошь и рядом были навеселе и в чрезвычайно воинственном настроении. Чуть не часами приходилось Богаевскому выслушивать всевозможные патриотические излияния, стратегические и тактические соображения. Но прежде чем дать им что-нибудь, Богаевский посылал своих офицеров для проверки, и в большинстве случаев оказывалось, что станичный сбор делал воинственное постановление, отправлял депутатов, и этим все дело и кончалось. Когда на другой день приезжал его офицер, то оказывалось, что никого собрать нельзя, и сами депутаты беспомощно разводили руками и ругали сбор, который посылал их к генералу.

 

Как-то раз сообщили радостную весть, что поднялась вся Аксайская станица и после станичного сбора, прошедшего с необыкновенным подъемом, постановила сформировать две пеших и одну конную сотню для решительной борьбы против большевиков. Было сказано, конечно, много патриотических речей, проклятий большевикам, посланы по начальству депутации. Сверх ожидания, сотни были действительно сформированы; оружия и одежды оказалось достаточно. Когда все было готово, станичников взяло раздумье: стоит ли посылать свои силы в Ростов или Новочеркасск, где и без того кроме них были вооруженные части? Помитинговали и решили, что не стоит: лучше послать их для защиты своего юрта с севера. И вот Аксайское воинство отправилось воевать с красными, на хуторах верстах в восьми к северу от станицы. Постояли там два-три дня без всякого дела, потом погалдели и по чьему-то совету решили послать к большевикам делегатов, чтобы узнать, что это за люди и зачем пришли на Дон. Делегаты вскоре вернулись и доложили, что большевики такие же люди, как и все, и пришли они на Дон, чтобы помочь братьям-казакам освободиться от дворян и помещиков и т. д.

 

Доклад происходил на выгоне за хутором. Обсуждение его и речи ораторов затянулись до вечера. Стало холоднее, на землю пал туман. Станичники продолжали галдеть. Вдруг неожиданным порывом ветра рассеяло туман, и они, к величайшему своему ужасу, увидели недалеко от себя в полном боевом порядке с обнаженным оружием готовый к атаке конный полк. С неистовым воплем "большаки!" весь митинг моментально рассеялся кто куда попало. Многие бросились вплавь через речку вблизи хутора, покрытую тонким льдом, и разбежались по степи. Часть ускакала в станицу и сообщила туда страшную весть. Всю ночь станица была в тревоге, а наутро выяснилось, что так напугавший храбрых станичников отряд оказался 6-м Донским полком, который в полном порядке прибыл с фронта на Дон и двигался на Новочеркасск. Наткнувшись в тумане под вечер на большую шумевшую толпу, донцы приняли их за большевиков и на всякий случай приготовились к бою. На другой день все аксайцы вернулись домой. Некоторых, неожиданно получивших ледяную ванну, полузамерзших, их жены разыскали в степи и на санях привезли домой. Особенно, говорят, возмущены были "храбростью" своих мужей во всей этой истории казачки. Они потом не давали проходу им своими насмешками.

 

Добровольцы терпели очень большой недостаток в артиллерии и снарядах. Да и вообще во всем у них была крайняя нужда. Не один раз генералы Корнилов и Алексеев просили помощи у Богаевского, но что он мог сделать? У него самого ничего не было. Богатый Ростов особой щедрости не проявлял. В Ростове стояла недавно пришедшая с фронта казачья батарея. Богаевский произвел ей смотр и в горячей речи призывал казаков помочь добровольцам. Дружно ответили: "Рады стараться", и через полчаса, когда он уехал из батареи, бравый молодцеватый вахмистр смущенно доложил, помимо командира батареи, что половина казаков просит отпустить их в отпуск, добавив при этом, что с другой половиной можно вести бой. Зная, что все равно и без его разрешения казаки уйдут, Богаевский предоставил решение этого вопроса командиру батареи. Когда через день в особенно тяжелую минуту для Кутепова, по просьбе генерала Корнилова, было приказано батарее выступить в его распоряжение, казаки передали, что они на фронт не пойдут, так как их мало для работы при орудиях, да и, кроме того, они не желают "проливать братскую кровь". Снаряды у добровольцев были на исходе. Поэтому, у этой "храброй" батареи удалось получить негласно не только весь запас снарядов, но и одно или два годных орудия.

 

В штабе Добровольческой армии, расположенном в Большом доме Парамонова, с утра и до поздней ночи шла нервная, лихорадочная работа, происходили совещания, приходила масса офицеров всяких чинов, сновали ординарцы с донесениями и приказаниями. Кроме генералов Алексеева и Корнилова Михаил Борисенко встречал там генералов Деникина, Лукомского и многих других. Печать тревоги и тяжелой грусти лежала на всех лицах. Не слышны были ни шутки, ни смех, ни громкие разговоры. Борисенко наблюдал иногда суету этих, украшенных боевыми орденами недавних героев Великой войны, главкомов, командармов, комкоров без фронтов, армий и корпусов в роли начальников крошечных частей, в общей сложности едва равных трем батальонам боевого состава. Тяжкое предчувствие неотвратимой беды и неудачи холодной змеей заползало ему в душу. Но жребий был брошен. Может быть, еще не поздно было все изменить? И что тогда? Переметнуться к красным и воевать против своих товарищей? Или вернуться в Киев и переждать до конца войны? Шла беспощадная борьба, и еще не было понятно, кто победит. Прошло немногим более месяца, как он здесь, а как все изменилось. В очередной раз ему стало страшно за будущее. Прочь эти мысли! Совсем расклеился.

 

Все больше и больше сжималось кольцо красных. Едва держались партизаны на Персияновке. С величайшими усилиями, отбивая атаки красных, цепляясь за каждую кочку, отходили добровольцы к Ростову. Не видя помощи со стороны атамана и опасаясь быть разбитыми у Ростова превосходными силами противника, генерал Корнилов приказал присоединиться к себе добровольческим частям, которые защищали Новочеркасск. Это решение вместе с упорными слухами со слов "очевидцев" о приближении большой конной массы красных к Новочеркасску, по-видимому, было последним толчком, двинувшим А. М. Каледина покончить самоубийством. Около двух часов дня 29 января он пустил себе пулю в сердце. Известие о трагической смерти донского атамана в тот же день стало известно в Ростове. Оно произвело на всех крайне тяжелое впечатление. Всем казалось, что настал конец всему и что дальнейшее сопротивление большевикам бесполезно... События развивались быстрым ходом. Вновь избранный атаман, генерал Назаров, уже не в силах был поднять упавший дух казаков и заставить их бороться против большевиков. Начиналась агония Дона: уже не за горами было полное водворение красной власти...

 

Восставшие рабочие Таганрога 20 января 1918 года установили в городе Советскую власть. Отряды Сиверса двигались к Таганрогу. Белые, пытаясь задержать их, разрушили полотно железной дороги, взорвали мост на Миусе, у Матвеева Кургана. Бойцам приходилось восстанавливать дороги ночами, после дневных боев. На рассвете 27 января 1918 года отряды Сиверса вступили в Таганрог. В то же время московская, воронежская колонны советских войск и части Донревкома, наступавшие с севера, заняли Лихую, Звереве, Сулин и двигались к Новочеркасску. Белогвардейцы были в панике. Их газета "Ростовская речь" писала: "Кольцо эшелонов, высланных большевиками против Дона, смыкается все уже. Еще немного - и оно сомкнется, захватив и Ростов, и Новочеркасск". Новый атаман Назаров объявил Ростов на осадном положении и издал приказ о мобилизации казаков от 18 до 50 лет.

 

Белогвардейские газеты обливали Сиверса и его бойцов потоками лжи: "Сиверс - это фон Сиверс, офицер немецкого генерального штаба", - клеветала "Ростовская речь". Наступление войск Сиверса именовалось не иначе как наступлением "германо-большевиков". 31 января атаман Назаров сообщал полученные им "точные" данные: "В наступлении германо-большевиков принимают участие преимущественно военнопленные немцы и латыши. Русских очень мало". За время боев в Донбассе численность отрядов Сиверса выросла до 10 тысяч человек. В них влились шахтеры и металлурги, красногвардейские отряды из Горловки, Амвросиевки, Неклиновки. В войсках Сиверса сражались отряды петроградских и екатеринославских красногвардейцев, два эскадрона драгун, эскадрон нежинских гусар, части полка 4-й стрелковой дивизии, харьковская батарея, два бронепоезда. Один из них был получен уже под Ростовом из Петрограда, от красных путиловцев. Сиверс имел 10 тяжелых орудий, 32 легких, 2 аэроплана. Хотя у добровольцев был еще южный Батайский фронт, но там дело ограничивалось почти одной перестрелкой. Батайск был занят, частями 39-й пехотной дивизии, 1 февраля вытеснившими добровольцев, отошедших на правый берег Дона.

 

9

 

Мысль об уходе Добровольческой армии из Ростова ввиду больших потерь и слабой надежды удержаться в нем обсуждалась в ее штабе и раньше, вскоре после смерти атамана Каледина. Но пока кое-какая надежда на успех все еще теплилась, уходить не решались. В городе оставалось много раненых добровольцев. Брать их с собой не представлялось возможным, а бросать на произвол красным было стыдно. Гражданское население, из числа оставшихся в городе, тоже надеялось на защиту армии. А главной причиной было то, то уходить приходилось зимой, полуодетыми, без запасов и перевозочных средств, куда-то в степи, без определенной цели и плана. Михаила Борисенко начинали раздражать бесконечные разговоры офицеров штаба о сохранении великой идеи. Все это больше напоминало бегство. Двигаться через Батайск, занятый большевиками, было невозможно. Оставался единственный путь на Аксайскую станицу и далее на Ольгинскую, переправившись по льду через Дон. Генералы Алексеев и Корнилов решили так и поступить. Генерал Богаевский решил к ним присоединиться. В его распоряжении был только десяток офицеров штаба и несколько солдат. Это был единственный шанс вырваться из Ростова, да еще как-нибудь проявить себя. Оставаться в Ростове означало сознательно и совершенно бесполезно идти на смерть.

 

Под вечер 9 февраля, уничтожив все канцелярские дела и погрузив кое-какие вещи на два штабных автомобиля, офицеры штаба двинулись по Садовой улице к Нахичевани. Третий автомобиль оказался за час до выступления испорченным его шофером, скрывшимся в городе. Был тихий зимний вечер. Накануне выпал снег. Пустынны и мрачны были ростовские неосвещенные улицы. Вдали, на Темернике и в районе вокзала, слышны были редкие ружейные выстрелы. Дорога за городом еще не была накатана, и автомобиль Богаевского остановился, попав в глубокий снег. Несмотря на отчаянные усилия шофера, автомобиль дальше не мог двигаться. Пришлось его бросить, испортив двигатель. Нагрузившись небольшим багажом и карабинами, офицеры пошли пешком. Шли быстро, так что вскоре догнали генерала Корнилова, шедшего во главе колонны. Богаевский пошел рядом с ним, а офицеры с Михаилом Борисенко пристроились сзади. Все молча стали прислушиваться, интересно было узнать о планах. Но генералы молчали, погруженные в свои печальные думы.

 

Корнилов был, как всегда, хмурый. С внешне холодным, строгим выражением лица, скрывающим внутреннее бурное горение, таким его видели всегда. Казалось не было того положения, способного сломить или принизить его достоинство. Это впечатление невольно возбуждало к нему глубокое уважение среди окружающих и импонировало врагам.

 

Наконец колонна вышла на дорогу в Аксайскую станицу. Невдалеке от станицы повстречался квартирьер.

 

- Казаки "держат нейтралитет" и отказываются дать ночлег войскам, - растерянно доложил он Корнилову.

 

Корнилов стал нервничать, и раздраженно бросил Романовскому: "Иван Павлович! Поезжайте, поговорите с этими дураками".

 

Романовский повернул встречные сани, и пригласил Деникина поехать с ним. Михаил Константинович видел эту сцену, и услышал, как тихо Деникин сказал Романовскому: "Не стоит начинать поход с усмирения казачьей станицы". Как оказалось впоследствии, генералы провели долгие и утомительные разговоры сначала со станичным атаманом. Атаманом был растерянный и робкий офицер. Потом были полуторачасовые переговоры со станичным сбором казаков, представлявшим собой сборище тупых и наглых людей, ведущих длинные и бестолковые речи.

 

Решающую роль в переговорах сыграл, как оказалось. офицер-ординарец. Он отвел в сторону наиболее строптивого казака и потихоньку сказал ему:

 

- Вы решайте поскорее, а то сейчас подойдет Корнилов - он шутить не любить: вас повесит, а станицу спалит.

 

Каким был Корнилов, знали все. После этого удалось быстро добиться согласия на ночлег, но с одним условием, чтобы добровольцы утром ушли дальше, не ведя боя у станицы в случае наступления красных. Кое-как, вповалку, на холодном полу, провели они тревожную первую ночь похода, ожидая возможности наступления красных, и рано утром двинулись дальше на станицу Ольгинскую.

 

У Аксая была переправа через Дон по льду. Лед подтаял и начинал трескаться. Все были встревожены - выдержит ли лед артиллерию и повозки? Решено было оставить в Аксайской арьергард для своего прикрытия, и до окончания разгрузки вагонов с тем, что удалось вывезти из Ростова.

 

Зрелище шествия некогда великой русской армии было удручающим. По бесконечному, гладкому снежному полю вилась пестрая, словно цыганский табор, лента. Ехали повозки, груженые наспех и ценными запасами, и всяким хламом. Плелись какие то штатские люди. Среди них женщины в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А вперемежку шли небольшие, словно случайно затерянные среди "табора", войсковые колонны - все, что осталось от великой некогда русской армии... Шли мерно, стройно. Одеты были в офицерские шинели, штатские пальто, гимназических фуражки; в сапогах, валенках и опорках.

 

На телеге ехал генерал Алексеев с небольшим чемоданом. В этом чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя перевозилась вся казна добровольцев, около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Бывший Верховный сам лично собирал и распределял мизерные суммы армейского содержания, приговаривая: "Плохи дела, не знаю, дотянем ли до конца похода".

 

Добровольцы вырвались из Ростова, перешли Дон. Все считали, что главное сделано, а там как-нибудь Корнилов выведет. Корнилов был, как всегда мрачен, но бодро здоровался с проходящими частями. Те ему радостно отвечали, и затем, пройдя несколько шагов, запевали песню:

 

- Дружно, корниловцы, в ногу

С нами Корнилов идет;

Спасет он, поверьте, отчизну,

Не выдаст он русский народ.

 

К вечеру 10 февраля вся Добровольческая армия стянулась в станицу Ольгинскую, где и расположилась довольно широко на ночлег, оставив в тылу небольшие сторожевые части. Там уже находился с своим отрядом генерал Марков, прибывший туда левым берегом Дона из Батайска. Красные добровольцев не преследовали.

 

В станице Ольгинской добровольцы пробыли четыре дня. За это время армия была реорганизована и приведена в полный порядок. Мелкие части сведены в более крупные, начальники подтянулись, присоединились отставшие партизаны, ушедшие из Новочеркасска, приведены в известность все жалкие средства и запасы.

 

В общем, армия получила следующую организацию:

1. Офицерский полк (командир генерал Марков) из 3 офицерских батальонов разного состава, Кавказского дивизиона и морской роты.

2. Корниловский ударный полк (командир полка полковник Неженцев) - части бывшего Георгиевского полка и партизанского отряда полковника Симановского.

3. Партизанский полк (командир генерал Богаевский) составлял 3 пеших партизанских сотни, главным образом из донцов.

4. Юнкерский батальон (командир генерал Боровский) из прежнего Юнкерского батальона и Ростовского студенческого полка.

5. Артиллерийский дивизион (командир дивизиона полковник Икишев) из 4 батарей по два орудия.

6. Чехословацкий инженерный батальон (командир капитан Неметчик, управлял штатский инженер Кроль).

7. Кроме того, 3 конных отряда: полковника Глазенапа - из донских партизанских отрядов; полковника Гершельмана - из регулярных кавалеристов и полковника Корнилова - из бывших чернецовских партизан.

 

Все эти части имели разную численность, а часто и организацию. В общем, в каждом полку было не более 500-700 штыков, а во всей армии едва 4000 человек. По сути это была обычная численность пехотного полка боевого состава. Но к этому числу нужно прибавить еще до 1000 человек не боевого элемента - раненых, женщин, стариков, подводчиков. Все эти люди находились в обозе. Еще большее разнообразие было по возрасту: в строю стояли седые боевые полковники рядом с кадетами 5-го класса; состав - почти исключительно интеллигенция; очень мало простых рядовых солдат и казаков. Но зато в списках армии числились два боевых верховных главнокомандующих, командующий фронтом и много других генералов, еще недавно занимавших высокие посты в русской армии. Никаких канцелярий не было. Вся переписка велась в записной книжке адъютанта или на клочках бумаги. Ружейных патронов было очень мало; снарядов едва 600-700 на всю армию. Насколько возможно, приведен был в порядок и обоз. Были куплены по высокой цене лошади для конницы. Одежда была крайне разнообразна, а у большинства сильно потрепана.

 

Ольгинские казаки не очень были рады присутствию белых, но сдерживались. Была даже наивная попытка увеличить численность войск за счет своих станичников. На второй день к генералу Корнилову пришла депутация от станицы в составе пяти стариков. Каждый старик держал длинную патриотическую речь; цифры пополнения в них достигали нескольких сот человек. Затем они стали спорить между собой о величине помощи, причем говорили все сразу. Особенно энергично выступал старый вахмистр-артиллерист. Корнилов сумрачно слушал ораторов. Изредка добродушная улыбка скользила по его губам. Наконец он прекратил споры и назначил генерала Богаевского председателем комиссии из этих стариков для точного определения числа казаков, выделяемых станицей для помощи армии. После долгих споров членов комиссии было установлено, что это будет 100 пеших и 50 конных казаков. Для такой крупной станицы, как Ольгинская, это было ничтожное количество. Богаевский хорошо знал по ростовскому опыту цену таких обещаний, и уменьшил до минимума величину этой помощи, мало веря в осуществление даже указанной величины. Так и вышло. По окончании разговоров было приказано к двум часам дня через день собрать на площади ольгинское пополнение.

 

В назначенный день, около полудня, собралось на площади около 20 подростков 14-15 лет. Никого из взрослых казаков с ними не было. Как выяснилось, они толком не знали, зачем их собрали. Думали, что устроят им смотр. По этому случаю нарядно оделись в папахи, полушубки и валенки. Вопрос, готовы ли идти с добровольцами против красных их так напугал, что они наперебой загалдели, что они на это не согласны. Пришлось распустить их по домам. Как веселая стайка воробьев, разлетелись казачата по станице, довольные, что страшный смотр кончился. Никто из дедов, членов комиссии, к Корнилову больше не появлялся.

 

В Ольгинской наконец решен был вопрос о дальнейшем движении войск в задонские степи, на зимовники. Корнилов принял это решение без ведома генерала Алексеева. Последний, узнав об этом, настоял на том, чтобы был собран военный совет старших начальников для детального обсуждения этого вопроса. Мнения на совете разделились. Большинство стояло за движение на Кубань, где предполагалось найти еще не тронутые большевизмом казачьи станицы, сочувственное настроение населения и достаточное количество запасов продовольствия. Екатеринодар был еще в руках кубанской власти. Там, как предполагали, было много добровольцев; соединение с ними должно было значительно усилить Добровольческую армию. Меньшинство, в том числе Корнилов, верили в то, что Дон скоро поднимется на борьбу против советской власти. Говорили, что не стоит идти так далеко, не зная еще точно, как встретят армию на Кубани. Опасения за то, что на богатых зимовниках войска не разместятся и будут голодать, казалось Корнилову неосновательным. Он надеялся на соединение с походным атаманом генералом П. Х. Поповым. Попов должен был скоро прибыть в Ольгинскую по пути своего движения на зимовники со своими донцами.

 

Вечером 13 февраля в Ольгинскую прибыл походный атаман генерал П. X. Попов со своим начальником штаба полковником В. И. Сидориным. Генерал Попов, хотя и не имел никакого боевого опыта, будучи во время Великой войны начальником Новочеркасского военного училища, не отказался стать во главе донских офицеров и казаков. Отряд генерала Попова составлял около 1500 бойцов, 5 орудий, 40 пулеметов. Боевые действия его были незначительны, но он был полон решимости создать сильную Донскую армию. Если бы во главе верных долгу донцов стал бы сам донской атаман генерал Назаров, популярный среди казаков и имевший большой боевой опыт, то, вероятно, результаты действий "степняков" были бы более значительны. Но, хотя все было готово к его выступлению из Новочеркасска, атаман остался с Войсковым Кругом, чтобы разделить с ним его унижение, и был расстрелян.

 

Приезд генерала Попова и его убеждения склонили генерала Корнилова двинуть добровольцев на зимовники. Конный авангард, стоявший в станице Кагальницкой, по его приказанию уже готов был двинуться на восток. Однако, ввиду сложности размещения по квартирам обоих отрядов и снабжения их продовольствием было решено не соединяться, а идти параллельными дорогами, поддерживая между собой надежную связь. Наконец, утром 14 февраля добровольцы выступили из Ольгинской. Грустную картину представлял этот поход. Впереди авангард - Офицерский полк под командой генерала Маркова; за ним главные силы с обозом под начальством генерала Боровского; сзади арьергард - Партизанский полк под командой генерала Богаевского.

 

По широкой грязной улице привольно раскинувшейся станицы уныло шла колонна добровольцев. Бедно и разнообразно одетые, разного возраста, с котомкой за спиной и винтовкой на плече, они не имели вида настоящей подтянутой воинской части. Это впечатление переселяющегося цыганского табора еще более увеличивалось многочисленным и разнообразным обозом. В нем ехали раненые и еще какие-то люди. При уходе добровольцев вся станица высыпала на улицу. Находясь в арьергарде с генералом Богаевским, Михаил Борисенко наблюдал эту безрадостную картину. Уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую армию и тут же рядом стоящих у своих домов, почтенных, хорошо одетых казаков, окруженных часто 3 - 4 сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на добровольцев

 

Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейной группы, Богаевский не выдержал и громко сказал:

 

- Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать? Готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!

 

- На всех хватит, - ответил ему при общем смехе семьи отец ее, пожилой бородатый казак.

 

Кончились последние дома станицы, раскинулась безграничная, ровная, белая степь с черными пятнами оттаявшей земли. Широкой прямой полосой потянулся старинный "шлях", по которому, порой утопая в жидкой грязи, совершила свой крестный путь Добровольческая армия. Свинцовое небо с черными тучами низко нависло над грустной, молчаливой землей... Почему было такое чудовищное равнодушие, даже враждебность, какую видели тогда к себе добровольцы и "степняки" не только со стороны донского крестьянства, но и казаков. Среди огромного населения области, свыше 4 000 000 человек, подняли оружие только две ничтожных кучки, едва 5000 человек. Остальные "держали нейтралитет". Самоубийство дошедшего до полного отчаяния Каледина, гибель генерала Назарова, многих других, потоки крови и тысячи могил результаты этого "нейтралитета", эгоистического "меня не тронут", "моя хата с краю"? Нет, нейтралитет не приводит к кровопролитию. К кровопролитию приводит противостояние, стремление утвердить "свою правду" любой ценой. И какая же "правда" у добровольцев, что гонит она их по степи в неизведанную даль?

 

К вечеру добровольцы подошли к станице Хомутовской. Широко разместились на ночлег, как будто бы поход совершался в совершенно мирной обстановке. Обоз остановился на северной окраине станицы: уставшие лошади едва тащили повозки по липкой глубокой грязи, и никому не хотелось гнать их дальше по станице, где грязь была особенно тяжела. Сторожевое охранение стояло почти рядом, в крайних домах окраины. Не было еще ощущения походно-боевой жизни, да и стычек с противником не было. Ночь прошла спокойно. Утром все проснулись под грохот разрывов снарядов и ружейную пальбу. Обоз первый попал под обстрел и в панике поднял суматоху по всей станице. Повозки с ранеными носились по станице. Возницы вопили от ужаса. Корнилов со штабом и начальники частей быстро успокоили людей. Была выслана цепь против показавшейся на горизонте красной конной части с одной пушкой, стрелявшей по станице. После нескольких выстрелов батареи белых и движения во фланг красным конной сотни, красные скрылись. За это время обоз уже вытянулся по дороге из станицы и красные выпустили по нему несколько снарядов. Впоследствии оказалось, что конная часть красных это несколько эскадронов 1-й бригады 4-й кавалерийской дивизии. После революции все офицеры ушли из нее, в командование ею вступил один из уланских вахмистров, а его начальником штаба стал подполковник драгунского полка.

 

К вечеру 15 февраля добровольцы подошли к станице Кагальницкой и, спокойно переночевавши в ней, на другой день к ночи прибыли в станицу Мечетинскую, где была сделана дневка. В общем, они шли медленно, постепенно втягиваясь в походную жизнь. За это время были получены более подробные сведения о районе зимовников, выяснившие бедность района средствами и жилыми помещениями, разбросанными на значительных расстояниях, что для добровольцев было опасно в отношении связи. Это заставило Корнилова окончательно решиться на движение на Кубань, о чем им и было объявлено войскам в станице Мечетинской. Донские партизаны, имевшие возможность двинуться на присоединение к генералу Попову, решили идти дальше с Добровольческой армией.

 

Корнилов послал атаману предложение присоединиться к нему и идти дальше вместе. Генерал Попов не согласился на это, мотивируя свой отказ желанием донцов не уходить с Дона и дождаться на зимовниках его пробуждения. Этот отказ произвел на добровольцев тяжелое впечатление. Отходил в сторону естественный союзник, и положение становилось затруднительным из-за недостатка конницы. Были мнения, что этому соединению помешало и честолюбие генерала Попова. Он догадывался, что генерал Корнилов потребует, рано или поздно, подчинения себе "Степного отряда" во имя единства командования - азбуки военного дела. В результате оба отряда разошлись в разные стороны и впоследствии действовали совершенно самостоятельно, без всякой связи друг с другом.

 

За шесть дней перехода от станицы Ольгинской до Егорлыцкой - 88 верст, Михаил Борисенко особенно хорошо запомнил станицу Мечетинскую. Как и в других южных станицах, мечетинские казаки встретили добровольцев приветливо и внешне доброжелательно. Война еще не коснулась этих мест. Они слышали о каких-то боях на севере. Посреди станицы протекала болотистая речка Мечетка; через нее был низкий "казенный" мост с деревянным настилом, давно прогнившим и покрытым на поларшина слоем жидкой грязи. На глазах Михаила Борисенко в ней едва не захлебнулась обозная кляча, попавшая ногой в дыру настила. На берегу была сложена груда бревен для его починки. Но никто из станичников пальцем не шевельнул сделать это. "А нам ни к чему: мост казенный..." - говорили они, утопая в грязи речки, объезжая мост. Около церкви была какая-то яма с незасыхавшей грязью. По-видимому, там был ключ. Прихожане из хуторов иногда попадали в нее и вымазывались в грязи. Измучившись, вытаскивая повозки, нередко возвращались домой, не побывав в церкви. Батюшка ездил в церковь через улицу иной раз на волах. Впрочем, мало ли на Руси дебрей с такой классической грязью...

 

По пути от Ольгинской раз добровольцам пришлось остановиться на привал в хуторе, приютившемся в степной балке. В бедной хате, где остановился Михаил Борисенко еще с двумя офицерами, суетился вдовец старик-крестьянин, принося им молоко и хлеб. Один из офицеров спросил его: "А что, дед, ты за кого, за нас, кадет, или за большевиков?" Старик хитро улыбнулся и сказал: "Чего ж вы меня спрашиваете... Кто из вас победит, за того и будем". Дед, по-видимому, верно определил отношение к добровольцам русского народа.

 

Все шли пешком. Старшие начальники, в том числе и Корнилов, редко садились верхом: как-то неловко было пользоваться таким удобством передвижения, когда рядом с простыми рядовыми с винтовкой на плече шли израненные старые генералы и полковники. Обычно шли так. Группа впереди колонны главных сил: генерал Корнилов в полушубке с белым воротником и высокой папахе, с палкой в руке, с сумрачным спокойным лицом; рядом с ним генерал Романовский. Тут же генерал Деникин среди штабных офицеров в штатском пальто и черной шапке, с карабином через плечо. Плохо одетый, потеряв теплое пальто в Батайске, в дырявых сапогах, он сильно простудился и вынужден был скоро слечь в повозку. Генерал Алексеев ехал в экипаже. Несмотря на свое болезненное состояние, он принимал деятельное участие в жизни Добровольческой армии. Высший руководитель крошечной армии, министр иностранных дел, главный казначей жалких средств, он пользовался общим глубоким уважением. Старшие офицеры с грустью отмечали, что в штабе Корнилова к нему относятся не так, как он того заслуживал. Как всегда скромный, Алексеев ни на что не жаловался и везде уступал Корнилову первое место.

 

Добровольцы переночевали в станице Егорлыцкой и простились с Донской областью. Дальше начиналась Ставропольская губерния. По слухам, здесь было неспокойно: местные жители-крестьяне были уже охвачены идеями большевиков. Были местные советы, была готовность сражаться с Добровольческой армией или ждать окончания войны.

 

10

 

Иван Игнатьевич возвращался домой из мануфактурной лавки. Площадь в Иловайском представляла собой сплошную грязь. С середины февраля началась оттепель. Снег еще совсем не растаял, и грязная вода заполняла собой всю центральную часть улиц и единственную в селе площадь. Пробираться домой приходилось вдоль заборов, осторожно ступая на еще сухие места. К вечеру грязь замерзала, образуя тонкую корочку, а днем все опять раскисала. Уже смеркалось. Людей в это время на улице почти не было. Все торопились засветло вернуться в натопленные хаты. Глядя под ноги, Иван Игнатьевич, не сразу заметил фигуру человека в длинной шинели, и чуть было не столкнулся с ним. Он было занес ногу, чтобы широко шагнуть на выбранное сухое место, и так и замер подняв ногу, когда увидел перед собой стоящего человека. Тот, чуть посмеиваясь, наблюдал за маневрами Ивана Игнатьевича.

 

- Здорово казак!

 

- Вечер добрый, - ответил Иван Игнатьевич, всматриваясь в лицо встречному. Наконец он его признал. Это был тот самый агитатор, что в конце семнадцатого года беседовал с казаками в чайной. Кажется, его звали Федор Приходько. Он несколько раз после той встречи в чайной появлялся в селе. Говорили, что Приходько был из большевиков-рабочих. Приехал то ли из Екатеринослава, то ли из Макеевки. Агитировал на фронте, потом ходил по станицам. В Иловайском он помог созданию местного крестьянского совета. Потом, на некоторое время исчез.

 

- Потолковать нужно, - сказал Приходько. - Я тут тебе дожидаюсь. Ходим к Степану, тут стоять незручно. Иван Игнатьевич быстро окинул взглядом улицу. Никого из жителей не было видно. - Пойдем.

 

Дом Степана находился по пути к дому Ивана Игнатьевича. Все равно приходилось мимо него идти. Придумывать причину отказа было бессмысленно. Иван Игнатьевич поймал себя на мысли, что не спросил: "Какого Степана". Все жители хорошо знали друг о друге, а Степан мог быть только из сельсовета. Стоп! А почему потолковать нужно было не в сельсовете, а у Степана дома? Что-то затевается? А Иван Игнатьевич тут причем? Почему не позвать, а поджидать на улице. Идет как под конвоем. Что им нужно. Не готов к разговору, думать некогда. Иван Игнатьевич хотел спросить у этого Федора, о чем толковать будут, да неудобно разговаривать. Идти нужно было гуськом вдоль заборов, и поглядывать под ноги, чтобы в грязи не вываляться. Молча пришли к Степану. Вот знакомая калитка, куча дров, а впереди крыльцо. Уже совсем стемнело, но дорожка знакома. А этот Федор идет впереди и не споткнется. Ты гляди, дорожку не хуже Ивана знает.

 

На крыльце стояла темная фигура человека. Курил папироску, прикрыв ладонью. Воевал в окопах. Прячет огонек папиросы в ладонях, - подумал Иван Игнатьевич. Долговязая фигура незнакомого мужчины выпрямилась в темноте. Он вглядывался в силуэты двух приближающихся мужчин. Потом он шевельнулся, признав Федора. Оглянулся по сторонам и приоткрыл дверь. Федор с Иваном Игнатьевичем прошли в хату. В хате было натоплено и душно. Прошли в комнату. Окно было завешено плотной тканью. Совещание в Филях, - подумал Иван Игнатьевич. Что-то последние дни ему вспоминалась книга о войне 1812 года, прочитанная в прошлом году. К чему бы это? Вокруг стола расположилась группа людей. Двое незнакомцев в военной форме сидели на лавке перед столом, и рассматривали разрисованный линиями кусок оберточной бумаги. Над ними наклонились шестеро знакомых Ивану Игнатьевичу односельчан. Сидевшие незнакомцы бросили на Ивана Игнатьевича настороженный взгляд, но увидев рядом Федора, успокоились. Иван Игнатьевич услышал тихий голос: "Свои", произнесенный одним из односельчан.

 

- Заходите. Присаживайтесь. - произнес один из военных. На нем была изрядно потрепанная форма кавалерийского хорунжего. Иван Игнатьевич с Федором присели возле стола, сбросив пальто на лавку возле двери. Иван Игнатьевич приготовился услышать объяснения от Федора или начала разговора. О чем с ним собирались толковать эти люди, он никак не мог понять. Однако, они опять склонились над бумагой на столе, как бы, незамечая Иван Игнатьевича. Вернее, было похоже на то, что он присутствовал при разговоре с самого начала, и на минуточку вышел. Бумага на столе представляла собой кусок то ли плаката, то ли афиши с оторванным неровно углом. Саму афишу не было видно, поскольку она была перевернута, а с изнанки на ней были карандашом начерчены неровные линии. Было похоже, что рисовали план или карту. Иван Игнатьевич хотел было что-то спросить, даже немного привстал, но Федор положил ему руку на плечо, и покачал головой.

 

Внезапно один из военных положил ладонь на этот план и произнес: "В целом все понятно. Какие еще будут мнения?" Тут Федор воспользовался паузой:

 

- Вот что, товарищи. Дозвольте вам представить местного грамотея. - он даже хмыкнул, так ему понравилось это сравнение. - Вы не смотрите, что он такой скромный. Его односельчане любят и уважают. Он больше известен как местный портной, честный малый, не буржуй какой-нибудь. Говорят, что у него голова, что надо. Образован, начитан, служил в Петрограде. Командовать не гаразд, а вот спланировать грамотно тактическую операцию мог бы.

 

Все уставились на Ивана Игнатьевича. Односельчане одобрительно закивали, а он готов был сквозь землю провалиться. Он густо покраснел. Как это его ловко сосватали, даже без его согласия. Он прокашлялся. Нужно было что-то ответить. Все приняли его реакцию за смущение, хотя он был в ярости. Если сразу отказаться, то могут принять за какого-нибудь изменника. Ведь он невольно был посвящен в какие-то планы. Черт знает что! Даже еще никуда не посвятили, а он как бы уже и сообщник. Чего? Нужно думать быстрее. Ладно. Нужно попробовать как-то выкрутиться. Ай да Федор! Хорош агитатор. Интересно, многих он так сагитировал?...

 

- А о чем, собственно речь? - медленно произнес Иван Игнатьевич, поворачиваясь к Федору. Тут уже Федору пришлось откашлялся.

 

- Значит так, - завел он разговор. - Я не слышал, до чего вы тут договорились. Я вот товарища поджидал.

 

Он кивнул в сторону Иван Игнатьевича, тот нахмурился. Тот еще товарищ, подумал он. А Федор продолжил, как ни в чем ни бывало:

 

- Иван еще политически неграмотен, ну с этим еще успеется. Главное, что он порядочный человек, его любят и уважают. К тому же он быстро соображает, что к чему. - Тут он повернулся к Ивану Игнатьевичу. - Давно я хотел с тобой поговорить по душам, да не сложилось. А сейчас и время не терпит. Положение на Дону тревожное. Хотели мы тут новую жизнь наладить, чтобы без барского ярма было, чтоб каждый трудился на своей земле да для своей семьи. Да старые порядки отменили. Создали сельские советы, чтобы все трудящиеся сами решали, как нужно жить. Только без холопов и хозяев. У нас кто трудится, тот и хозяин. Ты только не перебивай. - Иван Игнатьевич пожал плечами, он и не думал перебивать. Односельчане завороженно смотрели на Федора, уважали.

 

Федор продолжил.

 

- В общем, не буду я тут тебе лекцию читать, не гимназия. Контрреволюция пошла войной на Дон. Съехалась сюда всякая нечисть. Атаманы, генералы. да еще пацанов каких-то науськивают. Надо де честь империи защищать. Продали они свою империю, а расплатиться хотят народной кровью. Двинули их коленом из Новочеркасска и Ростова. Побежали они к нам. Черт их знает, чего хотят. Чи затаиться по станицам, отъесться на ваших харчах, а потом идти воевать с рабочими и крестьянами. Чи уйти на юг та драпать к туркам. К тому ж, с ними идут важные цацы. Говорят, что сам генерал Корнилов и другие начальники белых. Одно скажу. Нужно показать им, что сюда их не звали. Пусть катятся к туркам. Что бы ты сделал для этого?

 

Федор уставился прямо в глаза Ивана Игнатьевича. Все затаили дыхание. Иван Игнатьевич обвел присутствующих взглядом, посмотрел на стол с бумагой. Вот чего они хотят. Совещание в Филях. Как будто издалека он услышал свой голос: "Партизанская война.". Федор хлопнул себя ладонями по коленям и расхохотался: "Ну? Что я вам говорил?". "Ну?" - он опять повернулся к Ивану Игнатьевичу. - "Поясни".

 

- Партизаны действовали небольшими отрядами. Внезапно налетали на французов, сеяли панику. Ежели было трудно одолеть противника, быстро уходили. Большая армия за небольшими отрядами гоняться не будет, особливо, ежели следует походной колонной. Да и родная сторонка выручит. Нужно ближе к родным станицам быть. Опять-таки, зима. Так что, в наших краях нужно сражаться малыми отрядами, ну а битвы нехай армии выигрывают.

 

Федор посмотрел на военных. Тот, что был похож на хорунжего, ответил:

 

- Все это давно известно, и правильно. Но, то были французы, стало быть, чужие. А тут не поймешь, где свои, где чужие. Для станичников - все чужие. Пришли на их землю воевать, а кормить и обогревать их нужно.

 

- Так Иван потому и каже про партизан, что они из своих. А коли большая армия придет, как ее прокормить. Нужно, чтобы свои показали, что они защищают станичников от генералов и кадетов. Это война народа за свою землю. - Федор привстал и показал на бумагу на столе. - Ты краще расскажи Ивану про Лежанку.

 

Хорунжий повернул бумагу к Ивану Игнатьевичу и наклонился над столом. Иван Игнатьевич увидел, что на листе бумаги были нарисован карандашем план местности. Все это не было похоже на карту, но суть дела была понятна. Пока Иван Игнатьевич разглядывал план местности, хорунжий рассказал о том, что произошло в Лежанке за последние два с лишним месяца.

 

В селе Лежанка Ставропольской губернии, в 16 верстах от Донской области, расположилась часть самовольно ушедшей с "Турецкого фронта" 39-й артиллерийской бригады. В расположение части ночью проникла группа конных юнкеров артиллеристов под командой поручика Давыдова. Для маскировки "под казаков" к ним добавили юнкеров Казачьего училища. Начальником отряда был лейтенант Герасимов. Отряд снял караул в батарейном парке и, будя по хатам ездовых, заставил их запрягать лошадей. К рассвету из села были похищены два орудия образца 1900 года, 4 зарядных ящика со снарядами и телефонная двуколка. Несмотря на организованное полком преследование, отряд благополучно добрался в Новочеркасск и сдал добычу в первую артиллерийскую часть Добровольческой армии - Михайловско-Константиновскую юнкерскую батарею. Пленных ездовых 39-й бригады отпустили по домам. Они вернулись и все рассказали. Так кадеты проявили организованный бандитизм во славу Добровольческой армии "освободителей России". Фактически на вооружении части осталось два орудия, пригодных для ведения боя, остальные были повреждены. Вести серьезные боевые действия этими орудиями нельзя. Ими можно только пугать кадетов, поражать противника невозможно. Разве что стрелять прямой наводкой.

 

Часть кавалерийского разъезда с одной из пушек была направлена в разведку. В районе станицы Хомутовской они заметили передвижение противника. Оценить его количество было сложно. Были высланы разведчики, но уже светало и на снегу их заметили. Пришлось вступить в бой. Оказалось, что в станице разместился, возможно, целый полк. В панике все повыскакивали из домов. Только так можно было оценить их количество. Сделав несколько выстрелов по противнику, отряд разведчиков отступил. По данным разведки, кадеты движутся в нашем направлении. В станице Ольгинской к ним примкнули казачьи части, но есть предположение, что казачьи части решили уйти в степи в район реки Маныч.

 

- Таким образом, - продолжил свое выступление хорунжий, - нам нужно определиться с дальнейшими действиями. - Хорунжий взял карандаш и стал показывать на плане, начерченном на листе бумаги.

 

- Вот смотрите. Кадеты оставили Ростов, и пошли через Аксайскую. Переправились по льду через Дон. На Батайск им путь заказан, там наши. Оттуда драпанули донцы генерала Попова. Возможно, что они пошли на соединение с кадетами. Пока наши части контролируют железную дорогу, им обещали подогнать еще бронепоезд. От Батайска до Тихорецкой и Кавказской дорогу кадетам нужно отрезать. Из Новороссийска подойдут наши части и возьмут Екатеринодар. Стало быть, кадетам остается отсиживаться в станицах, отъедаться и отсыпаться. Верно?

 

При последней фразе хорунжий взглянул на Ивана Игнатьевича. Иван Игнатьевич рассматривал план. Впервые ему пришлось видеть такую "выкройку". Это уже не шутки, война. От него ждут тактических решений. А кто он? Штабной офицер? Ничего он в этом покрое не понимает. А ведь здесь решаются судьбы людей. Кадетов на хутора пускать никак нельзя. Дело было даже не в том, что их нужно кормить, а в том, что их все равно придется выбивать из этих хуторов силой. В любом случае пострадает население. А коли хаты пожгут? А еще зима лютует. Он представил себе, как кадеты захватят Иловайское. А он как бы уже на стороне красных. Нет, от этой войны не уйдешь. Жизнь сама распорядилась, его не спросив. Обидно все-таки. Не ходил никуда на войну, а она возьми, да сама пришла.

 

- Одно скажу, - произнес твердо Иван Игнатьевич, даже сам удивился - кадетов на хутора пущать не гоже. Нужно гнать их на Тихорецкую, а там их. - он замялся, чуть не сказав "наши", - а там их красные встретят.

 

Он взглянул на Федора, тот улыбался. В глубоко посаженных глазах Федора сверкали веселые огоньки. Хорунжий вздохнул.

 

- Как же, гнать, - воскликнул он, - какими силами?

 

- Бородинское сражение им устраивать не нужно, - пояснил Иван Игнатьевич. - Нужно им показать, что хутора заняты. э-э-э . красными. Обстреливать их, как делают партизаны, и уходить. Я не знаю, сколько там кадетов и куда они направляются. Нужно их заставить повернуть на Тихорецкую и отрезать путь в степи. Ежели они следуют походной колонной, то будут тратить время на развертывание к бою. Нужно их измотать, не дать опомниться. Боле того, ежели в колонне следуют командующие Добровольческой армии со всем своим штабом, то нужно бить прямо по ним. Без командования армия развалится.

 

Хорунжий молчал, вертя в руке карандаш, и смотрел на план.

 

- Ладно, - произнес он, - согласен. Мы, конечно, еще все обсудим, но в основном все верно. Только мы еще не получили данные разведки, и не знаем куда они направляются. Будем действовать небольшими отрядами. Я думаю, что пойти они могут на Егорлыкскую или на Лежанку, а там распределиться на восточных степях. Калмыки их могут поддержать. Туда мы их не пустим, а будем направлять на Кубань, а там видно будет. Часть отрядов нужно разместить в Егорлыкской, часть в Лежанке, и держать постоянно с ними связь. Верно?

 

- А почему вы блокируете их только с востока? - спросил Иван Игнатьевич. - Ежели они на юг пойдут?

 

- Ну и пусть идут, - ответил хорунжий. - На юге нет крупных станиц. По мелким хуторам им разбиваться нет смысла. Нужна постоянная связь. А если уйдут в Ставропольскую губернию, то гнаться за ними никто не будет. Тем более, что у нас нет столько людей, чтобы всю степь оцепить. Была, ни была. Часть отрядов отправим на Егорлыкскую, часть останется в Лежанке. Уходить будем до рассвета, чтобы нас не видели. Вопросы есть? Нет?

 

Иван Игнатьевич направился к дверям, когда услышал голос хорунжего: "А Иван со мной пойдет". Остановившись, он с надеждой посмотрел на Федора. Федор нахмурился и произнес.

 

- Вообще-то я его хотел при себе оставить. С ним работать нужно, а то ему еще не все понятно будет. Я как раз хотел ему всю ситуацию про войну рассказать.

 

- А как я в Лежанке объясню то, что мы тут затеяли? Пусть он все там и расскажет командирам, как военспец. - Хорунжий ухмыльнулся. - Одолжи мне его пока в штаб. Верну в целости и сохранности. Присмотрю за ним, чтобы в бой не лез.

 

- Ладно. Но ненадолго. Два дня даю, а потом отпустишь его. Я перед ним в долгу. Нельзя злоупотреблять добротой хорошего человека.

 

Федор подошел к Ивану Игнатьевичу и крепко пожал ему руку.

 

- Не серчай, что я тебя так окрутил. Некогда было церемониться. Время трудное. Да ты сам скоро все поймешь. Я в тебя верю. Скоро свидимся, тогда уже потолкуем, как полагается.

 

Федор еще раз пожал Ивану Игнатьевичу руку. Иван Игнатьевич кивнул и молча вышел во двор. В голове был туман. "Черт его знает, во что я влез", - подумал Иван Игнатьевич. - "Ладно. Время покажет. Может быть, скоро им не до меня будет". Морозный воздух пощипывал ему лицо, но в голове не прояснялось. На небе в разрывах туч кое-где сияли звезды. Темнота не была густой, можно было различить темные контуры домов.

 

На крыльцо вышел хорунжий. Иван Игнатьевич все надеялся, что его отпустят домой. Он ждал, что скажет хорунжий, но тот все не торопился говорить, а только вертел головой по сторонам. "К темноте привыкает" - подумал Иван Игнатьевич. Наконец, хорунжий подошел к нему и тихо сказал: "Пойдем через час. Сейчас все тихо расходятся по домам. Пойди пока, соберись в дорогу. Через час приходи к кузнице, что на шляху до Лежанки. Оттуда и пойдем". Больше надеяться было не на что, и Иван Игнатьевич поплелся домой. Грязь на улице немного подмерзла, но все равно неприятно было по ней идти. Под ногами трескалась ледяная корка. В ночной тишине она звенела как разбитое стекло. "Перебужу еще всех, вояка", - ворчал Иван Игнатьевич. - "Что я Анне скажу? Иду воевать с красными против белых? А не пошел бы, то белые бы прихватили, с красными воевать. А как они на меня смотрели, Степан и другие. Еще атаманом своим выберут. Фу ты, черт!". Иван Игнатьевич чуть не поскользнулся. Наконец, пришел домой. Идти то, всего ничего, а шел долго.

 

Анна Дорофеевна не спала. Встретила в сенях, и с тревогой посмотрела в глаза. "Чего по ночам шляешься? Случилось чего?" - тихо произнесла.

 

Иван Игнатьевич тяжело вздохнул.

 

- Значит, так. Встретил я Степана. Говорят, что кадеты идут через наши края, и мобилизуют к себе казаков. Был указ атамана забирать всех до пятидесяти годков на войну с красными. Так вот решили мы уйти из села, пока кадеты не появились. Отсидимся, покуда они не уйдут. А пойдут они на Екатеринодар.

 

- Господи! Да где же вы отсидитесь? В степи, что ли? Может лучше спрятаться дома?

 

- Дома найдут. Чего они, не знают, что ль, где искать след? Только хуже будет, коли найдут. Могут и к стенке поставить. Вот что, собери-ка ты мне поесть, и в дорогу с собой дай. Мне лучше сейчас уходить, а то может, утром они и заявятся. А будут спрашивать, кажи, что поехал к шурину в Егорлыкскую, захворал тот. А когда вернется, не знаешь. Как шурин одужает, так и вернется.

 

- Так может ты к нему и поезжай.

 

- Поглядим. А то, вдруг, они и Егорлыкскую пожалуют. А я денька через два чи три наведаюсь. Может они и уйдут к тому времени.

 

Анна Дорофеевна покачала головой и бросилась собирать на стол. Иван Игнатьевич тоже стал собираться в дорогу. Казацкого снаряжения у него все равно не было, оружия тоже. Взял почему-то ножницы, шило - все же инструмент. Что еще. нитки, иголки. Вспомнил, как над ним казаки подшучивали, усмехнулся: "Ладно, может быть воевать не придется. Потолкуем, о чем хотят в Лежанке, а там поглядим. А, коли на казачий разъезд нарвемся, скажу, что портной. Ищу, где бы подработать"

 

11

 

Через час, как договаривались, встретились возле кузницы. Там стояла телега, запряженная парой. Еще две лошади стояли чуть дальше. "Верно", - подумал Иван Игнатьевич, - "путники приехали поутру к кузнецу. Так и подумают". Хорунжий стоял возле телеги, а казаки расположились возле кузницы, прячась от холодного ветра. Иван Игнатьевич подошел к ним и поздоровался, как будто не виделись они давно. Все уже собрались и потому решили в селе не задерживаться. Иван Игнатьевич с другими казаками уселись на телегу. Хорунжий и еще двое из его отряда поехали верхом. До Лежанки доехали без приключений. Напрямую верст 35 было, но решили не заезжать по дороге в Кугейское, чтобы не привлекать внимание. Ехали все степью, а, чтобы кони отдохнули, шли пешком.

 

От нечего делать по дороге разговаривали на разные темы. Человек, сидевший рядом с хорунжим в доме Степана, и не проронивший ни слова за все совещание, оказался разговорчивым. Похоже, что на него действовал степной воздух. Он рассказывал попутчикам о событиях последних месяцев, о том, что происходило в Донском крае и на Кубани. Оказалось, что в начале 1918 года в сальских степях уже действовало несколько партизанских отрядов, организованных из крестьян, трудовых казаков и солдат-фронтовиков. Один из первых партизанских отрядов организовал бывший батрак Семен Буденный, живший в станице Платовской. Он очень ловко и молниеносно действовал, внезапно налетая своим небольшим партизанским отрядом. Боевой опыт он приобрел еще на фронтах Первой мировой войны.

 

После Октябрьской революции и начавшейся стихийной демобилизации армии Буденный в конце ноября 1917 года прибыл в родную станицу. Как известно, среди противников большевиков были казаки. Многие казаки откровенно презирали "мужичье", и смотрели на иногородних, как на непрошенных гостей. Советская власть, уравнявшая неказачье население в правах с казаками, сразу же привлекла на свою сторону основную массу иногородних. Большинство из них служили в армейской кавалерии и за годы войны приобрели боевой опыт не меньший, чем у казаков, и шашкой, пикой и винтовкой владели ничуть не хуже коренных сынов Дона. Буденный любил говорить: "Дон - моя земля!" Теперь за эту землю предстояло драться с казаками. На Дону, где генералы Корнилов, Алексеев и Деникин при поддержке донского атамана Каледина формировали Добровольческую армию, разгоралась Гражданская война. В этой войне иногородние и беднейшие казаки были на стороне красных, а основная масса казачества, пусть и не без колебаний, склонялась к белым.

 

Иван Игнатьевич все это хорошо понимал, но впервые услышал некоторые из фамилий красных командиров партизанских отрядов. Он услышал про Сиверса, Жлобу, Думенко, Миронова, Подтелкова, Кривошлыкова и других. По словам разговорчивого попутчика эти командиры не были большевиками, но активно стали на защиту Советской власти. Чувствовалось, что рассказчик восхищался этими людьми. Иван Игнатьевич подумал, что к рассказам Федора Приходько он относился бы недоверчиво, а истории этого потрепанного вояку он слушал с интересом.

 

Так, коротая время за разговорами, путники добрались до Лежанки. Лежанка была уже почти на границе со Ставропольем. Это была достаточно крупная станица. Перед станицей протекала река Средний Егорлык, а через нее был перекинут небольшой мост. Иван Игнатьевич всю дорогу слушал рассказы словоохотливого попутчика, но и осматривался по сторонам, стараясь запоминать окружающую местность. Это было для него ответственным делом, поскольку по небрежно нарисованному плану нельзя было судить о местности. Это была относительно ровная степь с небольшими оврагами и возвышенностями. И если путь этого небольшого отряда пролегал в начале пути вдоль реки Куго-Ея почти до села Кугейское, то дальше была почти открытая со всех сторон степь.

 

Река Средний Егорлык в районе Лежанки делала изгиб, охватывая станицу почти с трех сторон. Защитив мост, можно было долго держать оборону. Правильным решением было сосредоточить небольшие силы красных у моста, и просто не пустить белых в станицу. Тогда им оставалось бы только повернуть на запад, и двигаться на кубанские земли, что и следовало сделать. Очевидно, эта мысль посетила ни только Ивана Игнатьевича, но и командиров местного гарнизона. Возле моста уже были вырыты окопы. Линия окопов тянулась вдоль берега реки, но была не очень длинной. С двух сторон стояли орудия. Возле самого моста тоже проводились какие-то работы. Можно было предположить, что в худшем случае мост планировалось взорвать.

 

Сразу по прибытию в Лежанку было решено провести оперативное совещание. Ивана Игнатьевича определили на постой в одну из хат. Хорунжий объяснил, что, когда Иван Игнатьевич понадобится, его позовут. Как сказал хорунжий: "Пока тебя еще не зачислили в отряд. Ты еще гражданское лицо, и присутствовать на совещании тебе не положено". Иван Игнатьевич ответил: "Ну и ладно" и решил немного поспать с дороги. В избе было тепло и как-то по-домашнему уютно. Спать не очень хотелось, лезли в голову всякие мысли: "Что он скажет на совещании? Зачем он вообще здесь? Что будет со мной и моей семьей?" На мысли наползали какие-то смутные видения, образы.

 

Снилось Иван Игнатьевичу, что возвращается он домой. Только перед ним дверь городской квартиры. Он рассматривает эту дверь, грубо покрашенную палевой краской. В подъезде вокруг тоже все покрашено этой краской. Тусклая электрическая лампочка под высоким потолком слабо освещает лестничную клетку и дверь в квартиру. Дверная ручка из потускневшей меди немного поблескивает в том месте, где за нее брались руками. На двери прорезана щель для почты, а на косяке двери звонок. Звонок был механический. Чтобы позвонить, нужно было только повернуть рукоятку. Иван Игнатьевич все не решался позвонить. Стоял перед дверью и думал, домой он пришел или нет. Шел домой, а пришел в незнакомое место. Наконец, он решил не звонить, а выйти на улицу и осмотреться вокруг. Он вышел в темный двор, окруженный старыми домами. Ощущение было такое, как-будто находишься в дворе-колодце. Что-то напоминало ему один из дворов Петербурга, куда он попал во время прогулки по городу. Была темная ночь, и все окна домов были темными. Да и окна больше напоминали пустые глазницы. Не было ни стекол, ни оконных рам. Заброшенные дома, где никто не живет. Он направился к середине двора. Внезапно он почувствовал, что находится в яме, наполненной густой грязью. Он стоял посреди ямы и медленно погружался в грязь. Причем даже не он погружался в грязь, а яма становилась глубже. Иван Игнатьевич видел, как края ямы становятся все выше и выше, а он стоит в этой грязи. Он попытался выбраться из ямы, но сапоги увязали в липкой густой грязи. Резких движений делать ему не хотелось. Он боялся упасть в грязь и даже просто забрызгать свой костюм. Костюм тоже был палевого цвета. С трудом Иван Игнатьевич стал выбираться из ямы. Он делал медленные осторожные шаги к краю ямы, а она все углублялась. Создавалось ощущение, что он стоит на месте. Наконец, до края осталось два шага. Иван Игнатьевич уже не смотрел под ноги, а поднял голову и осмотрелся вокруг. Все те же дома с пустыми глазницами окружали двор. Иван Игнатьевич увидел, что по четырем сторонам двора расположены подворотни, ведущие на улицу. По улице бежали люди, он видел только их силуэты. Ему захотелось позвать на помощь, но звука своего голоса он не слышал. Тогда он сделал последний шаг и вышел из ямы. Уже светало, и небо стало приобретать бледный розовый оттенок. Первые красные лучи солнца пробились через просвет между двумя домами и внезапно заблестели окна домов. Теперь это были самые обыкновенные окна со стеклами и рамами, и солнечные лучи отражались уже в нескольких окнах. От этих окон лучи отражались и попадали на другие окна, пока все окна не засияли красными солнечными лучами. Иван Игнатьевич хотел заслониться от этих ослепительных лучей рукой, но не чувствовал руки. Он отвернулся от одного луча и увидел другой луч, светивший ему в глаза.

 

Иван Игнатьевич лежал на кушетке в избе. Было душно. Через небольшое окно пробивались первые лучи солнца. Все-таки он уснул и был разбужен солнечными лучами, осветившими ему лицо. Он еще не совсем очнулся от сна и все думал о том, что ему привидилось. Потому, он не сразу заметил человека, сидящего возле окна. Иван Игнатьевич встал с кушетки, и стал поправлять смятую одежду. Он так и уснул, не раздеваясь. Человек поднялся со скамьи и сделал шаг к Ивану Игнатьевичу. Это был хорунжий.

 

- Ну что, пойдем на совещание? - спросил Иван Игнатьевич первое, что пришло в голову. - Есть еще время себя в порядок привести?

 

- Более чем достаточно, - сухо произнес хорунжий. Он старался не смотреть на Ивана Игнатьевича.

 

- Что-нибудь случилось? - спросил Иван Игнатьевич, и стал быстро ходить по комнате в поисках воды для умывания и бриться. Он не придал значения тому, что сказал хорунжий. Наконец он нашел кадку с водой и чиначок. Он сейчас беспокоился о том, чтобы успеть умыться, и решил немного растянуть время.

 

- А когда начнется совещание? - спросил он, умываясь холодной водой.

 

- Оно уже окончилось, - ответил хорунжий. При этом Иван Игнатьевич буквально остолбенел. В руках он держал полотенце, и уже собирался вытереть лицо. Он не знал, что спросить и только молчаливо продолжил утренний туалет. Хорунжий тоже молчал, наблюдая за действиями Ивана Игнатьевича. Наконец, хорунжий решил начать разговор.

 

- Значит так. На совещание прибыл один из разведчиков. Он сообщил, что кадеты направились в Мечетинскую. Дальнейшие их действия не известны. Предположительно, они не будут идти на Егорлыкскую, опасаясь нарваться на красные части. Они думают, что красным легче будет передвигаться по железной дороге, где легче будет догнать кадетов, и ударить по ним. Если красные подошли уже к Егорлыкской, то там кадетов будет ожидать засада. Потому, самое правильное для кадетов будет перегруппироваться в Мечетинской и пойти степью, как они раньше и делали. Я сказал про твой план, и хотел тебя позвать. Командиры сказали, что пока не до тебя. Они решили пойти степью навстречу кадетам и внезапным ударом сбросить их в реку под Кугейской.

 

- А ежели все же они пойдут на Егорлыкскую? - возразил Иван Игнатьевич. Он быстро окончил бриться, и подсел к столу.

 

- Рискованно. Им нонче нельзя вступать в бой, сил маловато. Они же хотят в степи уйти, и отсидеться до конца зимы. Аль пойти на соединение с кубанцами. Чего им по станицам гулять? Передохнут в Мечетинской, и айда в поход. Так что командиры решили атаковать их в степи. На Мечетинскую идти негоже, там они могут принять оборону. А в голой степи их можно внезапно атаковать. Причем, пойдет кавалерийский отряд. Пушек тащить не будут. А на случай неудачи можно отступить на Лежанку. Атаковать они не будут. Мы в обороне, и за нами станица, а за ними голая степь. Они вынуждены будут отвернуть, а мы им в спину ударим.

 

- Задумано толково, - сказал Иван Игнатьевич, - но ежели они пойдут на Егорлыкскую, то они вас обойдут.

 

- Ежели, ежели. - передразнил хорунжий, - какой резон им идти на Егорлыкскую? Только время тянуть? Это же какой крюк делать. Коли они в степь пойдут, то им смысл идти прямо на Лежанку.

 

- Так зачем тогда я вам? - притворился обиженным Иван Игнатьевич. - Как порешили, так и делайте. А я домой пойду.

 

- Да ты не серчай, - спохватился хорунжий, - поживи здесь денька три - четыре. Куда я тебя отпущу? Я за тебя отвечаю. Вот приедет Федор, с ним и договаривайся. А то тебя в степи еще кадеты перехватят. Сам знаешь, примут за шпиона. Кто таков, и будь здоров. Говорят с ними Корнилов, а тот распорядится повесить. Поживи тут, присмотрись. Я же тебя в бой не посылаю. А на командиров не обижайся. Ты для них покуда величина неизвестная.

 

- А что я тут делать буду? Я же не мобилизован. Чего даром хлеб жрать?

 

- А ты тут покуда по портновскому делу послужишь. Вот и не будет даром. Одежку нам починишь. А заодно присмотришься к нашим, аль подскажешь чего. Ты соображаешь хорошо, только тебе еще не очень доверяют. А для местных жителей ты, как бы, свой. Им спокойней с тобой будет поговорить. Может потом пригодится.

 

Иван Игнатьевич провел в Лежанке почти четыре дня. На второй день часть отряда уехала по направлению на Кугейскую. Решено было проследовать дальше до Мечетинской, если не повстречают колонну белых. Иван Игнатьевич с тоской посмотрел им вслед. Провожают как героев. Вдруг проедут через Иловайскую. Вот бы он красиво смотрелся на коне. Проехал бы отряд по улицам села, увидали бы его односельчане. Анна Дорофеевна шла бы рядом с конем. Тоже провожала бы как героя - казака. А тут опять штаны да форма. Иван Игнатьевич и местным помогал, и бойцам. Иногда он гулял по станице и осматривал боевые позиции. Ему показалось, что бойцы беспечно относились к своим обязанностям. Конечно, муштры царской армии давно уже не было, но дисциплину поддерживать все же надо было. Он видел, как некоторые из них слонялись по станице, бражничали. А ведь идет война, и не известно еще, с чем предстоит столкнуться.

 

Окопы перед Егорлыком были вырыты неглубокие. Долбить мерзлую землю было трудно, да и неизвестно, пригодятся ли те окопы. Если бы это была линия фронта, то другое дело. Так просто не объяснишь бойцам, что нужно готовиться к бою, проводить учения, быть начеку. Военная наука им была в тягость, а большевики в боевых отрядах произносили пламенные речи. Тут бы тактике подучиться. Но не было еще регулярной красной армии, кто как умеет, так и воюет.

 

Под утро, 21 февраля, объявили тревогу. Разведчики донесли, что со стороны Егорлыкской приближается в походном порядке большой отряд кадетов. Срочно было созвано совещание, и принято решение занять боевые позиции. Бойцы были взбудоражены этой вестью. Каким образом белые прорвались к Лежанке? Если они разбили передовые отряды, направленные им наперерез, то рассчитывать приходилось на собственные силы. Иначе было непонятно, почему кадеты оказались возле Лежанки. Были и такие, что заподозрили измену. Иван Игнатьевич отправился к мосту, чтобы лично оценить обстановку. Был тихий зимний день. Слегка подморозило. Ветра не было. Снег уже сошел, и широкие черные поля терпеливо ждали теплого дыхания недалекой весны. Ничего не предвещало боя. Степь жила своей жизнью. Иван Игнатьевич поднялся на небольшой бугорок возле берега, и стал всматриваться в горизонт. Хорунжий отправил его в штаб.

 

- Сиди в штабе и не высовывайся. Если нужен будешь, то я за тобой пришлю. Тут еще разобраться нужно, а то попадешь под горячую руку, аль под пулю шальную. Ты еще не мобилизованный боец, а военный специалист, - грохотал хорунжий, оглядываясь по сторонам. Он искал кого-то среди бойцов. Потом махнул рукой, - сиди, одним словом, - и побежал вдоль линии окопов.

 

- Не забудьте обстрелять генералов. Без командования кадеты растеряются, дисциплина, - крикнул Иван Игнатьевич хорунжему. Тот только рукой махнул.

 

Иван Игнатьевич зашел в штаб и стал прислушиваться к беготне на улице. Чего он тут делает? Неразбериха. Или он должен наблюдать за боем, или сидеть в швейной мастерской. А сейчас что? Хорунжий побежал отдавать приказания, а потом вернется сюда, чтобы координировать действия? Но это же не фронт. Если бы станицу окружили, другое дело. Все бегут с докладами в штаб, или например фронт на многие версты. Иван Игнатьевич присел на лавку и закурил. Там видно будет. Он свою задачу выполнил. А ежели он не нужен, то пусть сами справляются.

 

12

 

Михаил Константинович шел с генералом Богаевским в колонне с его Партизанским полком, движущимся за обозом. Впереди, в авангарде, шел Офицерский полк с генералом Марковым. За ним - главные силы: юнкера и корниловцы. В трех-четырех верстах перед Лежанкой был широкий плоский бугор. Как только авангард показался на нем, высоко над ним разорвалась шрапнель со стороны Лежанки, за ней вторая и третья. Стреляли высоко и неточно. Впереди начался бой. Поступил приказ подтянуть Партизанский полк вперед. Полк стал выдвигаться на бугор в обход обоза, начавшего суетливо сворачиваться в вагенбург.

 

Михаил Константинович с этой возвышенности увидел отчетливо поле боя. Верстах в двух впереди, по долине речки Средний Егорлык, широко раскинулась слобода Лежанка; за ней возвышенность с разбросанными группами леса и кустарника. Прямо на слободу наступал длинной стрелковой цепью Офицерский полк. Вправо, скрываясь по балкам, двинулись в обход левого фланга противника корниловцы и юнкера. К ним поехал и Корнилов со своей свитой. Богаевский получил приказание атаковать левый фланг противника. Марков уже ввязался в упорный бой. Красные, занимая окопы по обе стороны речки, осыпали его жестоким ружейным и пулеметным огнем; пришлось залечь и ждать результатов обхода корниловцев.

 

Батарея красных, стоявшая у церкви, внезапно перенесла свой огонь на Партизанский полк. Красные обратили внимание на группу офицеров, среди них был генерал Богаевский. Одним из первых снарядов был убит один из офицеров и казак. Михаил Константинович увидел первые жертвы этого боя среди добровольцев. Благодаря судьбе, они оказались и последними. Красные вели себя странно. Артиллерийский огонь был неудачным, да и особой активности сражаться красные не проявляли. Атаковать они явно не собирались, чего-то ждали. Наверно думали, что добровольцы отступят.

 

Развернув полк, Богаевский начал наступление влево, по вспаханному осенью полю. Юнкера батареи подполковника Миончинского уверенно действовали под ружейным огнем противника на главной дороге. Под их меткими выстрелами все реже и реже стала стрелять красная батарея. Наступая уступом против красных под их редким огнем примерно в версте за Офицерским полком, Михаил Константинович увидел, как марковцы, лежавшие под бестолковым, но все же постоянным огнем врага, вдруг вскочили и бросились - кто через мост, а кто в воду - в атаку на окопы красных. Красные совсем не ожидали этого маневра и, даже не сопротивляясь, бежали. Марковцы и корниловцы настойчиво преследовали бегущих. Партизанскому полку уже ничего не оставалось делать. Противник исчез.

 

На красных, видимо, неотразимое впечатление произвело спокойное, без всякой суеты, стройное, как на учении, развертывание армии, смелый переход ее в наступление и атаку, и меткий огонь. А добровольцы увидели перед собой противника, занимавшего сильную позицию, но скоро убедились в отсутствии у него стойкости войск и толкового управления боем. Красные с места же перешли к обороне, надеясь на непроходимость речки и силу своего огня, и, когда это не остановило Маркова, у них сразу пал дух, и началась паника, окончившаяся полным бегством.

 

Партизанский полк был свернут и колонной зашагал в Лежанку. Михаил Константинович прислуживался к горячему обсуждению боя. Больше всех захлебывался от восторга Богаевский. Он рассказывал, что план боя был очень прост, да и вполне соответствовал обстановке. Он заключался в решительном ударе с фронта, с обходом фланга. Верховному главнокомандующему, еще так недавно управлявшему 10-миллионной армией, пришлось под Лежанкой решать одну из боевых задач, какие давали в окрестностях Красного Села юнкерам Николаевского кавалерийского училища, где служил Богаевский.

 

Так, за разговорами, быстро пришли в Лежанку. Слобода словно вымерла. Жители разбежались или попрятались. По улицам валялись трупы и стояла жуткая тишина. И долго еще ее безмолвие нарушает сухой треск ружейных выстрелов - "ликвидировали" красных.

 

"Много их. Кто они?", - думал Михаил Константинович, осматриваясь по сторонам, - "Зачем им, смертельно уставшим от четырехлетней войны, идти вновь в бой и на смерть?"

 

- Налево, по улице, марш!

 

Михаил Константинович, взяв винтовку наперевес, побежал по улице налево. Сзади он слышал топот нескольких бегущих за ним юнкеров. "Громко топают" - он махнул рукой, не оборачиваясь к ним. Топать стали тише. Пригибаясь, он легко двигался вдоль дворов. Старался прислушиваться, быстро скользил взглядом по окнам. Было тихо. Выстрелы раздавались справа, на соседней улице. Улица направо. Никого. На углу большой дом. В окне мелькнуло бледное лицо.

 

Михаил Константинович сжал винтовку покрепче, и бросился к тому дому. Небольшую площадь перед домом преодолел очень быстро, ожидая выстрелов. Может быть, не заметили? Резко взбежал по ступенькам. Дверь не заперта. Небольшой коридор, дальше комната. Ворвался в комнату, и чуть не сбил с ног человека возле двери. Человек сделал шаг назад и прислонился к стене. Он стоял спокойно и смотрел на Михаила Константиновича. Михаил Константинович наставил на него винтовку, ожидая нападения. Человек был без оружия. В почти пустой комнате больше никого не было. Михаил Константинович более внимательно рассмотрел этого человека. Тот был невысокого роста, лет тридцати, аккуратно одетый. Рыжие волосы были аккуратно подстрижены, не считая густого чуба, как то несерьезно торчащих впереди рыжих волос. Его лицо было покрыто веснушками. Они еще ярче выделялись на побледневшей коже.

 

- Большевик? - спросил Михаил Константинович, направляя штык на живот незнакомца.

 

- Нет.

 

- А кто? Казак? - глядя на густой чуб, спросил Михаил Константинович.

 

- Казак. - ответил тот, и добавил, - портной.

 

- Как это, портной?

 

В комнату вошли два юнкера. Один из них, при последних словах, хихикнул. Не хватало еще, чтобы смеялись над офицером, захватившим в бою портного.

 

- Оружие есть?

 

- Нет оружия.

 

Иван Игнатьевич все смотрел на штык, направленный на него. Наконец, он посмотрел в глаза кадету. Пусть уж поскорее вонзает свой штык. Лицо кадета, грязное, осунувшееся, не выражало ничего, кроме ненависти. Ноздри раздувались. Ну вот, сейчас. Глаза их встретились. Большие серые глаза кадета, слегка прищуренные, фуражка надвинута на лоб. Кадет смотрит прямо в глаза. Отводит взгляд, опускает винтовку.

 

- Ладно. Отведите его на площадь. Разберемся, что это еще за портной. Юнкера сделали жест винтовками, выходи. Иван Игнатьевич заложил руки за спину и вышел в коридор. Михаил Константинович торопливо осмотрел комнату. Ничего интересного, стол, стулья, разбросанные бумаги на столе. Канцелярия какая-то. Потом разберемся.

 

У дома, отведенного под штаб, на площади, с двумя часовыми-добровольцами на флангах, стояла шеренга пленных. Среди них были офицеры-артиллеристы дивизиона красных, квартировавшего в Лежанке. Чуть в стороне стояли пленные солдаты, а также другие подозрительные личности. Ивана Игнатьевича отвели к "подозрительным". Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев было презрение и ненависть. Раздавались ругательства и угрозы. Лица пленных были мертвенно бледны. Только близость штаба спасала их от расправы. Многие были убиты во время уличных боев. Да и кто его знает, что это были за бои. Всю ночь "чистили" Лежанку добровольцы. Генералы и офицеры отдыхали в домах, пока в слободе шла чистка и расправа. Повезло пленным, они еще могли на что-то надеяться.

 

Мимо шеренги прошел генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущенно стал упрекать пленных офицеров, и с его уст сорвалось тяжелое бранное слово. Корнилов, как обычно, долго не церемонился, только бросил мрачно: "Предать полевому суду". Судить можно было офицеров, изменивших присяге. А что делать с подозрительными? Офицеры вели себя по-разному. Старались сохранить себе жизни. Оправдывались, как могли: "не знал о существовании Добровольческой армии", "не вел стрельбы", "заставили служить насильно, не выпускали", "держали под надзором семью", и т.д. Им предлагали вступать в ряды добровольцев. Они соглашались. А чего еще ждать? Для них полевой суд считал обвинение недоказанным, даже не оправдывал, а прощал. Решил сдаться в плен, решай и дальше.

 

Наконец, взялись за "подозрительных". Здесь пришлось опираться на свидетельство местных жителей. Своих выгораживали, а с чужими можно было и не церемониться. Дошла очередь и до Ивана Игнатьевича. Чужой. Прибыл в слободу с отрядом большевиков. В боях не участвовал. Шпион.

 

Нашелся один местный, утверждавший, что это портной из соседней станицы: "Пожалейте его, у него дети малые. Он действительно портной, как и его отец. Как здесь оказался, не знаю. Может пришел на заработки" Из группы кадетов вышел Михаил Константинович, утверждавший, что это он взял в плен этого портного.

 

- Посмотрите на него, - произнес Михаил Константинович, - одежда не в грязи. Нет пороховой гари, руки чистые. При нем оружия не было. Сопротивления не оказывал.

 

Один из юнкеров пошутил: "А пусть он докажет, что он портной. Вот, пусть пришьет мне к шапке вот эту белую ленточку".

 

Юнкера развеселились: "А что? Белые ленточки - это наши знаки отличия. Мы же белая Добровольческая армия. Одеты, как попало. А ленточка - это знак". Радостные возгласы раздавались повсюду. Ивану Игнатьевичу знакомый местный житель принес его вещи. Профессиональными движениями Иван Игнатьевич быстро пришил ленточку. Все аж подивились. Виртуоз. Сомнений быть не могло, перед ними был портной. Да и настроение у добровольцев было приподнятое. Все бросились обсуждать идею с ленточками. Все напрочь забыли про суд и расправу. Даже генералы повеселели, только Корнилов оставался мрачным. Несвоевременно было обсуждать эту идею, весь поучительный урок военно-полевого суда оказался сорванным.

 

- Отпустите его с миром, - распорядился Деникин. Иван Игнатьевич посмотрел на Михаила Константиновича, но тот отвернулся, и пошел по направлению к группе офицеров. Иван Игнатьевич взял свои вещи, и направился в дом, где жил последние дни. Происходящее на площади его не интересовало, он чувствовал себя сильно уставшим.

 

Иван Игнатьевич прилег на койку, и стал обдумывать все, что произошло с ним. Судя по услышанным среди кадетов разговорам, было принято решение идти на Кубань. Фактически, задуманное Федором и красными дело было выполнено. Белых от сальских степей отпугнули, но какой ценой. Почему все так бестолково получилось? Дивизион Лежанки составляли бросившие турецкий фронт полк и батарея. К ним присоединились некоторые жители Лежанки и окрестных сел. Были также прибывшие из других мест России рабочие, крестьяне и солдаты. Создали они свои советы, и активно участвовали в деревенских сходах и митингах. Возможно, они не понимали смысла борьбы? Тем более представляли как то неясно и расплывчато добровольцев. Знали только, что "враги", "кадеты", офицеры хотят повернуть к старому.

 

Какое же было настроение населения до прихода добровольцев в Лежанку? Чтобы не содействовать так или иначе войскам Корнилова в борьбе с революционными армиями, все взрослое мужское население уходило из своих деревень в более отдаленные села и к станциям железной дороги. Все говорили, чтобы дали им оружие. Они тогда будут защищаться от "кадет" - таков был общий крик всех приехавших сюда крестьян. Толпа с жадностью ловила известия с "фронта", комментировала их на тысячу ладов, слово "кадет" переходило из уст в уста.

 

Наконец, появились эти кадеты, руководимые доблестными генералами, выпускниками царских академий. Они управляли кадетами как фигурками на шахматной доске. Продемонстрировав на деле умение командовать в бою, они просто раздавили сопротивление дивизиона Лежанки. А что делали командиры красных? Иван Игнатьевич просидел с пленными всю ночь взаперти до пресловутого военно-полевого суда, и слышал разговоры пленных. Получалось, что они обстреляли колонну противника, появившуюся на холме. Потом они увидели обоз с гражданским населением, и не знали, что делать. Поступил приказ стрелять только по нападавшим кадетам. Несогласованность действий, отсутствие опытных командиров, противоречивость приказаний и все, момент упущен. А как поступили кадеты? Они просто стали убивать всех, кого встречали на пути. Вот и результат. А почему не обстреляли генералов? А потому, что не определили, где они находятся. Заметили кого-то из них, и повернули батарею в этом направлении.

 

Ладно, а что же случилось с отрядом, направленным на Мечетинскую, наперерез противнику? Их разбили или это была измена? А куда подевался хорунжий? Убит в бою? Среди пленных Иван Игнатьевич его не видел. Мысли начинали путаться, усталость наваливалась на Ивана Игнатьевича. Сквозь сон он увидел лицо кадета с большими серыми глазами. Только в этот момент Иван Игнатьевич задумался о том, что ведь он мог погибнуть. Штык был направлен прямо ему в живот, и в серых глазах незнакомца он видел приближение смерти. Но тот не ударил. Почему? Вот юнкера, эти мальчишки, не задумались бы. А этот дрогнул. Интересно, кто он? Он даже защитил на суде Ивана Игнатьевича. И вел себя странно, все время взгляд отводил, как будто чего-то стыдился.

 

13

 

Иван Игнатьевич спал до самого утра. Проснулся он с первыми лучами солнца. Встал, почувствовав себя отдохнувшим. Как будто и не случилось ничего с ним, а все только приснилось. На дворе хозяин возился с телегой. Иван Игнатьевич поздоровался с ним, и спросил, что сейчас происходит в Лежанке. "А ничего", - ответил тот. - "Кадеты ушли еще вчера. На сходе их решили пропустить". При этих словах хозяина, Иван Игнатьевич улыбнулся. Как-то нелепо звучало это "пропустить".

 

- Таперяча они на Кубань пошли, - продолжал хозяин. - А тебя тут два кадета спрашивали, не хочешь ли с ними идтить. Да я их прогнал. Чего пристали к человеку? Спит он, намаялся с вами. Чего вы к нему пристали? Портной он. Домой ему пора, к малым детям. Они и ушли.

 

- А какие они из себя, - спросил Иван Игнатьевич, вспоминая про сероглазого. - Офицеры?

 

- Да какие там офицеры. Мальчишки, юнкера.

 

- Ну и ладно. А ты куда собрался?

 

- Да поеду на Егорлыцкую. Хочу до дохтура зайтить. Говорят, там хороший дохтур по зубным делам.

 

- На Егорлыкскую? Меня возьмешь?

 

- Возьму, коль надо.

 

- Да вот хочу шурина навестить, а то давно не виделись.

 

Быстро собравшись и наспех перекусив, Иван Игнатьевич устроился рядом на телеге. По дороге говорили обо всем понемногу, о хозяйстве, о приближении весны, о семье. О событиях в Лежанке говорить не хотелось. Доехали до Егорлыкской. Иван Игнатьевич простился с хозяином, и поблагодарил его за гостеприимство. Через некоторое время он нашел Петра Дорофеевича на железнодорожной станции. Старые друзья обнялись: "Как Нюся, как дети?", - спросил Петр Дорофеевич. "Порядок. Привет передают", - ответил Иван Игнатьевич.

 

Петр Дорофеевич как раз оканчивал свою смену. Он попросил Ивана Игнатьевича подождать его на станции, а потом они отправились вместе в поселок Атаман, где жил Петр Дорофеевич со своей семьей. Только за ужином, после обычных семейных разговоров, Иван Игнатьевич рассказал обо всем, что с ним произошло. Петр Дорофеевич внимательно его выслушал, и сказал:

 

- Видишь ли. Здесь в Егорлыкской, добровольцы имеют успех. Это было видно по тому, как их встречали. Настроения здесь разные, но все-таки население не видит перспектив избежать большой войны. Красные пока не имеют здесь успеха, а в перспективе они окрепнут. У них сильные политические взгляды и твердые идеи. Слабые военные кадры, нет регулярной армии. Потому сейчас им приходится нелегко. Даже имея иногда численное превосходство, они терпят поражение. Со временем они научатся воевать. Белые, хотя и умеют управлять своими войсками, идейно проигрывают. Кроме патриотических лозунгов у них ничего нет. Даже в лозунгах нет единства. Кадеты - это воплощение всего злого, что может разрушить надежды масс на лучшую жизнь. Кадеты могут помешать взять в крестьянские руки землю и разделить ее. Кадеты это злой дух, стоящий на пути всех чаяний и упований народа, а потому с ними нужно бороться, их нужно уничтожить. То, что произошло с тобой, подтверждает то, что я слышал здесь. Но еще не наступило время, когда это станет очевидным для всех. К сожалению, прольется много крови, пока это не станет убеждениями.

 

Петр Дорофеевич внимательно посмотрел на Ивана Игнатьевича, и спросил:

 

- А ты для себя уже решил, что пойдешь с красными?

 

- Решил. Только я не пойду сейчас к ним добровольцем. Пока я вернусь в Иловайское, посмотрю, что там делается. Возможно, потолкую с местными казаками. В случае чего, организуем небольшой партизанский отряд. Будем защищать нашу землю и семьи. А как организуют регулярную красную армию, видно будет. Пока что, я не собираюсь мотаться по станицам и городам. За войной гоняться не буду, а как война ко мне пожалует, тогда встретимся с ней.

 

- Ну и правильно решил.

 

Иван Игнатьевич часто вспоминал этот разговор и свое твердое решение воевать на стороне красных, тем более, что этот день, 23 февраля 1918 года, и вошел в историю, как день создания Красной Армии. Иван Игнатьевич невольно создал себя для Красной Армии в этот самый день. Это было осознанное решение. Он принял его, пройдя через свой неуклюжий боевой опыт, без единого выстрела, без боя. Ни Федор, ни хорунжий, никто другой, не смогли бы убедить его больше, чем его собственное решение. Иван Игнатьевич не чувствовал в себе каких-то особых политических убеждений. Скорее всего, это было чувство негодования по отношению к кадетам, расстрелявшим в Лежанке рабочих и крестьян, практически не оказывавшим сопротивления. Они стреляли в спины убегавших крестьян и рабочих, как на охоте, а потом еще устроили военно-полевой суд.

 

В своем рассказе Петру Дорофеевичу он скрыл причину своего появления в Лежанке, военный совет, знакомство с Федором. Петр Дорофеевич и не подумал о том, что Иван Игнатьевич не рассказал всего до конца. Да и какое это имело значение. Он знал Ивана Игнатьевича очень хорошо, и если тот принял такое нелегкое для себя решение, значит, к тому были причины.

 

14

 

Гражданская война вошла в историю как война между красными и белыми. Откуда-то пошло это противостояние цветовых символов и их идеологическая привязка. Традиционная символика белого цвета - цвет сторонников законного правопорядка - была принята всеми контрреволюционными течениями.. Впервые термин "Белая гвардия" возник как наименование буржуазной милиции, созданной в Финляндии в 1906 г. для борьбы с революционным движением. Отличительным знаком первых белогвардейцев были белые нарукавные повязки. Отряды же оппозиции стали называться в Финляндии Красной гвардией. Но даже поверхностный поиск в направлении происхождения символики обоих цветов может увести вглубь времен.

 

Когда свершилась Февральская революция, вопрос о понятном для всех символе обновления не стоял. Самым популярным стало слово "гражданин", а друг друга все называли "товарищ". На каждом "товарище" и "гражданине" - красные банты. Они друзья народа, и они готовы пролить кровь за народную свободу, купленную дорогою ценою у поработителей Родины. Этот цвет был тогда цветом революционной демократии. Граждане России торжествовали бескровную, чистую, незапятнанную революцию. Это был цвет радости, а не крови. На Дону, как и всей России, воцарилась праздничная атмосфера. Улицы и площади заполнили ликующие толпы. На груди, рукавах, головных уборах пламенели красные банты и широкие ленты. Над головами демонстрантов реяли кумачовые транспаранты. Плечом к плечу шествовали богатые и бедные, банкиры и капиталисты, пролетарии и солдаты, интеллигенция, офицеры, крестьяне и казаки. Казалось, белому цвету уже нет места в новой России. Но когда в октябре 1917 года прокатилась волна массовых погромов имений, был создан отряд Белой гвардии. Помимо вооружившихся жителей в отряд входили местные казаки, во главе с воинским начальником и комиссаром. Отряд был создан отделом общероссийского Союза земельных собственников. Возможно, это был один из первых случаев применения белой символики в послемонархический период.

 

Приказ о белых ленточках отдал Корнилов после боя под слободой Лежанка 21 февраля 1918 г. Хотя у многих офицеров Вооруженных сил Юга России были погоны черные, траурные, в память о погибших патронах - Маркове, Корнилове, Дроздовском, Алексееве. В Добровольческой армии было много всяких символов и орденов, перечислять их нет смысла. Что касается Красной Армии, то орденов и погонов не было. Вместо этого вручались ценные подарки, вплоть до именного оружия. Жестокая гражданская война вывела на первый план не оптимистический, радостный смысл красного цвета, сложившийся после Февраля 1917 г., а трагическую символику пролитой в боях за Советскую власть крови.

 

Новая власть успешно использовала красный в своих обозначениях и словосочетаниях: Красная армия, красная конница, красный командир, красный уголок, красная доска и другие. В них "красный" олицетворяет правильный, верный, лучший, передовой и так далее. В годы Гражданской войны командир полка Красной армии В. И. Цапенко ходил исключительно в красных штанах и тем запомнился многим красноармейцам. Его комдив, легендарный Д. П. Жлоба, до империалистической войны механик-самоучка, большой любитель всякой техники, только во время боя пересаживался на гнедую кобылу, остальное время его средствами передвижения были красный автомобиль и красный мотоцикл.

 

Белый лагерь потому и был расколот, что в объединении его участников цвет был вторичен, важны были политические пристрастия, для многих из них слишком важна была свобода собственного выбора. Сторонники большевиков охотно называли себя красными, их противники тоже использовали это слово для обозначения вражеского лагеря, но белые были таковыми больше для красных. Белые именовали себя как угодно, но чаще всего по принадлежности к воинскому соединению - терцы, донцы, марковцы, каппелевцы, корниловцы, семеновцы и пр. Белый лагерь потому и продержался три года, потому что и в его рядах были слои с низким уровнем рефлексии. Для мобилизации в единый боевой кулак достаточно было простой символики - знамени с волчьей головой как у отряда Шкуро или надежды на добротное антантовское обмундирование. Красный цвет, как никакой другой, отражал состояние нации, ее амбиции и надежды. К красному цвету привыкли, он вошел в сознание людей. Его смысловая нагрузка продолжала меняться, но как символ страны он жил еще долго.

 

С утра 23 февраля добровольцы уже двигались по Кубанскому краю. Встречали их в станицах хорошо. Кубанцы охотно присоединялись к добровольцам после речей Алексеева и Корнилова. Станичные сборы выражали свое враждебное отношение к большевикам, состоявших почти исключительно из "иногородних". Край богатый, большие запасы хлеба, много скота и лошадей. Без боев прошли 23 февраля станицу Плосскую, 24 вошли в станицу Незамаевскую. В стремлении к Екатеринодару решили не задерживаться в станицах, как в Донской области. Все уже втянулись в походную жизнь, приспособились ко всем ее неудобствам, кормились хорошо, а удачный бой под Лежанкой сильно поднял бодрость духа и веру в Корнилова. Грязь подсыхала, дни становились теплее. Надежда на хороший конец похода становилась тверже. Из станицы Незамаевской добровольцы выступили в 10 часов вечера. Это было новостью, до сих пор шли все только днем.

 

Михаил Константинович шел, погруженный в свои мысли. Равномерный ритм движения уже был привычен. Можно было не обращать внимания на дорогу, ноги сами двигались. Принимать участие в болтовне юнкеров, сопровождаемой веселым смехом, не хотелось. Мысли накатывались одна за другой. События последних дней слились в одну заснеженную равнину, но на ней грязным пятном чернели события в Лежанке. "Что происходит со мной", - думал Михаил Константинович, - "почему я раскис? Все еще только начинается. Нужно взять себя в руки. Какой же ты после этого герой русской войны? Вон, посмотри на юнкеров. Молоды и веселы".

 

И, все же, что-то мучило его. В бою под Лежанкой героической штыковой атакой офицерских полков солдатские, плохо управляемые массы крестьян-фронтовиков были обращены в бегство. Пленных солдат, крестьян и рабочих не было - их "ликвидировали", как "большевиков". Хотя, если бы взяли в плен, то они также послушно пошли бы воевать за белых. Но, их нет, убиты. В плен взяли бывших офицеров. Офицеры поступили в ряды добровольческой армии. Что же это за добровольцы? И вообще получается: "черную кость" - в расход, а "белую" - простили. Кто же был в личном составе противника? Отнюдь не убежденные, партийные "большевики", а низшие классы российского общества - те, что составляют большинство народа российского, а точнее - сам народ. Простой русский народ, без тончайшей интеллигентной пенки и чуть более "толстого" слоя зажиточных людей. Но, для белых генералов все это была лишь "человеческая накипь", недостойная разъяснительной работы, пропаганды и агитации. Если народ не понимает смысла борьбы белых, то тем хуже для народа. Может, стоило не расстреливать собственный народишко поодиночке и пачками, а собрать и объяснить доходчиво "смысл белой борьбы".

 

Не понимал простой народ "смысл белой борьбы" Ведь как рассуждали эти мужики: "Кадеты и офицеры хотят повернуть к старому". Вот, оказывается, очень даже ясно понимали. Почему было ни разубедить их в столь плачевном заблуждении? Но, увы, политической программы, кроме невнятной "войны с немцами и помощи союзникам" у Добровольческой армии не было. Возиться с разработкой политики генералам было неохота, недосуг, да и не генеральское это было дело. Проще было перестрелять "восставшее быдло", и страхом загнать остальную часть в стойло. А потом уже начинать думать. Пока белые генералы, отстраняясь от политики, предоставили агитацию и пропаганду озверевшим от крови нижним чинам, большевики разговором с народом не брезговали, пропаганду и агитацию вели агрессивно, настойчиво и постоянно. Это может и не много по сравнению с академическим значком Генерального штаба на мундире, но капля за каплей и камень долбит. Генералы характеризовали настроение крестьянства как "беспочвенность и сумбурность". В нем не было: ни "политики", ни "Учредительного собрания", ни "республики", ни "царя". Всюду, где проходила Добровольческая армия, часть населения, более обеспеченная, зажиточная, заинтересованная в восстановлении порядка и нормальной жизни, тайно или явно сочувствовала ей; другая, строившая свое благополучие - заслуженное или незаслуженное - на безвременье и безвластье, была ей враждебна. И не было возможности вырваться из этого круга, внушить им "истинные цели армии".

 

Вольно или невольно господа генералы признавали, что: во-первых, "большевизмом" на первом этапе борьбы и не пахло. Скорее всего, большевиков в глубинке были считанные единицы; во-вторых, сочувствовали белым, да и то безыдейно, интуитивно только люди зажиточные; в-третьих, разъяснять истинные цели борьбы "быдлу" никто не собирался. И вот это и могло, в конечном счете, стать одной из причин поражения Белого движения. А тут еще этот портной. Ведь Михаил Константинович чуть его не убил, что-то удержало. Был безоружный, не нападал и не сопротивлялся. Приехал на заработки в деревню. Семья у него. Только сейчас Михаил Константинович подумал о том, что и у него осталась семья в Киеве. А чем он может ей помочь? Что он вообще тут делает? Решил сделать себе военную карьеру.

 

Вспомнилось ему объявление, увиденное на входе одного из кафе. Он даже не помнил, в каком городе это было, "Вход с собаками и нижним чинам воспрещен". Смешно, но ведь он и был этим "нижним чином". Конечно, не крестьянином и рабочим, но "нижним". Обидно стало, потому и решил сделать карьеру. Академия Генерального штаба, как у хвастуна Богаевского (Боже, как он надоел) или как других, не для него. Только бы на войне отличиться, а дальше - почет, уважение, приличное состояние - вот цель. Тогда можно и семью обеспечить завидным будущим. Зачем пришли в Добровольческую армию эти юнкера и кадеты, его не интересовало. Возможно из-за карьеры, а возможно и за приключениями. Начитались приключений про молодых капитанов и героев бурской, или еще черти-какой, войны. А теперь хвастаются друг перед другом, кто лучше штыком колол.

 

Бросалось Михаилу Константиновичу в глаза истинное "благородное отношение к местному населению". Было занято село, и в штабе толпились квартирьеры, бегали ординарцы с донесениями и за указаниями. За стеной было слышно, как ругались:

 

- Вы, почему заняли квартиры правее площади?

 

- Да потому, что ваши роты явились с вечера и дочиста обобрали наш район.

 

- Ну, знаете ... Кто бы говорил. Я вот сейчас заходил в лавку за церковью, видел, как ваши офицеры ящики разбивают.

 

Нервничал Кутепов. Ушел куда-то и через четверть часа вернулся.

 

- Нашли сухари и рис. Что же, прикажите бросить и не варить каши?

 

Никто не возразил. Тяжелая обстановка гражданской войны вступала в непримиримые противоречия с общественной моралью. Интендантство не умело и не могло организовать правильной эксплуатации местных средств в селениях. Вот и выражена еще одна главная проблема, приведшая к поражению Белого движения. К этому стоит добавить, что и белое Командование не особо желало утруждать себя подобной прозой жизни. Генерал Корнилов, с большей или меньшей результативностью, все же пытался бороться с притеснением местного населения. Генерал Деникин закрывал на это глаза или пытался найти оправдания, мягко говоря, "вступающему в противоречие с общественной моралью", поведению белых. А найдя, вообще в дальнейшем старался не замечать ничего подобного, объясняя все особенностями военного времени. Одни с большим усердием таскали подушки и одеяла для лазарета, другие силой отнимали лошадей у крестьян, чтобы впрячь их ставшую и брошенную на дороге повозку с раненными. Как расценивали жители эти факты не вызывает сомнения.

 

15

 

Террор многолик. Покушение на конкретного видного политического деятеля, уничтожение совсем неизвестного и случайного человека, планомерное истребление определенного социального слоя без всякой связи с конкретной мерой вины отдельных его представителей. Объединяет все виды террора стремление страхом парализовать сопротивление массы людей. Терроризм возник давно и не случайно. Террор никогда сам по себе не был целью революционных партий, он был средством обороны, самозащиты, считался могучим орудием агитации и употреблялся лишь постольку, поскольку имелось в виду достижение целей организационных. К нему прибегали народники. Другой народник К.Н. Морозов считал, что причиной включения террористических методов в тактику эсеров явилось доведенное до предела противостояние власти и общества в начале 20 века. В 1897 г. Южная партия социалистов-революционеров в своей программе заявила о терроре против правительства как средстве самозащиты. Выходит, что русским революционерам больше нравилась оправдывающая мысль о терроре как вынужденной мере. Это только кажется, что индивидуальный террор и террор индивидуалов сводятся к роли и судьбе личности, они - кровавое послание обществу.

 

Волна убийств царствующих особ второй половины 19 века ни в одном случае не имела практической цели. Австрийский эрцгерцог Максимилиан, за три года до этого согласившийся стать императором Мексики, был расстрелян в 1864 г. по приговору военного трибунала как иностранный узурпатор, хотя, очевидно, что вполне достаточно было бы высылки его за пределы страны. В 1898 г. австрийская императрица Елизавета Баварская была убита итальянским анархистом во время прогулки по Женевскому озеру. Она не имела личного политического веса и влияния, была любима подданными. Иначе как символическим, лишенным всякого рационального смысла, это убийство не назовешь. В ряду этих акций, рассчитанными на большой общественный резонанс, стоит и покушение на императора Александра II. Первая русская революция продемонстрировала полную готовность почти всех политических сил применять насилие, причем преимущественно в формах, носящих демонстративный характер. Разве расстрел 9 января не должен был означать, что царь рабочим - не переговорщик; что подача петиции напрямую, минуя установленный порядок, - неслыханная дерзость, требующая наказания!

 

Социальный взрыв Февраля узаконил насилие, сделал его доминирующим признаком революционной повседневности. То, что традиции и практика государственного террора в форме экстремальной судебной практики были заложены в период Временного правительства не вызывает сомнения; тогда были учреждены так называемые "временные" суды. В своей деятельности они не опирались ни на какие законы, меры наказания избирались произвольно, протокол заседания не велся, приговор исполнялся немедленно, не подвергался ни апелляции, ни кассации. После Октябрьской революции террор только укрепился, стал обычной практикой, применяемой всеми противоборствующими сторонами.

 

А ведь первый декрет II съезда Советов был об отмене смертной казни. Но уже к январю 1918 г. сложилось две схемы правосудия. Первая - внесудебная, чрезвычайная, допускавшая расстрел как меру экстренного реагирования на опасность, угрожающую революции; вторая - судебная, не применявшая смертные приговоры. Практика заложничества преследовала обе цели - и напугать, и уничтожить. Принадлежность к буржуазии - достаточный повод для ареста. Заложники расстреливались, если в данной местности происходило контрреволюционное выступление. В лучших традициях инквизиции для сведения личных счетов или под влиянием материальных интересов использовался донос, главное, чтобы социальное положение доносчика и его жертвы было "правильным". Некто из рижских рабочих обвинил врача-немца в том, что тот виновен в расстреле его брата. На деле этот врач не выдал доносчику необходимое ему медицинское свидетельство, по-видимому, для освобождения от службы в армии. Развитие событий вокруг этого доноса привело к гибели всей семьи этого врача.

 

Необходимо было сделать террор обоснованным и потому эффективным, наносить удар по настоящим врагам и по реальным представителям класса буржуазии, а не по случайным людям - обывателям и труженикам. Но победила другая практика - хватать без разбора. Такой террор был губительным для революции. Большевики видели в терроре настолько важное средство государственной политики, что закрывали глаза на то, кто выступает в качестве его исполнителей. Велась беспощадная борьба с контрреволюцией, и на такую борьбу интеллигенты были не способны. На такую борьбу годились лишь люди толстокожие, из среды жестоких элементов, имевших темное прошлое. С этим нужно было мириться. Так рассуждал в то время один из социалистов.

 

В среде рядовых красноармейцев уничтожение врага считалась делом геройским. В перечне замечательных командирских качеств командира Стальной дивизии Д. П. Жлобы по мнению его однополчан было и такое: "Сколько он не спал, чтобы победить все же белых. Сколько он сам лично расстреливал с маузера белых офицеров после допроса и агитации". "За что вы деретесь, мерзавцы" и "что вам надо, бандиты, от нас".

 

Лагерь белых не отставал от большевиков в этом кровавом деле. Случаи расправ с пленными красноармейцами, членами семей красных командиров многочисленны, но в белом терроре отсутствовала концепция. Приказ Корнилова "пленных не брать" - не в счет. Это не идея, не лозунг; приказ был издан с целью не перегружать обозы армии, движущейся на Кубань. Как будто это что-то меняло. Всегда можно найти оправдание террору. В белом терроре было много личностного - страха, ненависти, желания отомстить. Один молодой дворянин, перенесший в трехлетнем возрасте крестьянский бунт и погром родительского поместья, потом вывезенный в Швейцарию, где изучал философию, в 1918 г. вернулся в Россию, пошел в Белую армию и добровольно вызывался вешать красных. Иррациональность "золотопогонного" насилия приводила к тому, что врагом казался любой, кто не носил добровольческой формы: отсиживается дома, может быть в ожидании большевиков. Свидетельств того, что происходило в армиях Деникина, Колчака, достаточно и у сочувствующих белой идее. Капитан Н.А. Раевский в своем военном дневнике 21 октября 1920 г. записал, что когда рядом неслась конница Буденного, и он был на волосок от гибели, то вспомнил "полуголые трупы коммунистов под Славгородом с вырубленными на голове звездами".

 

Бывший врангелевский контрразведчик С. М. Устинов описывал, как во вторую каденцию белых в Одессе жестокие расправы с большевиками быстро выродились в произвол, имевший целью экспроприацию у населения оставшихся ценностей и личное обогащение. В итоге у населения сложилось убеждение, что контрразведка "устраивает фиктивные аресты и обыски с целью грабежа, избивает арестованных и имеет застенок не хуже чека". Факты убеждают, что этот порок захватил широкие слои белой администрации, перешедшей на "самообеспечение" с прицелом на будущее - горький опыт научил их рассчитывать только на себя.

 

Выдающийся российский металлург В. Е. Грум-Гржимайло оказался свидетелем расправы колчаковцев над пленными. ".На дворе было выстроено, несмотря на мороз в 25 градусов, в одном белье и без сапог шеренга людей. Они были сини от холода и еле перебирали своими, очевидно, отмороженными за ночь ногами, так как в таком виде они провели всю ночь в холодном сарае, и вот теперь над ними шла казнь. Казнь эта состояла в том, что один какой-то солдатик из Белой армии прокалывал их штыком в живот, причем отлично помню, как один из жирных и толстых солдат с большим животом, схватил руками штык, воткнутый в живот, и неистово визжал от боли, приседая на корточках... Но всего непонятнее и ужаснее было для меня то, что толпа. неистово хохотала, глядя, по ее мнению, на смешные ужимки и прыжки прокалываемых людей.".

 

16

 

Белым предстояло по пути к столице Кубани перейти Владикавказскую железную дорогу между двумя важными узлами: станциями Тихорецкой и Сосыки. Обе станции были заняты крупными отрядами красных. Между ними часто курсировали броневые поезда. Поэтому нужно было перейти железную дорогу ночью и как можно быстрее. Все были перед выступлением предупреждены о цели движения: запрещены разговоры, песни, куренье, приняты все возможные меры предосторожности. Чтобы обмануть бдительность противника, добровольцы двигались сначала на запад, на станицу Павловскую, а потом после короткой остановки в хуторе Упорном круто свернули на юг. Обоз в темноте случайно оторвался от общей колонны, подошел почти на три версты к станице Павловской, занятой красными, и только счастливая случайность спасла его. Эта невольная демонстрация сбила с толку красных. Ночью добровольцев никто не трогал.

 

Каждый занимался своим делом. Добровольцы, окрыленные своим успехом в поселке Лежанка, уверенно продвигались к Екатеринодару. В это же время, 23 февраля 1918 года В. И. Ленин в телеграмме В. А. Антонову-Овсеенко отдал приказ: "Сегодня во что бы то ни стало взять Ростов". Приказ вождя был выполнен. После горячих схваток у Олимпиадовки и кирпичного завода войска Сиверса вступили на западную окраину Ростова. Уличные бои длились весь день. 24 февраля 1918 года над Ростовом взвилось красное знамя Советов, а уже 25 февраля был занят и Новочеркасск. Красные действовали не менее успешно.

 

К 1918 г. сложился взгляд на смерть, в том числе и на насильственную, как на обыденное и даже целесообразное явление; люди перестали беречь собственную жизнь, а не то, что ценить чужую. В русской деревне отношение к уходу из жизни было достаточно спокойным. Крестьянин был частью природного мира, смерть считал естественным процессом, легко вписывающимся в его взгляды на цикличность бытия. В народном восприятии смерть сочетала уважение к тайне бытия и будничное спокойствие. Выполнение традиционного похоронного ритуала должно было обеспечить правильные проводы покойного: чтоб его душа спокойно и без обид покинула этот мир. Степень печали по умершему напрямую зависела от его роли и вклада в семейное хозяйство. Экономический аспект в плачах и причитаниях был весьма ощутим. По кормильцу причитания самые трагические, а по старикам и детям наиболее смиренные. "Бог дал, Бог взял". Крестьянка из бедного двора высказывается о потере младенца так: "Воля божья. Господь не без милости - моего одного прибрал, - все же легче.". Другая деревенская мать на тяжелый недуг любимой и уже взрослой дочери отзывается такой сентенцией: "А и умрет, так что ж - все равно, по осени замуж нужно выдавать, из дому вон, умрет, так расходу будет меньше", она имела в виду, что похоронить будет стоить дешевле, чем выдать замуж.

 

Крестьяне своих детей однозначно любили и баловали, привозили им гостинцы с ярмарки. Смертность, в том числе детская, была высокая, потому к ней и привыкали. Более существенным был вопрос о причинах наступления смерти, - быть причастным к чужой гибели было нехорошо. Предубеждение против насильственного прерывания жизни было среди крестьян достаточно сильным. Если случай не вписывался в перечень разрешенных убийств, он вызывал большую озабоченность в среде. Он влиял на посмертную судьбу и жертвы и виновника. Считалось, что "бес попутал", и это вызывало всеобщую жалость. В русских деревнях была распространена практика самосудов. Любая форма расправы с нарушителем общинных правил годилась. Застигнутых на месте преступления конокрадов, поджигателей можно было сразу убить. Самосуд подчинялся определенным правилам и традициям. Решение о нем выносил немедленно созванный после обнаружения преступления сход. Приговор также немедленно приводился в исполнение.

 

Убийство в кругу родственников считалось в общине внутренним делом семьи, пока оно не угрожало семейству разорением, и таким образом не касалось всего общества. Неугодную жену муж не отпускал назад в отцовский дом, ведь в этом случае с ней нужно вернуть ее приданное; и ее постепенно забивали, причем в расправе могли принять участие все родственники мужа; соседи знали или догадывались о причинах смерти, но это была общая тайна деревни.

 

Реакция российского дворянства на смерть уже отличается от крестьянского фатализма. Это протестное отношение к кончине близких как к явлению неестественному. В даже может быть кто-то виноват по халатности, по недосмотру. Ярко выраженная в среде простого народа экономическая компонента отсутствует. Протест состоит в нежелании терять близкого человека. Потери среди казаков, служивших в местах с гнилым климатом, дело обычное. А вот смерть от болезни боевого товарища, если ему даже не дали никакого "пособия", т.е. лекарства, потому что в лазарете не было даже фельдшера, вызывает бурю негодования у сослуживцев. Смерть от холеры молодой образованной и блестящей дочери наказного атамана рассматривается как несправедливая. Больных близких лечат, не считаясь с затраченными средствами. Но вот отношение к убыли крепостных от эпидемий точно такое же как к падежу скота. Что поделаешь, Богу угодно так.

 

Рубеж веков - время повышенной суицидальности. Пессимизм был свойственен не только декадентствующей богеме, но и думающему обывателю. Он мрачно наблюдал и ожидал, что придет нечто, и сметет все, что он считал "правдой, идеалом, культурой, долгом". Эстетизация насилия стала предметом не только искусства, но и философских систем разной близости к политической практики. Десакрализация монархической власти специфическим способом террора происходила по всей Европе. Одно дело, когда какие-то нигилисты убивают царя, и другое дело, когда власть начинает убивать народ. Гораздо более существенную роль сыграл переход к "оборонительным", как казалось власти, боям с собственным народом.

 

П. А. Столыпин ввел военно-окружные и военно-полевые суды как меры подавления революционного движения, запретив в них участие юристов. Результатом их деятельности за 1907-1911 гг. стала казнь 8,5 тыс. крестьян. На что Толстой откликнулся статьей "Не могу молчать" (1908). В ней он прямо высказался о преступности той власти, которая казнит своих кормильцев, свою опору. Писателю было очевидно, что кроме прямого зла эти казни несут народу некое "развращение". Толстой имел в виду разрушающее влияние лицемерия власти, совершающей свое насилие "под видом чего-то нужного, хорошего, необходимого" и тем убивающую веру народа в справедливость и святостью таких учреждений, как сенат, синод, дума, церковь, царь.

 

Усилиями многочисленных жизнеописателей личность последнего российского монарха, сыгравшего не последнюю роль в разворачивающейся драме, подходит под любое амплуа - от ее виновника до жертвы. Как соединить то, что у Николая не вызвали неприятия планы расправы над шествием рабочих в январе 1905 г., военно-полевые суды в деревнях, а на прошении родственников о смягчении участи великого князя Дмитрия Павловича, участника убийства Распутина, он начертал: "Никому не позволено убивать". Что значит "никому"? Никому, кроме государственной машины, должно быть. Или: безличное убийство есть форма общественного блага. Так чем он отличается от Каляева, который ничего личного не испытывал к взорванному им дяде самодержца. Уже находясь в эмиграции, генерал Г. П. Курлов пытался создать образ человеколюбивого царя и показать несправедливость прозвища "кровавый". Он утверждал, что каждый раз после доклада П. А. Столыпина о деятельности военных судов государь требовал, чтобы случаев предания им было как можно меньше.

 

Образ человеколюбивой власти - непременный компонент представления о государстве как общности подданных и монарха - разрушался, прежде всего, самой властью. Тогда и началось то, что можно назвать формированием ментальных предпосылок гражданской войны. В революцию 1905 -1907 гг. армия приучалась стрелять в народ не только по воле власти, но после провокаций "крайних". Именно бомба, брошенная рабочими в толпу солдат на Тверской улице в Москве в декабре 1905 г., стала причиной того, что армейские патрули стали открывать стрельбу в прохожих при малейшем подозрении на враждебные намерения. Жертвы первой революции принадлежали ко всем слоям и политическим движениям. И самое поразительное, что это почти никого не испугало. Показательны коллизии вокруг обсуждения вопроса о терроре во II Думе. После убийства кадета Г. Б. Иоллеса правые депутаты вносят предложение принять резолюцию, осуждающую политические убийства. Кадеты предлагают связать правительственный произвол и черносотенный террор с попытками уничтожить Государственную думу, т.е. распространить будущий документ и на эти действия правительства. А политические убийства царских чиновников, например, Плеве, они даже признают в чем-то оправданными. Левые же хотят разграничить партийный террор и неполитические убийства и соответственно осудить только второе. Как можно увидеть, все фракции Думы проявили известную терпимость к фактам террора - от правых и националистов (например, польского коло) до левых.

 

Принято считать, что мировая война приучила людей к крови, подточила традиционные стандарты праведного и грешного, привело к формированию и распространению в обществе массового милитаристского сознания. Правительства воюющих стран целенаправленно будили в солдатах кровожадность по отношению к врагу. На вокзалах в Австро-Венгрии католические монахини вели шовинистическую агитацию, раздавали патриотические листовки, а на вагонах были надписи: .Jedem Russ ein Schuss!. (Каждому русскому - один выстрел). И все же империалистическая война не притупила остроту восприятия смерти. Все усиливающееся нежелание воевать, братание на фронтах и возмущение жестокими приговорами трибунала свидетельствуют о сохранении на момент крушения самодержавия представления о смерти как чрезвычайном, далеко не рядовом событии. Убийство в бою рассматривалось солдатами как долг, обязанность, наконец, как тяжелая обуза, не меняющая греховной сути этого действия. Но табуированность убийства вне боя все же у большинства комбатантов оставалась.

 

Все восемь месяцев, разделяющие Февраль и Октябрь, ружье для солдат столичного гарнизона было гарантией того, что их не погонят опять воевать на фронт, что они смогут сами решать степень своего участия в событиях. В целом Февральская революция прошла бескровно, за исключением нескольких случаев в столице. Человек с ружьем упорно продолжал держаться бескровной линии, несмотря на то, что началась полоса насилия над офицерством. В тылу это было преимущественно унижение офицеров: неотдача чести, срывание погон, изъятие оружия. На фронте кровавые расправы случались в момент, когда командование предписывало частям наступать. В октябрьском противостоянии Временного правительства и большевиков многие воинские части заняли нейтральную позицию. Например, бронедивизион стоял на Невском проспекте "с целью препятствия боевым стычкам между обеими сторонами", он был намерен открыть огонь по тем, кто первым применит оружие. Период от Февраля до Октября - это время, когда боролись два чувства - готовность к пролитию крови и боязнь этого. Первое все чаще обнаруживалось у политиков, второе - у масс.

 

Традиции экстремальной судебной практики продолжали существовать в период Временного правительства. Тогда были учреждены так называемые "временные" суды. В своей деятельности они не опирались на законы, меры наказания избирались произвольно, протокол заседания не велся, приговор исполнялся немедленно, не подвергался ни апелляции, ни кассации. Но в целом, в социалистическом лагере в отличие от правых, которые были в меньшинстве, идея беспощадной борьбы с врагами оставалась неоформленной. В столице Временное правительство лишилось всякой реальной власти, которая постепенно перетекла к Советам; насилия не требовалось, был просто закреплен уже свершившийся факт. Но в других городах органы Временного правительства оказались жизнеспособней своей центральной власти, и там было кому их защищать. Не прекращаются споры о том, кем начата гражданская война, когда начата; был ли переход к крайней форме противостояния сознательным решением лидеров движений или эмоциональным проявлением накопленной массами ненависти. В декабре 1917 г. на ст. Александровск Екатерининской ж.д. красногвардейцы разоружали казаков, двигавшихся с Румынского фронта, и отпускали домой с миром.

 

Белые мемуаристы отмечали, что зимой 1917-1918 гг. в станицах практиковали такой способ борьбы с большевизмом молодых казаков как публичная порка. Но генерал Л. Г. Корнилов в январе 1918 г. уже издал приказ: "Пленных не брать". И вскоре во время Ледового похода А. И. Деникин недоумевал по поводу "беспричинного страха" населения к Добровольческой армии. Хотя картина станиц, занятых белыми, им описывается так: "По улицам валяются трупы. сухой треск ружейных выстрелов: ликвидируют большевиков. Много их". В ходе боев Красной армии с белыми расстрелу подлежали захваченные в плен офицеры и казаки. Отношение красноармейцев к расправам над пленными было достаточно спокойным. В целом, подобные боевые эпизоды характеризуются красноармейцами как их "работа". Когда под Новочеркасском удалось подбить танки белых и захватить в плен экипажи, то честь расстрела оказавшегося среди пленных английского офицера взял на себя комдив Д. П. Жлоба. Собственноручные расстрелы командирами пленных воспринимались солдатами как их участие в тяжелом ратном деле.

 

Буквально в первые дни пребывания в Добровольческой армии Михаил Константинович стал свидетелем следующей сцены. Из караула пришел подпоручик Корчинский и капитан Радзиевский.

 

- Сейчас одного "товарища" ликвидировал, - сказал Корчинский. - "Стой!" - говорю. Остановился. "Куда идешь?" - "Да вот домой", - а сам побледнел. "К большевикам идешь, сволочь! Шпион ты ... твою мать!". - "К каким большевикам? Что Вы, домой иду", - а морда самая комиссарская. ... "Я человек посторонний, пожалейте". - "А вы нас жалели?". - Говорю. - "Вашу мать?! Иди! ...". Ну и прогуляли немного. Я сюда чай пить пришел, а его к Духонину отправил ..."

 

- Застрелил? - спросил кто-то.

 

- На такую сволочь патроны тратить? Вот она матушка, вот он батюшка.

 

Корчинский приподнял винтовку, похлопал ее по прикладу, по штыку и захохотал.

 

Ни о каком, даже формальном разбирательстве речь не шла. Шпион, и точка. Хотя, будь убитый действительно шпионом, а не простым обывателем, скорее всего, оказал бы вооруженное сопротивление или убежал. Был еще эпизод с захваченной в плен красной медсестрой. Бледный офицер, с винтовкой в руках, с горящими глазам, кричал князю:

 

- Они с нами без пощады расправляются! А мы будем разводы разводить?

 

- Да ведь это пленная и женщина!

 

- Что же, что женщина?! А вы видели, какая это женщина? Как она себя держит, сволочь!

 

- И за это вы ее хотите заколоть? Да?

 

Подпоручик Корчинский шел, тихо ругаясь матерно, и бормотал: "Все равно, не я буду, заколю". Солдаты расходились кучками. В одной из них шла женщина-доброволец.

 

- Ну, а по твоему, Дуська, что с ней сделать?

 

- Что? Завести ее в вагон, да и ... всем в затылок, до смерти.

 

Позднее по приказу командующего эту доброволицу "Дуську", женщину типа городской проститутки, в одной из кубанских станиц подвергли телесному наказанию за присвоение офицерской формы. Разъезд казаков захватил пленного, молодого высокого, черноусого солдата с бледным лицом, в серой хорошей шинели. Пленного отвели к начальству. Через некоторое время Михаил Константинович услышал разговор проходивших добровольцев: "Видал? Поймали одного, сейчас расстреливать повели", и пошел вместе с ними к путям. Навстречу ему солдаты Корниловского полка с винтовками в руках вели этого самого черноусого солдата. Лицо его было еще бледнее, глаза опущены. Черноусого солдата вели к полю. Выстрел - один, другой, третий... На месте осталось что-то бело-красное. От толпы отделился, подошел ко Михаилу Константиновичу молоденький прапорщик: "Расстреляли. Ох, неприятная штука ... Все твердил: "За что же, братцы, за что же?" А я ему: "Ну, ну, раздевайся, снимай сапоги" ... Сел сапоги снимать. Снял один сапог. "Братцы", - говорит, - "у меня мать-старуха, пожалейте!". А тот курносый солдат-то наш: "Эх, да у него и сапоги-то дырявые...", - и раз его прямо в шею, кровь так и брызнула".

 

После таких поступков с простыми солдатами, Михаил Константинович задумывался над "кодексом" Добровольческой армии. Ведь поступали так даже не с комиссаром. Даже комиссара велено было судить и наказывать только за "превышение власти". Конечно, подобные реалии жизни армии получали, при своевременном их выявлении высоким начальством, негативную оценку. Но более низкое, к строю близкое начальство, старалось из всех сил начальство высокое столь пустяковыми мелочами не волновать. Если же правда открывалась, и сокрыть ее не удавалось, то сверху объявлялись приказы, иногда наказывались виновные.

 

Однажды, Михаил Константинович увидел в штабе сотника Грекова по прозвищу "Белый дьявол". Генерал Корнилов узнал, что тот усердствует в арестах и расстрелах, и вызвал его на "разнос". Помог "разнос" или нет, но в строевых частях и при Корнилове во время Ледяного похода наблюдались сцены, подобные произошедшей после очередного разгрома красных и взятия деревни. На призыв расстрелять пленных вышли человек пятнадцать. Подошли к стоящим кучкой незнакомым людям и защелкали затворами. Прошла минута. Долетело: "Пли!" Раздался сухой треск выстрелов, крики, стоны. Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали прикладами и штыками еще живых. Вот она гражданская война. Вот она подлинная гражданская война. Между делом перестреляли не только пленных, а всех пойманных в селе "подозрительных". В том числе и пленных австрийцев, работавших на зажиточных крестьян.

 

Из темноты шел подпоручик Корчинский. Его догнал хорунжий Муртазин:

 

- Кольцо нельзя только снять.

 

- Ну, нож у тебя.

 

Вернулись. Зажгли спичку. "Медное! ... его мать!". Какие же тут "разносы" нужны? Вообще, по недостатку патронов, убивать пленных многие из добровольцев предпочитали штыками. "А ... твою мать! Куда тебя - в живот, в грудь? Говори ..." - бешено зверски кричал Корчинский. "Пожалейте, дяденька!". Ах! Ах! Слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! И в такт с ними подпоручик ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку. Стоны. Тело упало.

 

Совсем не благородно происходило в действительности и общение добровольцев с местным населением. Хата была брошена, и хозяева убежали. Раскрыли сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. В печке нетронутая каша. Достали кашу, сметану, хлеб, масло, сели ужинать. Наутро вскипятили чай. Во дворе поймали кур, пощипали их, поджарили. Верхом подъехал знакомый офицер: "Посмотрите, нагайка-то красненькая ... Вчера пороли там молодых ... Здорово, прямо руки отнялись, кричали, сволочи".

 

Убитые валялись по всему селу, потом к ним начали потихоньку съезжаться с телегами матери и жены, увозили по домам расстрелянных. Женщина обходила всех. Потом, около одного упала сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко запричитала: "Голубчик мой! Господи, господи!". Особой разницы между крестьянами и мещанами для добровольцев не существовало. Грабили всех, попавших под руку, правда, иногда за ограбленных вступались еще не потерявшие человеческий облик офицеры, и отнятое возвращалось. Но, как и во все времена, во всех войнах, лучшие и честные чаще погибали в бою, а вот иные...

 

Пленного заставили бежать и открыли по нему стрельбу, словно по зайцу. Наконец подстрелили, тот попытался ползти от мучителей: "Раненный я, раненный!" ... - дико кричал ползущий, а Головко в упор выстрелил ему в голову. Из головы что-то полетело высоко во все разные стороны. "Смотри, самые трусы в бою, самые звери после боя", - услышал чей-то голос за спиной Михаил Константинович. Вот типичный пример того, как белые "Дон Кихоты" времен "Ледяного похода" вели себя с местным населением.

 

В одной деревне белых обстрелял отряд местной самообороны. Поступок был явно авантюрный. Ясное дело, что для кадровых офицеров сломить сопротивление нескольких крестьян дело не великое. Как обычно, расправа оказалась короткой и кровавой.

 

Старуха-крестьянка рассказала о том, как убили ее сына, только вернувшегося с фронта домой, унтер-офицера пограничной стражи:

 

- Вышел он на крыльцо, а ваши во двор бегут ... почуяла я недоброе, бегу к нему, а они его уж схватили: "Ты", - кричат, - "в нас стрелял!". Он обомлел, сердешный (старуха заплакала): "Нет", - говорит, - "не стрелял я в вас ... не был я нигде". А с ними баба была - доброволица, та прямо на него накинулась: "Сволочь!", - кричит, - "Большевик!". Да как в него выстрелит. Он крикнул только, упал, я к нему. "Ваня1", - кричу, а он поглядел и вытянулся ... Плачу я над ним, а они все в хату - к жене его пристают: "Оружие", - говорят, "давай!". Сундуки пооткрывали, тащат все... Внесли мы его, вон в ту комнату, положили, а они сидят здесь вот, кричат: "Молока давай! Хлеба давай!" ... А я как помешанная - до молока мне тут, сына, последнего ни за что убили.

 

Старуха заплакала, закрывая лицо заскорузлыми, жилистыми руками.

 

17

 

Все чаще до Ивана Игнатьевича доходили сведения об успехах красных, особенно упоминалось имя Семена Михайловича Буденного. Он не только стал членом президиума окружного Совета и заведующим земельным отделом Сальского округа, но и сформировал один из успешных партизанских отрядов. Этому отряду и пришлось столкнуться с войсками донского походного атамана генерала Петра Харитоновича Попова. Несколько сотен офицеров во главе с П. X. Поповым ушли в Степной поход и сплотили вокруг себя 1727 человек боевого состава, в том числе 617 конных при 5 орудиях и 39 пулеметах. Обе стороны применяли партизанскую тактику действий, связанную с внезапными налетами и засадами. В конце февраля казаки Попова заняли Платовскую.

 

Буденный покинул станицу вместе с братом Денисом, к ним присоединились еще пять всадников, а вскоре отряд увеличился до 24 человек. 24 февраля Буденный совершил успешный ночной налет на Платовскую, после чего к нему присоединилось еще несколько десятков односельчан. В тот момент станицу занимал отряд полковника Гнилорыбова, насчитывавший до 300 человек. Он был захвачен врасплох и с большими потерями в панике отступил. Буденный захватил богатые трофеи: 2 орудия с 300 снарядами, 4 пулемета, 300 винтовок. Это был первый успех Буденного в Гражданской войне. Иван Игнатьевич часто слышал, что Буденный никогда не боялся брать на себя ответственность, решения принимал молниеносно и в военном отношении был очень хитроумным человеком. Вместе с ним в отряде воевала и его жена Надежда. Она заведовала снабжением и медицинской частью.

 

Буденный действовал к северу от Маныча, и в Иловайском не показывался, потому Иван Игнатьевич его не видел, а знал о нем по разговорам казаков и Петра Дорофеевича. А Петр Дорофеевич был прекрасно осведомлен о событиях на Дону. Работая телеграфистом, он в курсе всех дел, да и слушая разговоры железнодорожников, Петр Дорофеевич получал сведения из первых рук.

 

В первую очередь Иван Игнатьевич обратил внимание на Миронова. О Миронове было много разговоров среди казаков, и сражаться на стороне красных Иван Иванович решил в составе отрядов Миронова. Что было известно про Миронова.

 

Филипп Кузьмич Миронов родился 27 октября 1872 г. на хуторе Буерак-Сенюткином Усть-Медведицкого округа в бедной казачьей семье. Он окончил церковно-приходскую школу и два класса Усть-Медведицкой гимназии. Проявив большое стремление к знаниям, он затем самостоятельно проштудировал остальной гимназический курс. Казаки были военным сословием. Военная служба у них начиналась в 18 лет и продолжалась 20 лет. Молодой Филипп Миронов проявлял большой интерес и способности к военному делу, благодаря чему смог поступить в Новочеркасское юнкерское казачье училище, и успешно закончил его в 1898 г. В 1902 г. он имел уже титул хорунжего, а в 1903 г. был избран станичным атаманом в станице Распопинская. Во время русско-японской войны 1904 -1905 гг. Миронов участвовал в боевых действиях в Маньчжурии. За храбрость и военное искусство он был награжден четырьмя орденами и повышен в чине - стал подъесаулом.

 

Миронов не был карьеристом. Его сердце болело за правду, что постоянно приводило его к столкновениям с начальством. Еще в 1895 г., когда его начальник присвоил себе 6 из 9 рублей мироновского жалованья, нижний чин Филипп Миронов заявил, что пристрелит вора-начальника как собаку. В русско-японскую войну командир 4-й казачьей дивизии Телешов за свои перешедшие всякую меру бесчинства был посажен в арестантское отделение. Миронов публично сказал своему командиру полка, что это давно пора было сделать, поскольку невозможно терпеть дольше те безобразия, которые совершаются в нашей армии.

 

Когда казачьи полки возвращались после японской войны домой, произошел следующий эпизод. Железнодорожный состав с полком, где служил Миронов, застрял в Уфе, где железнодорожные рабочие забастовали. Они требовали отменить смертный приговор участнику революции 1905 г. инженеру Соколову. Казаки, истосковавшиеся по родным станицам, потребовали скорейшей отправки поездов. Однако, Миронов стал объяснять им, что не годится быть шкурниками, когда речь идет о жизни человека. В результате казаки присоединились к требованию бастующих железнодорожников, и перепуганная царская администрация Уфы помиловала Соколова, после чего поезд с казаками поехал дальше.

 

Казаки использовались самодержавием не только для борьбы с "врагом внешним", но и для борьбы с "врагом внутренним". Они несли полицейскую службу против бастующих рабочих, митингующих студентов и бунтующих крестьян. Малоземельное казачество ближе стояло по условиям жизни к крестьянству Великороссии. Казачество Верхнего, Северного Дона было недовольно тяжелыми условиями своей службы вообще, и морально невыносимым несением полицейской службы в особенности. 18 июня 1906г. собравшееся на сбор в станице Усть-Медведицкой казачество Усть-Медведицкого округа отказалось от выполнения полицейской службы, отказалось быть цепным псом самодержавия.

 

С энергичной речью в пользу такого решения выступил Миронов. После этого усть-медведицкие казаки поручили ему вместе со студентом Агеевым и дьяконом Бурыкиным отвести свое решение в Думу. По обратной дороге из Петербурга Миронов был арестован в казачьей столице - в Новочеркасске. Тогда новый сход усть-медведицких казаков объявил заложником окружного атамана и потребовал освобождения Миронова, Агеева и Бурыкина. Власти оказались вынуждены пойти на уступки, мобилизация усть-медведицких казаков на полицейскую службу была отменена, а арестованные Миронов, Агеев и Бурыкин освобождены.

 

Царские власти припомнили, однако, всю эту историю Миронову при первом удобном случае - и он вскоре был лишен офицерского звания и отчислен из Войска Донского "за действия, порочащие звание офицера". После этого Миронов вернулся в родную станицу, занялся сельским хозяйством, а затем, как некогда его отец, стал работать водовозом.

 

В 1910 г., во время волнений собранных на лагерные сборы казаков Хоперского, Усть-Медведицкого и Верхне-Донского округов донские власти, опасаясь влияния Миронова на малоземельное казачество Верхнего Дона, вызвали его в Новочеркасск, где попытались подкупить его, назначив начальником земельного стола областного управления. Миронов, однако, был неисправимым идеалистом. По его словам, для него "богом была совесть". Вместо обычной карьеры начальника он разработал проект уравнения земельных паев казаков Верхнего и Нижнего Дона (на Нижнем Дону казачий пай составлял 25-30 десятин, на Верхнем Дону - 2-4 десятины), и проект наделения землей иногородних крестьян. Ясное дело, что при царской власти этот проект не мог быть реализован, а Миронов в 1912 г. получил новое назначение - помощника смотрителя заповедных рыбных ловель.

 

С началом Первой мировой войны Миронов подал заявление с просьбой послать его на фронт хотя бы рядовым. В октябре 1914 г. ему сообщили о возвращении офицерского чина подъесаула, и о зачислении в действующую армию. Уже через месяц за храбрость в бою он получил высшую офицерскую награду - Георгиевское оружие. В дальнейшем он получил еще 4 ордена и получил чин войскового старшины (подполковника), став помощником командира 32-го Донского казачьего полка. В Первую мировую на фронте погиб старший сын Ф. К. Миронова - Никодим. Сам Филипп Кузьмич был ранен в декабре 1916 г., и после короткого пребывания в госпитале поехал долечиваться в родную станицу. Там его и застала Февральская революция.

 

Узнав о свержении царизма, Ф. К. Миронов организовал в Усть-Медведицкой станице демонстрацию в поддержку революции и нового Временного правительства, в революционности которого он имел тогда вполне понятные иллюзии. После этого монархически настроенный станичный атаман потребовал от врачей, чтобы они признали Миронова годным к немедленному возвращению на военную службу, и уже через 3 дня Миронов выехал из Усть-Медведицкой в свой 32-й казачий полк. Командиром полка был завзятый монархист полковник Ружейников. С ним Миронов немедленно оказался вынужден вступить в конфликт, кончившийся вскоре тем, что Ружейников должен был покинуть полк, но и Миронова отправили долечивать свои раны обратно на Дон.

 

На Дону насчитывалось более 1,5 млн. казаков, более 900 тыс. коренных крестьян и более 700 тыс. иногородних. Казаки на Дону составляли 47% сельского населения, но владели 77,3% земли. В обмен на землю, царское жалованье, право внутреннего самоуправления и налоговые льготы, казаки должны были прежде всего нести военную службу. Военная служба казака начиналась с 18 лет и продолжалась 20 лет. Первые 3 года казак проходил военную подготовку в родной станице, затем 12 лет был на действительной службе, а последние 5 лет возвращался в станицу, но должен был готов к мобилизации в любую минуту. В условиях войны на фронт мобилизовывались и казаки, давно ушедшие в запас.

 

Что очень важно, казак должен был приходить на военную службу с собственными конем и вооружением. Этот расход был весьма обременителен для основной части казачества. По подсчетам, созданной в конце 19 века специальной комиссии, только 21% казаков могли снаряжаться на военную службу за свой счет без проблем для хозяйства. 45% делало это со скрипом и лишениями. Наконец, 34% не могло снаряжаться за свой счет, и было вынуждено просить о помощи станичный сход. Это обыкновенно сопровождалось страшными унижениями (вплоть до того, что был обычай, по которому попросившему о помощи бедному казаку участники схода, прежде чем выделить средства из общественной кассы, плевали в лицо).

 

Казачья земля не была частной собственностью. Ее верховным собственником считалось Войско Донское, перераспределявшее землю между казаками. В 1835 г. была установлена норма, что пай, приходящийся на каждого казака, должен составлять 30 десятин. Однако, к началу 20 века эта норма во многих станицах сократилась в несколько раз. Донское казачество Верхнего и Нижнего Дона отличалось. На плодородном, изобилующем рыбой и дичью Нижнем Дону казачество жило гораздо зажиточнее, чем на прилегающих к русским губерниям округах Верхнего Дона. Это естественное географическое различии усугублялось тем, что во главе управления Войском Донским традиционно стояло богатое казачество Нижнего Дона. Оно при переделах земли соблюдало собственные интересы, в результате чего надел казака на Нижнем Дону накануне 1917 г. составлял 20 - 25 десятин, тогда как на Верхнем Дону - всего лишь 2 - 4 десятины.

 

Уже в 17 веке экономическая противоположность низовских и верховых казаков вела к тому, что в ходе общественных конфликтов они с оружием в руках выступали друг против друга. За восставшими против царской власти Разиным и Булавиным пошла казачья голытьба Верхнего Дона, тогда как богатые казаки низовья поддержали самодержавие и нанесли смертельные удары по повстанцам. В начале 20 века на Нижнем Дону скопилось много не имевших собственной земли иногородних крестьян. Они либо арендовали землю у богатых казаков, либо работали в их хозяйствах батраками. Равный передел земли между всеми, работающими на Дону, бил по интересам богатых казаков Нижнего Дона. Малоземельное казачество Верхнего Дона могло только выиграть от него. Это и объясняет тот факт, что Нижний Дон стал оплотом белогвардейщины, тогда как основную массу красных казаков дали северные, Хоперский и Усть-Медведицкий округа.

 

Кроме казаков, сельское население Дона составляли так называемые коренные крестьяне и иногородние. Коренные крестьяне были потомками крестьян, оказавшихся на территории Войска Донского до 1861 г. Они составляли 28,5% населения и владели 3,8% земли (в среднем по 1,25 десятин на душу). Жили они в основном в пограничных округах Дона.

 

Самая неимущая часть донского населения - иногородние - были крестьянами, подавшимися на Дон в поисках заработков после 1861 г. Они не имели собственной земли и не считались полноправными жителями. Они либо арендовали землю у казаков, либо нанимались батрачить в казачьи хозяйства. И собственной, и арендованной земли приходилось у них по 0,06 десятин на душу.

 

Из 15 млн. десятин земли на Дону: 12 млн. десятин были собственностью Войска Донского. Около 1 млн. были собственностью помещиков (преимущественно в Таганрогском и Донецком округах). Чуть больше 0,5 млн. десятин - собственностью коренных крестьян, еще 1,5 млн. приходилось на все остальные категории. Равный передел земли, требуемый иногородними и коренными крестьянами, а также малоземельными казаками Верхнего Дона неизбежно задевал богатое казачество Нижнего Дона. На Дону крестьянская борьба за землю с роковой неизбежностью была борьбой крестьян против казаков. Какие формы примет эта борьба - зависело от казаков Нижнего Дона, от их готовности идти на неизбежные уступки.

 

Когда 14 - 24 мая 1917 г. в Новочеркасске состоялся Первый областной Донской крестьянский съезд, то позицию казацких верхов на нем ярче всего изложил идеолог этих верхов "донской соловей" М. П. Богаевский. Это был родной брат А. П. Богаевского, начальника Михаила Константиновича и будущий заместитель войскового атамана Каледина. Он сказал, что прежде всего будут отстаиваться кровные интересы казачества. Из выступления казачьих лидеров весной 1917 г., с неизбежностью вытекала крестьянская поддержка рассказачивания весной 1919 г. Альтернативой кровавой борьбе за землю могло быть только братство казаков и крестьян. Борцом за такое братство и выступил Филипп Кузьмич Миронов. Вернувшись на Дон, он сказал на митинге в начале мая 1917 г. в станице Усть-Медведицкая: "Нет теперь на Дону ни казака, ни мужика, а есть только граждане, равные во всем".

 

26 мая в Новочеркасске начал свою работу Большой Казачий Круг. Миронов не был избран его делегатом, однако приехал в Новочеркасск, чтобы изложить Кругу пожелания своего 32-го казачьего полка. Он предложил конфисковать большие земельные владения чиновников и офицеров и поделить эту землю между малоземельным казачеством. Поскольку большинство делегатов Круга были представителями богатого казачества Нижнего Дона, это предложение не прошло. Круг избрал войсковым атаманом генерала Каледина, а его заместителем - М. П. Богаевского, по основной профессии - директора гимназии.

 

Из Новочеркасска Миронов вернулся в Усть-Медведицкую, где продолжал вести революционную агитацию, и создал партячейку Трудовой народно-социалистической партии. Энесы были самой правой из существовавших в России народнических организаций, однако Миронов с 1906 г. сохранял о них некоторые иллюзии. Иллюзии эти, однако, не могли длиться долго. В начале августа 1917 г. Каледин и его окружение от имени казачества постановили поддерживать на выборах в Учредительное собрание партию кадетов - сильнейшую буржуазную партию России. После чего, не доверяя результатам выборов, принялись в союзе с генералом Корниловым готовить военный переворот. Миронов и его единомышленники из Усть-Медведицкой заявили, что Каледин не имел права от имени всего казачества поддерживать кадетов на выборах.

 

30 августа Каледин приехал в Усть-Медведицкую, чтобы агитировать казаков за уже провалившееся выступление Корнилова. Миронов и поддерживающие его молодые казаки - фронтовики пришли на сбор и назвали Каледина контрреволюционером. Началась драка. Калединский сотник Игумнов бросился на Миронова с шашкой, но у Миронова был револьвер, благодаря чему Игумнов был обезоружен. Миронов потребовал перехода власти Советам рабочих, крестьян и казаков.

 

Внезапно в помещение, где проходил сбор, вбежали писари, размахивая телеграммой от военного министра, требовавшего ареста Каледина как соучастника заговора Корнилова. Миронов и его товарищи хотели выполнить это, однако выяснилось, что во время потасовки Миронова с Игумновым Каледин успел сбежать и ускакал из станицы. В сентябре 1917 г. Временное правительство отменило свой приказ об аресте Каледина, а Миронову пришло время возвращаться в свой 32-й полк, стоявший на Румынском фронте.

 

Молодые казаки - фронтовики, уставшие от бессмысленной войны и хотевшие вернуться домой, были настроены в 1917 г. куда более революционно, чем пожилые казаки, остававшиеся в своих станицах. Другой вопрос, что у значительной части фронтовиков, кроме малоземельных казаков с Верхнего Дона, их революционность испарилась через несколько недель после возвращения в родные станицы. Однако все это произойдет потом. Пока же казаки 32-го полка, получив в декабре 1917 г. приказ от командования Румынского фронта захватить город Александровск, где власть перешла в руки Совета рабочих депутатов. Они отказались выполнять этот приказ, сняли командира полка Моргунова, и избрали на его место Миронова. Потом они приехали в Александровск, где побратались с местными рабочими, помогли им отбить наступавшие на город белоказачьи полки, после чего вернулись в родной Усть-Медведицкий округ.

 

В воззвании к казакам Усть-Медведицкого округа, написанном 25 января 1918 г., Миронов, объясняя разницу всевозможных партий, сказал: "В то время, как все остальные обещают землю и волю кто через 50, а кто через 20 лет, партия социал-демократов - большевиков говорит: "Убирайтесь все вы со своими посулами ко всем чертям. И земля, и воля, и права, и власть народу - ныне же, но не завтра и не через 10, 20, 35 и 50 лет! Все - трудовому народу, и все теперь же!".

 

Поэтому, Иван Игнатьевич признавал правоту за Мироновым, и вскоре решил присоединиться к нему со своим небольшим партизанским отрядом. Трудность была в том, что Миронов сражался далеко от него, на Верхнем Дону. (Усть-Медведицкая, с 1933 г. - город Серафимович. 260 км от Царицына-Сталинграда-Волгограда, к северо-западу в сторону Луганска).

 

18

 

Красный Новороссийск с каждым днем все увеличивал и увеличивал свои вооруженные силы. Пополнения сухопутными отрядами и Черноморскими матросами быстро и непрерывно вливались в этот гарнизон. Постепенно красноармейские отряды из этого гарнизона стали насыщать железнодорожную линию Новороссийск-Крымская-Екатеринодар, и станции ее захватывались этими отрядами довольно быстро. В середине января 1918 года они приблизились вплотную к столице Кубани.

 

Красное командование отправило в Екатеринодар делегацию с целью передать местным властям ультиматум с требованием сдать город красным "на милость победителя". Вблизи самого города Екатеринодара, в полосе железнодорожного пути судьба столкнула эту делегацию с капитаном Покровским и его частями. Предложение было отвергнуто, а делегатов арестовали и расстреляли. После этого события стало ясно, что военные действия с красными начнутся в самое ближайшее время. Действительно, через несколько дней после ликвидации красных делегатов эшелоны воинствующих "товарищей" приблизились к полустанку Энем, вблизи самого города.

 

Им преградил путь 1-й отряд В. С. Галаева. Произошел встречный бой. Галаев оказал упорное сопротивление. Пока 1-й отряд сдерживал красных с фронта, капитан Покровский со своим отрядом зашел в тыл красным, наступавшим на Энем. В результате этого боя красные были разбиты и бежали к близлежащей железнодорожной станции. 1-й отряд потерял убитым своего командира В. С. Галаева, первого инициатора создания отрядов, двух офицеров убитыми и несколько человек ранеными. В общее командование этими двумя отрядами вступил капитан Покровский. Он не успокоился отражением красных под Энемом, а бросился их преследовать, захватил мост у станицы Георгие-Афипской и самую станицу. Красным было нанесено полное поражение, и здесь были захвачены более 20 орудий, много пулеметов, военное снаряжение и пленные. Остатки красных отбыли по железной дороге в Новороссийск. Железная дорога Екатеринодар-Новороссийск на некоторое время, до конца февраля, была от красных свободна.

 

В то время, как на Новороссийском направлении после разгрома красных Галаевым и Покровским настало временное спокойствие, красная гвардия, оккупировавшая Кавказскую и Тихорецкую, начала продвигаться постепенно в сторону Екатеринодара. Полевой штаб сейчас же перебросил в направлении Екатеринодара части отрядов генерала Галаева, капитана Покровского на Тихорецкое направление, а на Кавказскую был послан отряд Лесевицкого. На Черноморской железной дороге для обеспечения защиты от красных, создавших свой отряд в узловой станции Тимашевской, был также сформирован отряд Кубанских казаков. В общем, на указанных направлениях красные стали постепенно продвигаться к Екатеринодару; завязались бои. Наиболее упорные они были у станицы Кореновской и у поселка Выселки, а также в районе станиц Ладожской и Усть-Лабинской (Кавказское направление). Вскоре всколыхнулся и Новороссийский фронт, бывший пассивным несколько недель. Несмотря на все усилия белых, к концу февраля 1918 года красным удалось окружить столицу Кубани Екатеринодар со всех сторон.

 

Отряды белых, неся большие потери, были оттянуты к самому городу. На военном совещании, происходившем в Атаманском дворце, 26-го февраля ночью, было принято решение оставить Екатеринодар и перейти в более спокойный район для отдыха, а потом для продолжения борьбы. На совещании этом участники его предлагали разные варианты отхода. В конце концов, после дебатов остановились на отходе в район Майкопа, богатый доступными для расположения горами и удаленный от каких-либо крупных центров. От Корнилова, с самого начала борьбы на Кубани, никаких точных сведений о происходившем на Дону не поступало. Поддерживать с ним связь по тогдашней обстановке было почти невозможно. 28-го февраля к вечеру все отряды и отдельные группы, оставив арьергардные заслоны, стянулись к железнодорожному мосту через Кубань на окраине Екатеринодара, и постепенно в полном порядке стали покидать город, переходя через Кубань по этому мосту.

 

Мост белыми не был взорван, так как они надеялись, что счастье повернет к ним, и в скором времени они вернутся, но уже победителями. Местные Екатеринодарские большевики безмолвствовали и не произвели в спину уходящим добровольцам ни одного выстрела. Все войсковые отряды и отдельные группы теперь были подчинены Покровскому. Он их возглавил на основании врученной ему Кубанским Атаманом и правительством власти. Решение это было принято на совещании в Атаманском дворце. Эта должность предназначалась для генерального штаба полковника Лесевицкого, но тот от нее категорически отказался в пользу Покровского. Красные не преследовали покинувшие Екатеринодар белые части. Два-три дня прошло у них в празднествах, и отряд Покровского, насчитывавший вместе с обозом немного больше трех тысяч, отдыхал после пережитых потрясений.

 

Отряды корниловцев дошли 27 февраля до широко раскинувшейся по степи станицы Ирклеевской, где и решили переночевать. Там от местных жителей услышали слухи о том, что кубанский атаман и правительство с верными ему казаками уже покинули Екатеринодар, занятый красными. Куда же идти тогда, если это правда? О походном атамане генерале Попове уже давно не было сведений.

 

В те же дни, на Дону двухтысячный отряд белоказаков захватил станицу Платовскую. Белые арестовали несколько сотен сторонников Советской власти и начали зверскую расправу над ними. Расстреливали даже женщин и детей. Конный отряд С. М. Буденного численностью в 120 сабель, смелым ночным налетом освободил арестованных и попавших в плен к белоказакам красных бойцов. Через несколько дней отряд Буденного, пополнившийся освобожденными из плена бойцами, разгромил белых и выбил их из станицы Платовской.

 

В ясный солнечный день, 1 марта, после полудня белые подошли к станице Березанской. Неожиданно из окопов на широком холме, верстах в двух впереди станицы, авангард был встречен с большого расстояния градом пуль. Пришлось остановиться, выслать цепи, подтянуться. Вперед пошли корниловцы и марковцы, артиллерия открыла огонь. Партизанский полк был оставлен в резерве. Но большевики боя не приняли. После первых же снарядов они бросили окопы и скрылись за холмом, где протекала небольшая степная речка. За ней на подъеме к станице довольно бестолково было построено еще шесть рядов окопов в затылок один за другим. При своем паническом отступлении красные даже не остановились ни у них, ни в станице. На их плечах в нее ворвался генерал Марков.

 

У Березанской белых впервые встретили с оружием в руках кубанские казаки. На станичном сборе казачья молодежь, вопреки настроениям старых казаков, решила вместе с иногородними защищать станицу от "кадет". Сил у них было достаточно, но не было ни толкового руководителя, ни боевого опыта, ни достаточной стойкости. Для белых эта стычка обошлась без потерь убитыми, но известие, что против них выступают уже казаки-кубанцы, тяжело отразилось на сознании добровольцев. Вечером снова был станичный сбор, и на нем старики выпороли за большевизм нескольких молодых казаков и баб. Переночевав в станице Березанской и захватив Офицерским полком почти без боя железнодорожную станцию Выселки, оборонявшуюся крупным отрядом большевиков, белые 2 марта заняли большой хутор Журавский. В этот день чернецовцы имели небольшой бой у хутора Бейсужек (к разъезду Бенедилок).

 

На Кубани слово "хутор" часто не соответствовало представлению о чем-то маленьком, о незначительном поселке. Иногда это было огромное селение, растянутое по речке на десяток верст. Корниловцы выдвинулись дальше к хутору Малеванному, а Выселки, тоже крупное селение, приказано было занять конному отряду полковника Гершельмана. Он почему-то ушел оттуда без боя, не оставив там наблюдения, и красные снова заняли это селение. Об этом донес Корнилову полковник Краснянский, лично, на повозке, отправившийся на разведку в станицу Выселки, и едва не попавший в плен к красным. Корнилов решил снова овладеть этим селением. Вечером 2 марта был получен его приказ: на рассвете 3 марта взять Выселки.

 

От хутора Журавского до станицы Выселки было около семи верст - три часа ходу. Солнце всходило около шести часов утра. Селение нужно было захватить до рассвета во избежание лишних потерь. В общем, приняв в соображение эти и другие данные, Богаевский отдал распоряжение о сборе своего полка к трем часам ночи. Он хотел дать отдохнуть своим партизанам перед боем, для многих, может быть, последним. Ночь была темная, холодная. В два часа приказали всех будить и строиться. Разбросанные по многим хатам и сараям, крайне уставшие, белые, только что разбуженные, немедленно же засыпали опять мертвым сном, а многих и найти было невозможно среди темной ночи. Никаких сигналов, громких команд подавать было нельзя. Все приходилось делать шепотом и вполголоса. Михаил Константинович совсем замучался, бегая от одного подразделения к другому. Наконец, после больших усилий, удалось собрать почти весь полк, кроме отряда есаула Лазарева. Дожидаться его уже было невозможно, и было приказано полку выступать. Было уже около четырех часов утра, и ночная тьма начала редеть. Наконец выступили.

 

Было тихое, холодное, морозное утро. Невыспавшиеся, голодные, полусонные партизаны сумрачно шагали по дороге. Орудия батареи шумом колес обнаруживали их движение. Стало уже светло, когда они подошли к цели. На горизонте начали вырисовываться постройки станции и Выселок. Развернулись цепи: справа - чернецовцы, слева - краснянцы, и без выстрела двинулись вперед. Батарея стала на позицию и едва успела выпустить первую гранату по селению, как там, в. утренней тишине удивительно отчетливо и звонко раздался звук кавалерийской трубы. Играли тревогу и сбор, и вслед за этим цепи белых были встречены жестоким ружейным огнем из крайних построек и окопов и пулеметным - во фланг - из обширного здания паровой мельницы.

 

В это время над горизонтом показалось солнце; его еще холодные, но уже яркие лучи били белым прямо в глаза, крайне затрудняя прицепку. Красные расстреливали партизан на выбор. Один за другим падали убитые и раненые. Смертельно был ранен в грудь полковник Краснянский в то время, когда он вышел из лощины к цепи. В командование его отрядом вступил войсковой старшина Ермолов. Был убит есаул Власов. Легло много чернецовцев, ворвавшиеся вначале в селение, но потом вынуждены были отойти. Не выдержали поредевшие цепи, подались назад и залегли. Началась перестрелка в крайне невыгодных для белых условиях - на открытом поле. Солнце било в глаза, противник был хорошо укрыт, а у белых не было даже лопат, чтобы вырыть окопы.

 

Красные не выдержали и, не ожидая общей атаки, быстро отступили. Белые преследовали их несколько верст. Выселки взяли. Белые опять победили, но уже дорогой ценой. Полк Богаевского в этом несчастном бою понес огромные потери: больше 80 человек выбыло из строя, среди них убитых было почти половина. Для белых это была пиррова победа. На высоком, обрытом канавой с валом кладбище вырыли большую братскую могилу. Отслужили панихиду. Одетых в жалкое рубище покойников клали по семь в ряд, засыпали землей, потом снова 7 трупов поперек первых, и так четыре раза. Сделали так нарочно со слабой надеждой когда-нибудь дать возможность родным перенести дорогих им покойников в лучшее место успокоения... Всего похоронили 33 убитых. Гробы некогда было делать. Ни холма могильного, ни креста не оставили: напротив, чисто заровняли место погребения.

 

Отдохнув в Журавском хуторе, утром 4 марта Добровольческая армия подошла к станице Кореновской. От нее до Екатеринодара было 70 верст. В Кореновской белые получили окончательное подтверждение слуха, что отряд кубанских добровольцев под командой полковника Покровского с кубанским атаманом полковником Филимоновым, Радой и правительством в ночь на 1 марта оставили Екатеринодар, и последний уже занят большевиками. Для Добровольческой армии это был большой удар: исчезла ясная и определенная цель, к которой они так упорно стремились, пропала надежда на отдых и сильную поддержку верных Кубани казаков, и после 300 верст похода снова, как в первый день, стал роковой вопрос: куда же идти. А между тем отдых был до крайности необходим; уже сказывалось среди войск крайнее утомление, физическое и моральное; обоз с ранеными увеличился до огромных размеров; необходимо было дать людям передышку, привести все в порядок.

 

Кольцо, сжимавшее измученную армию, охватывало ее все плотнее, и нужны были отчаянные усилия, чтобы прорывать его и двигаться дальше. Ночь с 8 на 9 марта части Добровольческой армии провели в разных хуторах к югу от Некрасовской станицы. В первый раз за поход темный горизонт осветился заревом пожаров: хутора загорались во время боя от разрывов снарядов, иногда поджигались самими жителями, бросавшими их, чтобы ничего не досталось кадетам, или добровольцам, мстившими большевикам. Во всем своем кровавом ужасе открылось страшное лицо гражданской войны, жестокой и беспощадной.

 

Станицу Ново-Димитриевской белые взяли 6 марта. В первый же день пребывания в Ново-Димитриевской станице генерал Корнилов подписал договор с кубанской высшей властью относительно подчинения ему кубанских вооруженных сил. Под грохот разрывов снарядов красных батарей, осыпавших станицу, в доме командующего армией шел горячий спор по этому вопросу. Представителям кубанской власти - войсковому атаману, членам Рады и правительства - трудно было отказаться от своей недавней самостоятельности и всецело подчиниться Корнилову, зная к тому же его крутой нрав. Кубанская власть хотела сохранить автономию внутренней жизни и управления своего отряда, подчинив его командующему Добровольческой армии лишь в оперативном отношении. Последний во имя азбуки военного дела - единства командования - настаивал на своем. Все же договорились.

 

Договор, подписанный обеими сторонами, заключался в следующем:

"1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены Кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств, признается необходимым переход Кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.

2. Законодательная Рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.

3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзываются в состав правительства для дальнейшего формирования кубанской армии".

Подписали: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Эрдели, Романовский, полковник Филимонов, Быч, Рябовол, Султан-Шахим-Гирей.

 

В этом союзе не было взаимного доверия и искренности. Только суровая необходимость заставила обе стороны сойтись, и в то время, когда Корнилов с прямолинейностью солдата мало считался с представителями кубанской власти, держа их во время дальнейшего похода в черном теле, последние с трудом переносили такое отношение, видя в нем унижение не только своего достоинства, но и Кубани.

 

С постепенным прибытием в станицу Ново-Димитриевскую кубанских частей Добровольческая армия, увеличившись почти до 6000, была переформирована и получила следующую организацию:

1-я бригада - генерала Маркова. Офицерский полк.

1-й Кубанский стрелковый полк. 1-я инженерная рота. 1-я и 4-я батареи.

2-я бригада - генерала Богаевского.

Корниловский ударный полк.

Партизанский полк.

Пластунский батальон.

2-я инженерная рота.

2-я, 3-я и 5-я батареи. Конная бригада - генерала Эрдели.

1-й конный полк.

Кубанский полк (вначале - дивизион).

Черкесский полк.

Конная батарея.

 

В боевую жизнь Михаил Константинович уже втянулся. Привык и к беспрерывному грохоту снарядов, разрывавшихся в разных местах, взятых с боя станиц, и главным образом на церковной площади, где обычно в доме священника останавливался Корнилов. Не смущали уже его и грязь, и вши, и даже качавшиеся иногда на площади трупы повешенных по приговору суда большевиков. В человеческой душе есть предел нравственной упругости, когда все переживания и волнения уже теряют свою остроту. И только вечером после тяжкого дня и тысячи пережитых в нем опасностей, погружаясь в крепкий сон, Михаил Константинович с тоской вспоминал об оставленных далеко в Киеве родных, о веселом и нарядном Крещатике, увлекательных фильмах в кинотеатре Шанцера и прогулках в Шато де Флер. Как они там, Стелла и Геннадий. На него наваливался беспокойный сон, где смешивались в буйной пляске видения прошлого. Потом он тонул в какой-то яме, наполненной грязью с обгоревшим и пропитанным кровью тряпьем. Наконец, выбирался из ямы, и шел искать свою родную квартиру. Этот сон повторялся почти каждую ночь. Иногда ему снился рыжий портной с казацким чубом. Тот смотрел прямо в глаза и молчал.

 

Погода всю неделю стояла отвратительная. Дождь сменялся снегом, повсюду была непролазная грязь. Холодный ветер распахивал шинель. Так не хотелось выходить из теплой хаты, и опять куда-то идти. А кругом во всех станицах были красные, и из этого проклятого кольца, отрезавшего белых от всего мира, они не в силах были вырваться, несмотря на отчаянные усилия. Но Екатеринодар по-прежнему оставался их заветной целью. Туда стремились все их думы и надежды. Корнилов решил взять Екатеринодар, но предварительно нужно было обеспечить свой тыл. Предстояло уничтожить красных южнее Екатеринодара, чтобы они не помешали переправе через Кубань.

 

19

 

Через реку Кубань решено было переправиться у станицы Елизаветинской, где была паромная переправа. Для исполнения этой задачи 22 марта был получен приказ взять станицы Григорьевскую и Смоленскую. Сельскохозяйственная ферма и ближайшие к ней хутора были заняты красными. Генерал Казанович повел на них решительную атаку и к полудню выбил их, заняв ферму и продвинувшись вперед к окраине Екатеринодара. После полудня Михаил Константинович с другими штабными офицерами въехал на ферму. Она представляла собой узкий и длинный участок земли вдоль обрывистого берега реки Кубани, покрытый в западной и северной части небольшой хвойной рощей, а на остальном пространстве редкими старыми деревьями и кустами. Ближе к восточному краю стоял одноэтажный дом заведующего фермой и рядом небольшой сарай.

 

Вскоре приехал Корнилов со своим штабом и разместился в доме из шести небольших комнат, разделенных широким коридором. Одну из комнат, угловую, ближе к фронту, занял Корнилов. В комнате рядом была устроена перевязочная, а в следующей - помещался телефон. Остальные комнаты были заняты чинами штаба. Михаил Константинович с другими офицерами поместился около рощи биваком. С утра 29 марта красные стали осыпать ферму градом снарядов. Штабные команды, конвой, какие-то обозные повозки разбрелись по всей ферме, и не проходило двух-трех часов, чтобы кого-нибудь, человека или лошадь, не убило или ранило. Три дня продолжался этот ад с раннего утра до поздней ночи. Бивак несколько раз переменил свое место. Генерал Романовский несколько раз говорил Корнилову о неудобствах жизни и управления Добровольческой армией при таких условиях, но командующий армией его не послушал, не желал уходить далеко от войск, а помещения ближе не было. Больше всего снарядов падало около самого дома.

 

Дом со своими белыми стенами, да и вся ферма, были превосходной мишенью на отличной дистанции, но для Корнилова опасности не существовало. Вечером 30 марта в домике фермы состоялся военный совет. Собрались в его комнате кроме его самого еще генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, кубанский атаман полковник Филимонов и Богаевский. Места на кровати и скамье всем не хватило; часть сидела на соломе на полу. Комната едва освещалась двумя-тремя восковыми свечами: другого освещения у нас уже не было. Окно в сторону красных было закрыто циновкой, чтобы скрыть свет.

 

Настроение духа у всех было подавленное. Из докладов Романовского и командиров бригад выяснилось, что потери в частях были значительные, и пополнять их было некем и нечем. Снарядов и патронов оставалось мало. Все части были сильно потрепаны, перемешаны и крайне утомлены; часть кубанских казаков, пополнявших полки, расходится по своим станицам. Была заметна утечка добровольцев с фронта в тыл, чего раньше не было. А между тем у красных, несмотря на большие потери, силы увеличивались приходом новых подкреплений. Боевых припасов было огромное количество.

 

Во время грустной беседы Марков, сидя в углу на соломе, заснул. Сказались две бессонные ночи и крайнее моральное и физическое напряжение боевых частей. Остальные также едва пересиливали себя, чтобы не последовать его примеру. Вдруг грохот разрыва снаряда и сильный удар в наружную стену заставил всех встрепенуться. Оказалось, что вблизи от дома разорвалась граната, и большой ее осколок плашмя ударился в стену нашей комнаты, но не пробил ее. Корнилов не придал этому событию значения. Он был сосредоточен на идее штурма Екатеринодара. Корнилов считал, что другого выхода не было. Он собрал всех не затем, чтобы узнать мнение по этому вопросу, хотя Корнилов и спросил его, а для того, чтобы внушить всем мысль о неизбежности этого штурма. Однако, все заявили, что рассчитывать на успех невозможно, а в случае неудачи все будет обречено на гибель. И только генерал Алексеев, не протестуя против атаки города, предложил отложить ее на сутки, чтобы дать людям хотя бы сомнительный отдых. Корнилов согласился на это, и штурм назначен был на утро 1 апреля.

 

Богаевский рассказал своим офицерам, как около 7 часов утра он зашел к Корнилову с докладом. Лавр Георгиевич сидел на скамье, лицом к закрытому циновкой окну, выходившему на сторону противника. Перед ним стоял простой деревянный стол, на котором лежала развернутая карта окрестностей Екатеринодара и стоял стакан чая. Корнилов был задумчив и сумрачен. Видно было, что он плохо спал эту ночь. Тяжелые известия с фронта, видимо, не давали ему покоя.

 

Он предложил Богаевскому сесть рядом с собой и рассказать о готовности к штурму. Богаевский рассказал об упорстве противника, получившего значительное подкрепление, и об огромных потерях у белых. Рассказ о недостатке патронов и истощении резервов продолжался около получаса. Корнилов молча выслушал Богаевского, задал несколько вопросов и, отпустив Богаевского, мрачно углубился в изучение карт. Его последние слова, сказанные как бы про себя, были: "А все-таки атаковать Екатеринодар необходимо: другого выхода нет..."

 

В коридоре Богаевский встретился с кем-то из офицеров, и они стали разговаривать. Но не прошло и пяти минут после ухода Богаевского от командующего, как раздался страшный грохот и удар точно молнии, от которого задрожал весь дом. Дверь из комнаты Корнилова открылась со страшным треском, и оттуда вылетел столб белой известковой пыли: снаряд попал в эту комнату. Вслед за адъютантом Корнилова Богаевский бросился в нее и увидел ужасную картину: Корнилов лежал на полу с закрытыми глазами, весь покрытый белой пылью. Его голову поддерживал адъютант корнет Бек-Хаджиев; по левому виску текла струйка крови; правая нога была вся в крови; шаровары были разорваны. Корнилов тихо стонал.

 

В комнате все было перевернуто вверх дном. В наружной стене немного выше пола, как раз против того места, где сидел командующий армией, видно было отверстие, пробитое снарядом, который, видимо, разорвался, ударившись в стенку за спиной Корнилова. В комнате стояла столбом пыль, смешавшаяся с дымом разорвавшегося снаряда. Прибежавший врач немедленно распорядился принести носилки, на которые и положили едва дышавшего Корнилова и вынесли его во двор. Было солнечное утро. Стрельба красных стала ураганной. Снаряды все время разрывались около самого дома, и офицеры, которые несли носилки, не зная, куда деться от снарядов, быстро понесли его в небольшой сарайчик, крыша которого часто служила Корнилову наблюдательным пунктом.

 

Через некоторое время Корнилов скончался. Генерал Деникин, как старший после Корнилова, немедленно вступил во временное командование Добровольческой армией и донес о смерти командующего генералу Алексееву, находившемуся в это время в станице Елизаветинской. Тот немедленно прибыл на ферму и своим приказом утвердил генерала Деникина командующим армией. На фронте, как и во всех частях армии, очень скоро разнеслась печальная весть о смерти Корнилова. Не удалось скрыть ее и от большевиков. На войска белых она произвела крайне тяжелое впечатление. Все почувствовали, что со смертью Корнилова уже не взять Екатеринодара. Многие подумывали даже о том, что вообще пришел конец борьбе и пора уже спасаться самим.

 

Генерал Деникин, как и все старшие начальники, не сочувствовал идее штурма Екатеринодара. Он ясно видел по опыту предыдущих трех дней боев под этим городом, что взять его ничтожными силами было невозможно. А если бы даже и случилась такая удача, то удержать его в своих руках белые были бы не в состоянии. Все причины, почему этот штурм являлся, по мнению старших начальников, безнадежным, не изменились со времени последнего военного совета. Напротив, положение даже ухудшилось ввиду значительных потерь у белых и истощения снарядов. Сказывалась крайняя усталость войск - физическая, а в особенности моральная. Вопреки общему мнению Корнилов все-таки решил атаковать Екатеринодар, и только по совету генерала Алексеева отложил атаку на один день. Судьба не дала ему провести в жизнь свой приказ. Судя по его настроению в последние дни, он не пережил бы неудачи. Генерал Деникин в своих записках упоминает, что Корнилов, решаясь на этот штурм, делал ясные намеки на то, что в случае неудачи он покончит с собою. И никто не сомневался, что он сделал бы это. Судьба судила иначе: один русский снаряд, единственный попавший в дом, переполненный людьми, убил только одного Корнилова.

 

Настроение духа среди добровольцев было крайне подавленное. Снятие осады Екатеринодара, быстрое отступление от него, смерть Корнилова, более решительное преследование противника - все это сильно способствовало падению духа среди добровольцев, в особенности среди новых пополнений - молодых кубанских казаков. Многие из них потихоньку ушли и вернулись в свои станицы. Многими добровольцами овладело полное отчаяние. Начались разговоры о том, что все кончено и пора уже распыляться. Некоторые предполагали мелкими партиями пробираться в горы или, присоединившись к отряду горцев, пробиться через кольцо красных. Старшим начальникам стоило немалого труда успокоить своих подчиненных. Все-таки некоторые ушли и бесследно пропали. Михаил Константинович после недолгих колебаний решил остаться. Уходить ему было некуда, да поддаваться паническим настроениям он не собирался.

 

Все же приходилось с боями двигаться по кубанскому краю. В станице Успенской произошла встреча с полковником Борцевичем. Он был послан генералом Деникиным в разведку на Дон, и привел с собой депутацию от донцов из южных станиц в количестве 17 человек. Приезд этой депутации окончательно решил вопрос о дальнейшем направлении движения белых. Всякие колебания были кончены, решили двигаться на Дон. Направились снова на Лежанку, куда прибыли на страстной неделе.

 

19 апреля 1918 года, пройдя железную дорогу, разогнав в Горькой Балке красных, добровольцы пришли в Лежанку, замкнув после двух месяцев свой путь борьбы за "русский светоч".

 

Красные из Лежанки поспешно ушли, забрав с собою несколько сот мобилизованных жителей этого села. Добровольцы в селе были еще в недоброй памяти. Жители еще не забыли февраль, когда добровольцы с боем брали это большое село, и когда человеческая жизнь валилась, как листья в осеннюю пору. Бабы, однако, через пару часов освоились, и начались всякие военные и мирные разговоры. Заняв Лежанку без боя, добровольцы вели себя мирно, и это расположило к ним женское население села.

 

Одна была особенно разговорчива, любила порассуждать в слух:

 

- Среди красных были свои да, как посмотрю на вас, тоже, вродь, не чужие, - и улыбнулась, а потом, переходя на шепот, добавляет:

 

- Бают, что вы и царя везете с собою...

 

- Нет, царя у нас нет, - ответили добровольцы, - а вот князей много, но они тоже, как солдаты, со штыками ходят, и нет у них ничего, кроме вшивой рубашки.

 

Хозяйка не поверила, и ей показали на Хованского. Хозяйка не то сердобольно, не то недоверчиво покачала головой. Когда же на другой день Хованский умывался, хозяйка ему сунула чистый ручник.

 

Генерал Богаевский со своей бригадой ушел на Дон; оказалось, что на Дону, действительно, произошло восстание казаков. Теперь в арьергарде шла первая бригада добровольцев. Красные, верные себе, чтобы не дать отдыха ни своим частям, ни добровольцам, беспрерывно наступали.

 

Михаил Константинович с четырьмя добровольцами нес сторожевую вахту на окраине села. Стемнело. Он лежал на земле около окопчиков и, поднявши воротник шинели, дремал. В пяти шагах от него лежал молодой кадет, и все время наблюдал и прислушивался к движению в направлении лагеря красных. Красные расположились в небольшом лесу неподалеку.

 

- Не спи!. Не спи! Они всего в двадцати шагах и - слышишь? - ползут к нам.

 

Михаил Константинович на мгновенье всматривался в темноту и опять дремал.

 

- Идут! Бегут! - нервно крикнул кадет, и выстрелил в темноту. Загремели выстрелы по всей околице, затарахтел ротный пулемет. Михаил Константинович сжал винтовку и ждал.

 

- Что за атака без "ура"? - подумал он. - Это не в серьез.

 

Мимо промелькнула темная фигура. Михаил Константинович захотел выстрелить, но опоздал. Темная тень скрылась в направлении села. Михаил Константинович встал на колени, и начал вглядываться в темноту.

 

- Господи Боже! Теперь молиться бы, праздник, а ты тут шныряешь штыком, - подумал он.

 

В это время перед ним выросла тень, и если бы он машинально не выставил штык вперед, то на него бы наткнулись. Тень вскрикнула, и откатилась куда-то в сторону. Михаил Константинович ждал других, но две-три тени промелькнули вне досягаемости, и скоро все успокоилось. Пошел кадет, и они вместе стали искать заколотого, но его нигде не было.

 

Утром все выяснилось. Перед их участком лежало пять или шесть человек убитых или тяжело раненых, но не видно было ни одной винтовки. Оказывается, мобилизованные жители села Лежанки оружие побросали еще раньше, и шли налегке, чтобы попасть домой на праздник еще до крестного хода. Утром разговлялись чем могли, а нести дозорную службу весь день отправили черкесов-магометан. "Неужели я стал привыкать к убийствам, и спокойно праздновать", - думал Михаил Константинович.

 

Хозяйки, нарядно одетые, улыбались и, подмигивая своим мужикам, говорили: "Вернулся таки с посева". Что он сеял, не было известно, а также не было важно в этот Светлый День. Так встретили и отпраздновали первый день Пасхи в 1918 году. А на второй день добровольцы выступили походом на Дон.

 

Дух казачества угасал в душах служилых казаков, но зато ярким пламенем он разгорался в сердцах донской молодежи, ставшей на защиту свободного Дона и поруганной России. На Дону народилось новое явление - партизанство. В среде партизан можно было встретить и старых, убеленных сединами, и молодых безусых, и казака, и офицера. Приходили люди всех возрастов, всех положений. Но ядром партизанства была учащаяся молодежь: кадеты, гимназисты, реалисты, студенты, семинаристы - "Иисусова пехота". Часто тайно от родителей бежали в ряды бойцов, чтобы геройски сражаться за погибающий Дон. А сражаться приходилось с такими же, как и они. Но те сражались за возрождаюшийся Дон. Так и сражались. Белые, стоявшие против красных, однажды обнаруживали красных в тылу, а на следующий раз красные обнаруживали белых в своем тылу. Так и привилось потом это название - "кровавая кадриль", иначе называемая слоеным пирогом. И эти пироги приподносились, естественно, обеим сторонам.

 

Но в то время Главное Командование белых в стратегических ходах имело полное преимущество против красных, тогда еще считавшимися "гаврилками", и всегда выходило из трудного положения достойно и выгодно. У белых была профессионально налажена связь между соединениями, а у красных еще такой организации не было. Однажды, в такой перетасовке позиций, в непроходимой болотистой речке завязла и была поймана группа красных из восьми человек. Они разыскивали свои части, во главе с политическим комиссаром Ветковым, прямо подчиненным Троцкому. Комиссар выявил свое высокое образование, знание иностранных языков и назвал себя инженером. Его одного оставили в живых и отправили в штаб армии в Тихорецкую.

 

Через два дня допросов комиссара Веткова Вадима приговорили к повешению. Солнечным утром конвой повел смертника в железнодорожный садик, где были детские качели - закинули веревку через качели, обхватили петлей шею и потянули. Как потом оказалось, это был родной сын одного из белых генералов. Случай был совершенно трагический. Как раз этим утром Александр Александрович Ветров был в штабе Армии и, возвращаясь в госпиталь, увидел в садике висящего мертвеца. Какая-то непреодолимая сила влекла его к повешенному. Он остановился около виселицы, и тут же узнал своего сына Вадима. В госпиталь он пришел совсем расстроенным, и рассказал всем об увиденном. Потом, дав ему время несколько успокоиться, Александра Александровича учтиво спросили - а если бы он знал, что это его сын, просил бы он о милости к нему? Ответ был категорический: "Нет и нет, никогда, потому-что мы - Ветровы!"

 

В эти праздничные дни ни красные, ни белые не предпринимали активных боевых действий, все старались немного отдохнуть. Из станицы Егорлыкской была направлена 2-я бригада на большевистское гнездо - село Гуляй-Борисовку. Партизаны шли в авангарде. Подходя к селу, они с удивлением увидели, что вырытые впереди села окопы никем не заняты. Оказалось, что красные ожидали подхода каких-то своих частей и, увидев издали колонну добровольцев, приняли ее за своих. Не теряя времени, белые атаковали село. Красные были захвачены врасплох. Началась ловля и истребление их по дворам, в чем тотчас приняли участие и корниловцы. Пленных сгоняли на площадь на краю села. Вскоре их набралось более 300. В Гуляй-Борисовке провели несколько дней праздников. Здесь же полк впервые надел погоны - синие с белым в отличие от корниловцев. У тех были черно-красные погоны. Шитьем этих погон было занято чуть ли не все женское население села.

 

Общую ситуацию на фронтах Михаил Константинович знал из оперативных сводок, поступавших в штаб генерала Алексеева. В боевых операциях он старался не участвовать.

 

14 апреля 1918 года. Район к северу и сев.-западу от станицы Успенской

 

На станции Тихорецкая усиленная охрана. Все пути забиты эшелонами, среди коих есть и бронированные поезда. Поезда направляются в различные стороны. Жел. -дорожная линия Тихорецкая - Ростов исправна; по линии ремонтируются посты.

 

Станицы Терновская и Новопокровская заняты отрядами противника. В Новопокровскую из Тихорецкой прибыло подкрепление 300 человек кавалерии и пехоты.

 

Жел. -дорожная линия на участке Тихорецкая - Белая Глина, бдительно охраняется противником. По полотну, у железнодорожных будок размещены заставы силой в 15-20 человек каждая; на участках между заставами наблюдение ведется дозорами и разъездами. На место тревоги немедленно прибывает бронированный поезд.

 

По жел. -дорожной линии Торговая - Батайск участки Кагальницкая - Батайск и Егорлыцкая - Целина разрушены восставшими донцами.

 

На участке Торговая - Царицын жел. -дорожное полотно и мосты на протяжении нескольких верст приведены в полную негодность казаками прилегающих станиц.

 

По слухам, противник сосредоточил в Торговой большие запасы снарядов и оружия.

 

Большевики станции Торговой обращались в село Медвежье за помощью для борьбы с донскими казаками, но медвеженцы в помощи отказали, ссылаясь на приближение Добровольческой Армии и грозящей им отсюда опасности.

 

ПРИКАЗ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

19 апр. 1918 г.

 

Сел. Лежанка. Кз 237 22 час, 30 мин

 

1. Противник силою примерно до 2000 пехоты при боевых орудиях ведет наступление на ст. Егорлыкскую, охватывая станицу с запада. Большевики, сосредоточившись в Белоглинской, активности не проявляют.

Части, занимавшие село Лопанское, сегодня утром под давлением бригады ген. Маркова бежали на Песчанокопскую

 

2. Завтра 20-го апреля приказываю ударить по группе противника, ведущей наступление на ст. Егорлыкскую, и разбить эту группу.

 

а) Ген. М. Богаевский - 2-ая бригада (без чехословацкого бат-на) и Кубанский конный полк выступить из Лежанки в 2 часа и, следуя долиной балки Водяной и затем на хут. Лисицына, ударить в тыл противника.

 

б) Полковник Глазенап - 1-й Конный полк. Кубанский пластунский бат-н и ополчение ст. Егорлыкской - активно оборонять ст. Егорлыкскую, а с подходом ген. Богаевского перейти в наступление и гнать противника к северу.

 

в) Ген. М. Покровский - 3 сотни наступать в указанном особой директивой направлении и захватить Гуляй-Борисовку.

 

3. Ген. М. Маркову - 1-ая бригада, - оставаться в сел. Лежанка, прикрывая ее с востока и юга, для чего немедленно один батальон перевести на южную окраину селения и сменить заставы ген. м. Богаевского.

 

4. Ген. Эрдели - Черкесский конный полк и разъезд Кубанского конного полка - вести разведку в прежних направлениях.

5. Штаб Армии остается в Лежанке.

 

Подлинный подписал

Ген. Лейт. Деникин.

 

Верно: Ген. Шт. Подполковник Тервенов.

 

СВОДКА СВЕДЕНИЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОГО ОТДЕЛЕНИЯ

к вечеру 24 апреля 1918 года.

 

1. Сведения об эвакуации большевиками Ростова подтверждаются. По слухам, требующим проверки, гайдамаки наступают на Ростов со стороны Б.Салы, Таганрог как будто, бы еще не занят.

 

Захваченными документами установлено, что в боях под Гуляй-Борисовкой участвовали, между прочим, 1-й батальон револ. полка Сев. Кавказа, отряды Ильинский, Кавалерский, Конно-латышский и Дивизионный; более крупным соединением является, повидимому 1-й Южно-Донской револ. отряд "Рыбалки". Командир фронта Жлоба издал воззвание, приглашающее казаков забыть распри и совместно с большевиками идти против немцев.

 

2, Нозочеркасское направление.

 

По слухам, 21 апреля вечером или 22 апреля утром Новочеркасск занят войсками ген. Попова.

 

Относительно обстоятельств, предшествовавших занятию города, штаб Походного Атамана дает следующие сведения: 20-го апреля большевики наступали на ст. Мелеховскую, но были отбиты. К вечеру 21 апреля большевики северо-восточнее Новочеркасска занимали линию хуторов Ягодин - Маркин - Сидоров, где держали себя пассивно.

 

По тем же сведениям.На жел. -дорожный узел Зверево-Лихая в больших силах наступают украинцы. Ими же заняты станицы Каменская и Митякинская, причем в последней у них много артиллерии и даже аэропланы. На ст. Миллерово два казачьих полка. Ст. Белокалитвенская (по линии Лихая - Царицын) под давлением большевиков оставлена казаками.

 

3. Царицынское направление.

 

Станции Ремонтная и Котельниково после упорного боя с большевиками оставлены казацким отрядом князя Тундутова, подчиненным Походному Атаману.

 

По частным сведениям 1-й и 2-й донские округа активно выступили против большевиков, и некоторые части создают угрозу сообщению по ветке Торговая-Царицын.

 

4. Тихорецкое направление.

 

23 апреля в селе Ильинка подвезено две подводы винтовок. По слухам, в Ильинку ожидается прибытие 2 - 3 отрядов со стороны Степной с целью обратного наступления на Гуляй-Борисовку. Сведения эти нуждаются в проверке, так как войска, действовавшие под Гуляй-Борисовкой, двигались в сторону ст. Степная, где 22 апреля наблюдалась их погрузка в поезда для отправки на Кущевку-Тихорецкую.

 

На ст. Кущевка около того же времени наблюдалось прохождение эшелонов со стороны Ростова на Тихорецкую (будто бы до 40 поездов). Через станцию Тихорецкая тоже проходило много эшелонов из Ростова и Екатеринодара, которые, по словам большевиков, шли на Б. Глину для действий против Добр. Армии. Вокруг станции и хут. Тихорецкого вырыты окопы.

 

5. Общие сведения

Лицо, прибывшее из Новороссийска, сообщает, что в город приезжала делегация от украинцев в составе 70 чел для ведения переговоров о сдаче города.

 

Из Новочерк. сов. р., каз. и кр, д. от 17/30 апреля дают следующие сведения:

 

а) В Новочеркасске 14 апр. стоял Титовскии пех.полк, подчиненный совету.

 

б) В Москве после ожесточенного артиллерийского огня обезоружены анархисты.

 

в) В Оренбурге собрание рабочих высказалось за советскую власть. В резолюции говорится об уходе из Оренбурга войск Дутова.

 

г) Воронежский губ исп. комитет организует штаб для обороны губернии от немцев и украинцев.

 

д) В Крыму немецкие войска ген. Коша достигли Симферополя.

 

е) В Финляндии под начальством фон-дер-Гольца немцы взяли узловые пункты Синнпе и Рихимяки.

 

ж) Германское официальное сообщение говорит о боях местного значения на французском фронте и об отбитии немцами английских атак. Только в одном месте отмечается взятие германцами высоты.

 

з) Из Луганска члены совета. Донецкой республики бежали, и власть перешла, к "правым организациям", образовавшим дружину, охраны города.

 

4) О Мариуполе сообщается следующее: "город находится во власти контр-революционных фронтовиков".

 

и) О Таганроге говорит газета: "Из Таганрога выехала делегация по направлению к немецкому расположению для выяснения вопроса об установлении, согласно распоряжению Ленина, твердой демаркационной линии на границе Донской Республики".

 

Начальник Разведывательного Отделения

Штаба Добровольческои Армии,

 

Генерального Штаба

Подполковник Раснянский.

 

20

 

События весны 1918 года для Ивана Игнатьевича пронеслись как один день. Слишком много изменений происходило вокруг. Некогда было размышлять и анализировать. А ведь это было привычно. Стоишь или сидишь за рабочим столом, привычными движениями что-нибудь кроишь или пришиваешь, а тем временем размышляешь. Но в эту весну пришлось побегать по окрестностям. Не так он представлял себе действия своего партизанского отряда. Собрав вокруг себя односельчан и нескольких казаков из окрестных сел, он предполагал, что придется сражаться с неприятелем. Быстрые и неожиданные атаки по соединениям белых силами небольшого партизанского отряда принесли бы пользу действиям пока еще плохо организованным и нерегулярным соединениям красной армии. Наиболее значительные боевые действия происходили вдоль линий железных дорог. Красные отряды передвигались по железной дороге. В их распоряжении была артиллерия, установленная на бронепоездах.

 

Были и небольшие соединения красной армии в степной полосе. Наиболее крупное соединение располагалось в районе Гуляй-Борисовки. Ближе к Иловайскому располагалось небольшой отряд красных, находившийся в Мечетке. С наступлением весны быстро передвигаться по степи было невозможно. Артиллерийские орудия вязли в грязи, лошади и люди быстро выбивались из сил. Красные экономили силы, ожидая подкрепления из промышленных центров. Своих людей они жалели. Стараясь не ввязываться в тяжелые бои, они предпочитали заниматься разъяснительной работой среди населения. Они защищали Советскую власть и завоевания революции. Одним из сильных аргументов был Брестский мир с немцами. Казаки видели в этом конец бессмысленной войне и переход к мирному труду на своей земле. Потому, на сторону красных переходили не только простые казаки и крестьяне, но и многие из служилых первоначально у добровольцев низших офицерских чинов.

 

Постепенно Иван Игнатьевич со своими казаками стал выполнять функции разведчиков и связных между отдельными соединениями красных. Большую помощь в сборе необходимых сведений ему оказывал Петр Дорофеевич, продолжавший служить на железной дороге. От него Иван Игнатьевич узнавал не только информацию, необходимую для военной разведки, но и основные события, происходившие на Дону.

 

Несмотря на разгром калединщины, борьба за Советскую власть на Дону на этом не закончилась, она только разгоралась. Чтобы укрепить Советскую власть на Дону и поднять трудовое казачество на борьбу с контрреволюцией, Военно-революционный комитет решил созвать съезд Советов. I съезд Советов Донской республики заседал с 9 по 14 апреля в Ростове, в клубе приказчиков. В его работе принимал участие Г. К. Орджоникидзе, Чрезвычайный комиссар Юга России. Делегаты избрали почетным председателем съезда В. И. Ленина и послали ему приветственную телеграмму. Съезд торжественно провозгласил, что на территории Донской республики законной является только Советская власть, выражающая интересы трудового народа.

 

Подавляющим большинством была принята большевистская резолюция о Брестском мире с Германией. В резолюции говорилось: "Съезд одобряет мирную политику Совета Народных Комиссаров, рассматривая Донскую республику как часть Российской Федеративной Республики, и считает для себя Брестский мирный договор обязательным". Съезд одобрил все декреты правительства РСФСР. В. И. Ленин, получив приветствие съезда, послал президиуму I съезда Советов Донской республики ответную телеграмму: "Ростов-на-Дону. От всей души приветствую первый съезд Советов Донской республики. Особенно горячо присоединяюсь к словам резолюции о необходимости победоносно закончить разрастающуюся на Дону борьбу с кулацкими элементами казачества. В этих словах заключается самое верное определение задач революции. Именно такая борьба и по всей России стоит теперь на очереди.

Ленин".

 

14 апреля, в день закрытия съезда, состоялись выборы в Центральный исполнительный комитет Советов Дона. В его состав вошли Г. К. Орджоникидзе, Ф. Г. Подтелков, М. В. Кривошлыков, И. А. Ермилов, С. И. Кудинов и другие. Председателем ЦИК был избран казак-коммунист В. С. Ковалев. ЦИК образовал Совет Народных Комиссаров Донской республики под председательством Ф. Г. Подтелкова. М. В. Кривошлыков был назначен народным комиссаром по управлению.

 

Виктор Семенович Ковалев "первые встретился с большевиками-пропагандистами в Петербурге, где он служил в Атаманском полку. В дни революции 1905 года он вступил в партию большевиков. В 1908 году, за активную революционную деятельность был приговорен военным судом к 8 годам каторги. Весной 1917 года В. С. Ковалев вернулся на Дон и принял самое активное участие в борьбе за власть Советов.

 

Подхорунжий Федор Григорьевич Подтелков, как и тысячи других казаков, познакомился с большевиками в окопах империалистической войны. С тех пор он твердо встал на путь борьбы за счастье трудового народа. Михаилу Васильевичу Кривошлыкову в 1918 году было 24 года, но, несмотря на молодость, это был последовательный пламенный революционер. Он не состоял в партии большевиков, но до последних дней своей жизни был с партией.

 

В конце апреля 1918 года ситуация опять стала тревожной. Германские войска, нарушив Брестский мирный договор, подходили к границам Дона. Опираясь на них, белогвардейский атаман Краснов поднял мятеж против Советской власти. Для борьбы против интервентов и белоказачьей контрреволюции нужно было поднять трудовых казаков. С этой целью по предложению Г. К. Орджоникидзе была создана комиссия для мобилизации казаков в северных округах Донской области. Возглавляли комиссию Подтелков и Кривошлыков. 1 мая 1918 года комиссия в сопровождении экспедиционного отряда выехала поездом ив Ростова в Усть-Медведицкий и Хоперский округа. 5 мая экспедиция прибыла на станцию Белая Калитва. Белогвардейцы обстреляли эшелон и повредили рельсы. Дальше двигаться по железной дороге было нельзя. Экспедиция продолжала путь на подводах. Когда она вступила на территорию Усть-Медведицкого округа, туда уже докатилась волна белогвардейских мятежей.

 

В хуторе Калашникове белым удалось окружить и обманным путем разоружить отряд Подтелкова. Развязка наступила в хуторе Пономареве, Краснокутской станицы, где белые учинили жестокую расправу над отрядом. 78 бойцов были расстреляны, Ф. Г. Подтелков и М. В. Кривошлыков - повешены. Чтобы подбодрить гибнущих товарищей, Подтелков и Кривошлыков пожелали умереть последними. Группу за группой подводили к яме и расстреливали. Стоя у виселицы, Подтелков обратился к народу с речью, он призывал казаков не верить офицерам и атаманам. "Одно только: к старому не возвращайтесь!" - успел крикнуть Подтелков свои последние слова. Эти слова стали девизом для многих красных казаков.

 

Начиная с 1 мая, в районе Каменской шли тяжелые бои с белоказаками и пришедшими им на помощь войсками немецких оккупантов. В этих тяжелых боях принимали участие красногвардейские отряды Донецкого округа, сформированные из революционных казаков и крестьян станицы Каменской и прилегающих к ней хуторов. Руководил отрядами председатель Каменского комитета большевиков Ефим Афанасьевич Щаденко, ставший впоследствии одним из крупнейших советских военачальников, наряду с наиболее известным всем Климентом Ефремовичем Ворошиловым, также командовавшим 5-й армией.

 

Четыре дня шли тяжелые бои, десятки раз красные пытались атаковать, но, встретив непреодолимую стену огня, откатывались назад. Тем временем эшелоны медленно, растянувшись на 20 километров, продвигались к станции Лихая. Каменская была оставлена по приказу командования 5-й армии лишь после того, как последний эшелон подошел к Лихой. Чем дальше продвигалась 5-я армия, тем ожесточеннее становились бои. На отрезке пути между Лихой и Белой Калитвой немцы и белогвардейцы открыли ураганный огонь из артиллерии и пулеметов. С воздуха бомбили вражеские аэропланы. Зарево от горящих эшелонов было видно за десятки километров. Больше двух месяцев пробивались на восток красные отряды. Непрерывно приходилось отбивать атаки белогвардейцев, сокрушать вражеские заслоны, с боя занимать станции и разъезды. Под палящими лучами южного солнца, в голой степи надо было ремонтировать путь, восстанавливать взорванные мосты.

 

Наиболее жестокие бои происходили в районе станицы Нижне-Чирской. Белоказаки взорвали мост через Дон, и бойцам 5-й армии пришлось в течение месяца отбивать атаки врага, стремившегося помешать его восстановлению. И снова на помощь белогвардейцам пришли немецкие оккупанты. Атаман Краснов откровенно говорил об этом на заседании Большого войскового круга: "Я вошел в переговоры с германцами. Благодаря весьма искусной политике... за шерсть и за хлеб мы получили орудия, винтовки и патроны". По просьбе атамана Краснова немецкие интервенты сняли в. Севастополе орудия с поврежденных русских кораблей, подвезли их на платформах к фронту у Нижне-Чирской и передали в распоряжение белоказачьих войск. На небольшом участке командование сосредоточило 25 тысяч белоказаков, прекрасно вооруженных новенькими немецкими винтовками, пулеметами и пушками. С рассвета и до поздней ночи кипели тяжелые бои. Дрожала от орудийных залпов земля, по двенадцать-семнадцать раз в день лезли в атаку белоказаки. Тысячами трупов устлали враги ковыльные скаты придонских высот и подступы к железнодорожному мосту у станции Чир. Но прорвать, сокрушить оборону красных войск они не смогли.

 

Все это происходило севернее Иловайского, но постепенно военные действия стали приближаться. Ивану Игнатьевичу пришлось принимать участие в боевых действиях попеременно в составе нескольких соединений красных. Таким образом, Ивану Игнатьевичу пришлось познакомиться, иногда даже лично, с некоторыми из красных командиров. Эти люди были незаурядными личностями, оставившими след в истории сражений Гражданской войны. Их судьбы складывались совершенно по-разному.

 

В районе Азов-Кущевка-Сосыка стояла армия Сорокина примерно в 30-40 тысяч бойцов при 80-90 орудиях и двух бронепоездах. Армия имела фронт на север в сторону Ростова против немцев и на северо-восток против донцов и добровольцев. Эта группа состояла главным образом из бывших солдат Кавказского фронта и отступивших весною с Украины отрядов; отличалась более правильной организацией и дисциплиной и имела во главе начальника наиболее популярного среди бойцов. Часть войск Сорокина предприняла весною наступление против Добровольческой армии, и 19 мая подступила к самой станице Мечетинской. Деникин концентрическим наступлением двух колонн (из Мечетинской и Егорлыкской) их отбросил за Гуляй-Борисовку.

 

В районе по линии железной дороги Тихорецкая - Торговая и к северу от нее располагались многочисленные, не объединенные отряды общей численностью до 30 тысяч бойцов со слабой артиллерией. В числе их находились получившие впоследствии боевую известность пехотная бригада, называвшая себя "железной", Жлобы и конная Думенко. Состояли эти части главным образом из фронтовиков и крестьян Ставропольской губернии, остатков частей бывшего Кавказского фронта, отчасти из мобилизованных кубанских казаков. Эти войска тревожили постоянно расположение белых у Егорлыкской.

 

В углу, образуемом реками Манычем и Салом, имея центром Великокняжескую, располагалось 5 отрядов силою до 12 тысяч бойцов при 17 орудиях, объединенных одно время под командой Васильева. Состав их был подобный отрядам Жлобы и Думенко, только вместо кубанских казаков в них входили сотни донских красных казаков. На этом фронте происходили постоянные стычки с белыми донскими отрядами Быкадорова. Кроме этих крупных военных соединений, во многих крупных городах и на железнодорожных станциях расположены были сильные гарнизоны (Тихорецкая, Екатеринодар, Армавир, Майкоп, Новороссийск, Ставрополь и другие населенные пункты). Снабжались оружием и боевыми припасами красные войска Северного Кавказа из остатков прежних военных складов Кавказского фронта, путем изъятия оружия у населения. Частично было организовано производство оружия в Армавире, Пятигорске, Георгиевске. Оружие подвозилось сначала из Царицына, а потом, после потери железной дороги, кружным и тяжелым грунтовым путем из Астрахани через Святой Крест.

 

В общей сложности, весной 1918 года Добровольческую армию ожидала встреча с 80-100 тысячами войск красных. В состав их входило немало надежных в военном отношении и тяготевших всецело к Советской власти кадров тех отрядов, которые под давлением немцев отошли за Дон с Украины, Крыма и Донской области. Наконец, в то время, как солдаты русских армий европейского фронта распылялись свободно по всему необъятному пространству России, войска Кавказского фронта, не попавшие в черноморскую эвакуацию, были зажаты в тесном районе между Доном и Кавказским хребтом став неистощимым и хорошо подготовленным материалом для комплектования Северо-Кавказской Красной армии.

 

21

 

Иван Игнатьевич ощущал себя больше наблюдателем, чем участником происходящих событий. Пожар Гражданской войны пылал уже повсюду. Иногда Ивану Игнатьевичу казалось, что он находится на небольшом острове, где было относительно спокойно, в то время как со всех сторон бушевал шторм. Он ожидал, когда волны достигнут и его небольшого острова. Но волны только приближались, чтобы пройти мимо. Долго ли такое может продолжаться, он не знал. Пока ему везло. Кто знает, может быть скоро и его накроет приближающейся волной. Когда он находился дома в Иловайском, занимаясь своим портновским ремеслом, то мало кому приходило в голову, что он, помимо кройки и шитья, размышляет над планом боевых действий всех фронтов Донского края. Конечно, он не командовал фронтами на самом деле. Тем не менее, склонившись над своим рабочим столом с выкройками или закодированными военными планами, он походил на генерала Деникина, в это же время, склонившегося над картами фронтов в каких-нибудь 25 верстах рядом в Егорлыкской. Так можно представить себе игру двух шахматистов, обдумывающих партию, любителя и мастера.

 

Океан войны бушевал вокруг. Ситуация на Дону менялась постоянно. Задонье, занятое красными, разделялось резко на две части. Ростовский округ, населенный сплошь иногородними и насыщенный войсками Сорокина, колебался между идеями революции и контрреволюции. Отрицательно относившиеся к казачьей власти ростовские крестьяне не чувствовали влечения к определенной власти. Крестьянские депутаты округа на съезде 5 - 12 мая в городе Ростове, по вопросу о мобилизации для борьбы против белогвардейцев, подали 51 голос за мобилизацию и 44 против, при 9 воздержавшихся. Иное положение было на Маныче и Сале (Сальский округ с центром в Великокняжеской). Многолюдные и богатые крестьянские слободы (особенно Мартыновка и Орловка) дали преобладающий контингент красных отрядов, где они сами были хозяевами своей жизни и вершителями судеб старинного спора с казаками. Там иногороднее население было почти сплошь настроено за большевиков. Потому, продвижение по округу белых казацких ополчений с севера шло чрезвычайно вяло и нерешительно.

 

"Ставропольская республика" самоуправлялась с января 1918 года, имея свой собственный "совет народных комиссаров", просуществовавший только до марта, когда был свергнут красноармейцами. Присланный из Петрограда для организации Красной армии бывший жандармский ротмистр Коппе совместно с матросом Якшиным и несколькими солдатами поставил свой "совет". "Демократические земства" и "социалистические думы" были разогнаны и заменены советами, управляемые бывшими солдатами. Они - бывшие фронтовики - были хозяевами положения; они законодательствовали, взимали сборы, мобилизовали население, на районных съездах решали вопрос о войне и мире. Губерния - исключительно земледельческая, богатая, в которой средний подворный надел составлял 20,6 десятины, и 70 процентов всей земли находилось во владении сельских обществ и крестьян. Остальные 30 процентов только что были поделены, и крестьяне не успели еще воспользоваться плодами своего приобретения. Осязательные выгоды нового строя сталкивались с тяжестью отрицательных сторон безвластья и беспорядка, вторгнувшихся в жизнь.

 

Советская власть, установленная в Ростове-на-Дону 8 ноября 1917 года, удерживалась ровно полгода. При активной помощи контрреволюционного казачества 8 мая 1918 года в город вступили немецко-кайзеровские оккупанты. Военный гарнизон Ростова-на-Дону оказался неспособным противостоять немецкому вторжению и начал спешно отходить на восток к Царицыну, где предполагалось расквартировать штаб Северо-Кавказского военного округа.

 

Накануне падения, военный гарнизон Ростова-на-Дону представлял собой революционное скопление народов бывшей Российской империи, а так же воюющих стран Европы и Азии, втянутых в первую мировую войну. Нелегкими дорогами солдатской судьбы собирались в этот южный город венгры, чехи, сербы, хорваты, поляки, китайцы, которые были завезены царским правительством в Россию для строительства оборонительных укреплений. Объединяясь в интернациональные отряды, иностранные легионеры брали в руки оружие для защиты русской революции. Но, несмотря на интернациональный энтузиазм, войска Ростовского гарнизона были политически неорганизованны, и как военная сила, плохо управлялась командованием.

 

Не случайно, перед отступлением Ростовского гарнизона на Царицын, город подвергся стихийному и опустошительному грабежу: вскрывались банки, магазины, арсеналы. Оружие, государственные ценности, золото, дорогие товары без учета грузились в эшелоны. В этой неразберихе, часто прикрываясь революционным знаменем беззастенчиво орудовали мародеры, уголовники, грабители, сомнительные личности. Из винных погребов выплеснулась пьяная река. Алкогольный угар украсил самовластие вероломным буйством и насилием. Торжествовало беззаконие. Вскоре Владикавказская железная дорога оказалась перегруженной воинственными эшелонами под черными знаменами анархии. Еще не остывшие от пьяного ростовского погрома в узловую станцию Тихорецкая ворвались транспорты головорезов Петренко, Маруси Никифоровой, Черняка, Березки, Гуляй Гуляйко, Чередняка, Каски, Самохвалова. В этой же буйной компании в составе партизанского полка анархиста Черняка прибыл сюда отряд Петра Штейгера.

 

Вслед за анархистами из Ростова следовали тревожные воззвания Донского Советского правительства, в которых сообщалось о погромах, грабежах, бесчинствах и выражались требования о применении революционных санкций к грабителям по пути их следования. Узловая станция Тихорецкая оказалась в плену у погромщиков. Воинствующее сборище продолжало грабить, бесчинствовать, провозглашать пьяные клятвы верности черным знаменам анархии. В этом пьяном самовластии главарь отряда Петренко из-под носа охмелевшей братии втихомолку уволок Золотой эшелон и рванул к Царицыну.

 

Штаб обороны Царицына не сразу разобрался в характере отступающих из Ростова войск. Под натиском интервентов к Царицыну отходили 3 и 5 армии, отряды красных партизан, отряды рабочих железнодорожников, казачья, иногородняя беднота, жители южных районов - все, для кого была дорога революция и Советская власть. В смятении, неуправляемом хаосе философия идеолога анархизма Кропоткина о безгосударственном обществе, путь к которому лежит через экспроприацию, бунтарство и террор, нашла себе благоприятную почву в сердце деклассированных элементов и мелкобуржуазных собственников. Разброд, безвластие, политически незрелая людская масса оказалась идеальной социальной средой для вспышки анархизма. Были подняты черные знамена. Под эти знамена шарахнулся сброд авантюристов, политических проходимцев, самостийников, рыцарей большой дороги.

 

Контролируя перемещение военных эшелонов по Владикавказской железной дороге через Котельниково окружной военно-революционный комитет, штаб обороны Царицына обязал котельниковское руководство не препятствовать продвижению военных эшелонов к Царицыну, а при необходимости оказывать им необходимую техническую и продовольственную помощь.

 

К исходу дня 11 мая 1918 года в Котельниково на подъездных путях остановились эшелоны головной колонны отступающих войск. Возглавил колонну некий Петренко. Во время короткой остановки личный состав колонны на продпункте по существующим нормам получил необходимое продовольствие. Не задерживаясь, транспорты ушли к Царицыну. Утром 12 мая транспорты Петренко остановились в Елшанке около Царицына. К этому времени революционным властям Царицына стало известно, что транспорт Петренко до отказа загружен награбленными ценностями, оружием, военным снаряжением: около трех миллионов золотом и большое количество дорогих товаров находились в вагонах и более полутора миллионов ценностей в личном пользовании мародеров.

 

Руководством Царицынского штаба обороны Петренко было предложено: оружие, военное снаряжение немедленно сдать в арсенал, золото, деньги, ценные товары сдать в государственный банк. Награбленные ценности, прилипшие к рукам мародеров, конфисковать и взять на строгий государственный учет. Петренко было обещано: после выполнения поставленных условий его отряд будет реорганизован, после чего войдет в состав действующих частей Красной Армии и поставлен на все виды военного довольствия по существующим нормам. Требования царицынских властей Петренко выполнять отказался. Силой захватил станцию Царицын Владикавказский и, укрепившись на Дар Горе, открыл артиллерийский огонь по городу. Ему удалось объединиться с местной контрреволюцией и анархистами, находившимися в Сарепте на фильтрации. В Царицыне начался мятеж.

 

Подавление мятежа царицынский штаб обороны поручил начальнику царицынского гарнизона Ивану Тулаку. Объединив действия войск гарнизона и революционных отрядов из рабочих заводских дружин, Тулаку удалось расчленить мятежников на мелкие группы. К исходу 12 мая 1918 года мятеж был ликвидирован. Петренко был пойман и по приговору военно-полевого суда расстрелян. После подавления мятежа в Царицыне Котельниковским революционным властям Царицынским штабом обороны срочно предписывалось военные эшелоны анархистов, следующие в Царицын, задерживать и разоружать, в случае сопротивления подавлять силой оружия. Из Тихорецкой об анархистах доходили самые невероятные слухи, особенно популярными были легенды об отряде Маруси. Эта грозная воительница объединила ростовских уголовников и отличалась крайней бесцеремонностью и жестким нравом. Официальные обращения Донского Советского правительства предупреждали о бесчинствах Черняка, Березки, Гуляй Гуляйко, им инкриминировались очень тяжелые преступления и нарушения революционной законности.

 

22

 

8 мая 1918 года казаки и немцы выбили красных из Ростова-на-Дону. Отряд Буденного, ведя арьергардные бои, отступил к Царицыну. В июне советские партизанские отряды объединились в один отряд под командованием Григория Шевкоплясова. Всю кавалерию отряда возглавил Думенко, а Буденный стал у него заместителем. Борис Мокеевич Думенко, иногородний, как и Буденный, в Первую мировую служил в конно-артиллерийском полку, дослужился до чина вахмистра, имел полный бант - четыре солдатских "Георгия".

 

Немецкое командование через генерала Эльснера, представителя Добрармии в Ростове, для связи с Доном, предложил войти с немцами в соглашение, до перемирия включительно, от имени Российской Русской Армии. Они были согласны отбросить Брест-Литовский договор с большевиками. Более того, помочь Добрармии в их борьбе и гарантировали занятие Москвы в три месяца. Это предложение Командование Добрармии категорически отвергло, считая, что нельзя изменить договорам с союзниками, хотя вести войну против немцев тоже не нужно, и стоит держать с ними вооруженный нейтралитет. Дойдя до Черного моря, следует установить связь с союзниками. В задачу союзников входило поддержать добровольцев в борьбе против большевиков.

 

Попытки эти остались безрезультатными: командование Добровольческой Армии, избегая каких бы то ни было активных действий в отношении немцев, категорически отказалось войти с ними в договорные отношения. Создалось весьма оригинальное положение, своего рода "вооруженный нейтралитет".

 

Части Добрармии, закончив к концу апреля Первый Кубанский поход, расположились в трех донских станицах. В преддверии Второго Кубанского похода бригады Добровольческой Армии были приказом по Армии переименованы в дивизии. Дислокация их была следующая. В станице Егорлыцкой стояла 1-ая пехотная дивизия генерала Маркова и Конная дивизия генерала от кавалерии Эрдели; в станице Мечетинской - 2-я пехотная дивизия генерала Боровского, а в станице Кагальницкой стоял 1-й Конный полк полковника Глазенапа. 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского была еще в Новочеркасске и, подтянувшись немного позже, влилась в ряды Добровольческой Армии, выйдя с ней во Второй Кубанский поход.

 

К этому времени немецкие войска широким фронтом продвинулись далеко в глубину Российской территории, заняв на юго-западе украинские просторы, Крым, иначе - северные берега Черного моря, и, продвигаясь на восток вдоль Азовского, вошли на территорию Дона, заняв Ростов. От Ростова и Пскова были открыты пути в российские области, где не было войны и не было красных. Дон установил дружеские отношения с немцами. Строил свою самостоятельность "ныне и на будущие времена" при Войсковом атамане Краснове. Установил дружеские связи также с Гетманом Украины Скоропадским. Получал широко от немцев вооружение и часть его, "омывая в водах Дона", передавал Добровольческой Армии. Представителем для связи с Доном был назначен от Добрармии генерал Эльснер. Кубань, в лице своих представителей, находясь в стане Добрармии, выслала свои посольства на Дон и Украину для установления дружеских отношений и связи, в том числе и для контакта с немцами.

 

В таких крупных центрах, как Киев и Ростов, стали проявлять деятельность политические и общественные организации белых. Со всех сторон, свободных от красных, а также и прорываясь через их кордоны, к Добровольческой Армии стали тянуться и стекаться добровольцы, и в одиночку, и организованными частями. Из Румынии, через немецкий стан, пришли добровольцы отряда полковника Дроздовского. Немцы, по началу, не только не препятствовали этому, а во многих случаях даже помогали в стремлении пополнить ряды Добрармии для борьбы с красными. Они разрешали строительство вербовочных пунктов на занятой ими российской территории, пока не определилось к ним отношение Добрармии. Когда же это отношение определилось, то по этому вопросу генерал Деникин отметил: "Я должен добавить еще одно. Оставаясь неизменно нашим врагом, немецкое командование на юге России относилось всегда с большим уважением к Добровольческой армии"

 

Помимо взаимоотношений с немцами, назревал еще вопрос политической ориентации. К тому времени Добровольческая армия сохраняла независимость от политических организаций, союзников и врагов. Непосредственно возле нее не было и видных политических деятелей, не считая бывшего Председателя Государственной Думы Родзянко.

 

К концу Первого похода, 23-го апреля 1918 года, в
станице Егорлыцкой генералом Деникиным, как Командующим Добрармией, было
выпущено его первое политическое обращение к русским людям. Напечатано оно
было в большом количестве экземпляров в походной Кубанской типографии для
распространения в Ростове, Киеве, и отправки в Москву и дальше по России. Но
среди офицерства стало вызывать толки упоминание в воззвании о
народоправстве и Учредительном Собрании. В Армии начался кризис и стал
принимать глубокие и опасные формы. Так, в смысле "ориентации" серьезное
влияние оказывали киевские германофильские круги. Шла эта тенденция и с Дона
- от его ориентировки взаимоотношений с немцами. Милюков в своем письме от
7-го мая 1918 года писал, что он вступил уже в сношения с генералом
Алексеевым, чтобы убедить его обратить Добровольческую Армию на объединение
России путем контакта с немцами и восстановления конституционной монархии.
Кроме "ориентировки", на что указывает и генерал Деникин, был вопрос с
"лозунгами".

Лозунги о народоправстве и будущем Учредительном Собрании не
удовлетворяли офицерство. Мало кто верил в возможность их осуществления.
Громадное большинство командного состава и офицерства были монархистами. На
это показывает и генерал Деникин и приводил пример, что на военном
совещании, при выработке плана похода на Кубань, имело место столкновение
генерала Маркова с Дроздовским по вопросу ориентации, ибо последний не скрыл
того, что он за монархическую ориентацию Добровольческой Армии. В отношении
генерала Алексеева генерал Деникин указывал, что последний разделял
монархические убеждения вплоть до решения этого вопроса в положительном
смысле и принятия монарxической ориентировки, как политической программы
Добрармии.

С другой стороны, по утверждению генерала Деникина, этот вопрос
недостаточно созрел, ибо преждевременно объявленный лозунг может лишь
затруднить выполнение широких государственных задач. Да и на территории
казачества, где собирались антибольшевицкие силы, не было монархических
настроений.

Чтобы разрядить атмосферу, командованием Добрармии было решено
поговорить непосредственно с офицерами. Для этого была избрана станица
Егорлыцкая, где сосредоточивалась большая часть войск Добрармии. На это
собрание Командованием были приглашены офицеры, занимавшие должности до
командиров взводов включительно. Прибыв из Мечетинской со своим штабом и
генералом Алексеевым, Командующий Армией сделал смотр войскам Егорлыцкого
гарнизона. Войска были выстроены в поле за станицей.

Фронтом к станице - пехота. Перпендикулярно к ее левому флангу
построилась кавалерия, на фланге стоял конный черкесский полк во главе со
своим командиром полковником Келеч Гиреем. В ожидании прибытия командующих,
священнослужители готовились к молебствию. Был солнечный прекрасный день -
около десяти часов утра, когда построились войска. Из степи неслись запахи
свежей весенней травы и первых цветов, как и пение жаворонков из небесной
выси. Все замерло. Показались командующие в сопровождении чинов штаба.
Раздалась команда войскам для снятия головных уборов для молитвы, - и
началось молебствие. По окончании молебствия, в сопровождении чинов свиты,
генерал Деникин и генерал Алексеев стали обходить войска, начав с
выстроившейся фронтом к станице пехотой.

Смотр войскам производил Командующий Добрармией генерал
Деникин, несмотря на присутствие генерала Алексеева, Верховного Руководителя
Добрармии. Объясняется это тем, что генерал Алексеев, из соображений
авторитета и непосредственного общения с Армией, считал необходимым, даже в
своем присутствии, чтобы смотры войскам и принятие парадов производил
Командующий Армией.

После смотра офицеры отправились в станичное правление на
собрание. Все офицеры, подлежащие присутствию на этом собрании, с большим
интересом устремились в станичное правление и расселись на скамьях. Скамеек
для всех не хватило; и остальные стояли вдоль стен. За столом, лицом к
собравшимся, сидели генералы Алексеев, Деникин и еще несколько генералов.
Всем места за столом не хватило, потому позади стола стояли начальники
дивизий Егорлыцкого гарнизона - генерал от кавалерии Эрдели и
генерал-лейтенант Марков.

Генерал Алексеев, взяв первым слово, говорил о немцах, как о
враге жестоком и беспощадном, таком же враге, как большевики. Также, он
сказал о малых шансах Германии на победу и о будущем России, в случае связи
с Германией. Он обосновал два положения: 1) Союз с немцами морально
недопустим и политически нецелесообразен; 2) Пока - ни мира, ни войны.
Какая-либо связь с немцами недопустима из-за необходимости оставаться
верными нашим союзникам. Генерал Алексеев указал, что ставка должна быть
сделана только на союзников, и на их помощь по свержению большевизма в
России.

Когда генерал Алексеев развивал свою мысль о невозможности
какого-либо сотрудничества с немцами и принятия от них помощи, об их
нечестной политике, и так далее, его прервал, поднявшись во весь рост со
скамьи, командир Кубанского стрелкового полка подполковник Ростислав
Михайлович Туненберг, и произнес, обращаясь к генералу
Алексееву:

- Да,  но это враг
культурный, - и добавил, что немцы, дав обещание, его и
выполняют.

Наступила полная тишина. Генерал Алексеев, прервав свой доклад
собранию офицеров, молча смотрел на него. Все взоры были обращены на
"оппонента". Никто не дал ему ни одной реплики, ни со стола
Командования, ни со скамей слушателей. Атмосфера, чувствовалось, стала
напряженной. Подполковник Туненберг, высказав свое мнение, вытянулся по
военному и, сделав поклон, сел на свое место. При продолжавшейся молчаливой
и напряженной атмосфере, генерал Алексеев ни одним словом или жестом не
реагировал на происшедший инцидент и продолжал свой
доклад.

После генерала Алексеева слово взял генерал Деникин. Говорил он
о монархизме. Его речь была кратка и резка:

- Когда каждый солдат стал решать вопросы стратегии, войны и
мира, монархии или республики, то армия развалилась. Теперь повторяется,
по-видимому, то же. Наша единственная задача - борьба с большевиками,
освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены.
Требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Чтобы тотчас
же разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы круги,
которые теперь, если и не помогают Армии, то ей и не мешают, начали активную
борьбу против нас? Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный
выход - вера в своих руководителей. Кто верит нам - пойдет с нами, кто не
верит - оставит Армию. 

После речи генерала Деникина слово попросил генерал Марков и от
имени своей дивизии заявил, что все они верят в своих вождей и пойдут за
ними. То же самое сделал и генерал Эрдели от имени своей конной
дивизии.

На этом собрание было закончено, и никаких обсуждений по
затронутым вопросам не было предложено. Это и не совмещалось с военной
этикой. Генералы пригласили офицеров для того, чтобы сообщить о своем
решении, а не для обсуждения его. Когда генералы Алексеев и Деникин
удалились с прочим генералитетом, офицеры медленно и задумчиво стали
расходиться. Некоторые оставались в помещении, некоторые собрались в
небольшие группы на улице. Все обсуждали между собой возникшие вопросы.
Многие были взволнованы. Михаил Констанинович имел свое мнение о немцах и
союзниках, но он еще раз отметил для себя, что ему все больше начинает
нравиться мнение генерала Деникина.

Начальники в своих частях сообщали главной массе офицеров, не
бывших на собрании, о том, что там обсуждалось. Генерал Марков после
собрания провел открытую беседу с собравшимися офицерами своей дивизии, в
большинстве рядового состава. Они являлись по тому времени главной
прослойкой строевых частей. Его авторитет имел решающее значение. Углы были
сглажены и, по словам Маркова, сказанным вечером Деникину: "Теперь публика
успокоилась".

На 12 июня назначена была атака станции Торговой. Еще 9-го началось расхождение дивизий на широком фронте, причем конница Эрдели и дивизия Маркова с донскими частями Быкадорова должны были накануне (11-го) выйти к линии железной дороги Тихорецкая-Царицын, очищая свои районы от мелких партий красных, отвлекая их внимание и 12-го завершая окружение Торговой; две сильных колонны - Дроздовского и Боровского - направлены были с возможною скрытностью вдоль линии железной дороги Батайск-Торговая и берегом реки Среднего Егорлыка для непосредственного удара на Торговую. Дивизия Боровского составляла вначале мой общий резерв. В этом походе армия, невзирая на свою малочисленность, двигалась все время широким фронтом для очистки района от мелких банд, для прикрытия железнодорожного сообщения и обеспечения главного направления от удара мелких отрядов и ополчений, разбросанных по краю.

 

10 июня после упорного боя генерал Эрдели овладел селом Лежанкой; часть красноармейцев была изрублена, другая взята в плен, остальные бежали на юг. 11-го конница с таким же успехом овладела селом Богородицким, выслав в тот же день разъезды для порчи и перерыва железнодорожного пути от Тихорецкой. Штаб добровольцев шел при колонне Боровского и заночевал в селе Лопанском. На рассвете 12-го колонна вступила в бой. Около 7 часов утра, разбив красных у Крученой балки, Боровский преследовал их передовыми частями в направлении Торговой, дав отдых главным силам.

 

Со стороны Торговой, которую должна была атаковать колонна Дроздовского на рассвете, слышен был только редкий артиллерийский огонь. Дроздовский, сделав ночной переход, с рассветом развернулся с запада против Торговой и вел методическое наступление, применяя тактику большой войны. В тот момент, когда Михаил Константинович с офицерами штаба въехали в хутор Кузнецова, части Дроздовского готовились там к переправе через реку Егорлык. Красные от Торговой обстреливали добровольцев редким артиллерийским огнем; с противоположного берега и хутора Шавлиева шел ружейный и пулеметный огонь; туда, стоя открыто в расстоянии 150 шагов, стреляло картечью орудие белых.

 

Хутор Шавлиев был взят, и дивизия стала переходить через Егорлык и развертываться против Торговой, откуда из длинных окопов была встречена огнем. Дроздовский долго перестраивал боевой порядок; темп боя сильно замедлялся. Между тем со стороны Крученой балки по всему полю, насколько видно было глазу, текли в полном беспорядке толпы людей, повозок, артиллерии, спасавшихся от Боровского. Нго колонна продолжала наступление на Торговую. Около двух часов дня начал подходить Корниловский полк, и дроздовцы вместе с ним двинулись в атаку, имея в своих цепях Дроздовского и Жебрака. Торговая была взята; захвачено три орудия, много пулеметов, пленных и большие интендантские запасы. На железнодорожной станции, где расположился штаб, тотчас по ее занятии, дроздовцы установили пулемет на дрезину, и погнались за уходившими эшелонами красных. Другие отряды белых мастерили самодельный "броневой поезд" из платформ с уложенными на них мешками с землей и ставили орудие и пулеметы. Вечером "первый бронепоезд" Добровольческой армии двинулся к станции Шаблиевской.

 

В этот же день генерал Эрдели с кубанскими казаками захватил с бою село Николаевское, станцию Крученскую и, оставив там полк для прикрытия со стороны Тихорецкой, двинулся к Торговой. Казаки и черкесы прошли за три дня 110 верст с несколькими боями; уставшие лошади еле двигались. Тем не менее, Эрдели к вечеру подошел к Торговой, успев перекрыть красным юго-восточные пути отступления, и в происшедшей там конной атаке казаки многих изрубили, более 600 взяли в плен.

 

12 июня воссозданная Добровольческая армия одержала свой первый крупный успех. С 12 июня в течение 20 месяцев Северный Кавказ был отрезан от Центральной России, а центр страны - от всероссийских житниц - Кубанской области и Ставропольской губернии и от грозненской нефти. В районе Кизлярского и Петровского участков Владикавказской железной дороги царила анархия и велась борьба между терцами, горцами и красными. Это обстоятельство, несомненно, подрывало экономический базис Советской власти, но в силу роковых переплетений интересов не могло не отозваться на общем состоянии народного хозяйства.

 

Спускалась уже ночь, замирали последние отзвуки артиллерийской стрельбы где-то на севере, а от колонны Маркова не было никаких известий. Наконец, пришло донесение: "Станция Шаблиевская взята. Генерал Марков смертельно ранен". Как узнал Михаил Константинович, 11 июня Марков очистил от мелких отрядов красных район между Юлой и Манычем и приступил к операции против Шаблиевки. Станция оказалась занятой сильным отрядом с артиллерией и бронепоездами. Взять ее в этот день не удалось. Весь день 12-го продолжался тяжелый и упорный бой, вызвавший серьезные потери, и только к вечеру, очевидно, в связи с общей обстановкой, красные начали отступать. Уходили и бронепоезда, посылая последние, прощальные снаряды по направлению к брошенной станции. Одним из них вблизи от Маркова был тяжело ранен капитан Дурасов. Другой выстрел -"предпоследний"- был роковым. Марков, обливаясь кровью, упал на землю. Перенесенный в избу, он мучился недолго, приходя иногда в сознание и прощаясь трогательно со своими офицерами-друзьями, онемевшими от горя, сказал:

 

- Вы умирали за меня, теперь я умираю за вас...

 

Наутро 1-й Кубанский стрелковый полк провожал останки своего незабвенного начальника дивизии. Раздалась команда: "Слушай - на караул!.." В первый раз полк так небрежно отдавал честь своему генералу: ружья валились из рук, штыки колыхались, офицеры и казаки плакали навзрыд. К вечеру тело Маркова привезли в Торговую. После краткой литии, гроб на руках понесли в Вознесенскую церковь сквозь строй добровольческих дивизий. В сумраке, среди тишины, спустившейся на село, тихо подвигалась длинная колонна. Над гробом реял черный с крестом флаг, его флаг, мелькавший так часто в самых опасных местах боя. В ту же ночь два грузовика со взводом верных соратников, с пулеметами по бортам везли Маркова по манычской степи в Новочеркасск. Там была семья Маркова - мать, жена и дети.

 

23

 

Царское правительство полагало, что путем насилия приведет народ к повиновению, причем результат действий властей в этом направлении был более существенным и богатым последствиями, чем усилия радикальных групп по использованию террора для уничтожения монархии и пробуждения масс. Первая мировая война была тяжелым опытом для русских солдат и офицеров, но не ликвидировала запрет убийства вне боя. Этот процесс занял период от февраля 1917 до начала 1918 г. Жестокость, ненависть, насилие и страх использовались всеми сторонами гражданского конфликта как эффективное средство борьбы. Это был дополнительный, а то и главный, стимул к ведению непримиримой борьбы с врагом. Отношение к противнику в ходе гражданской войны не было традиционным: пленные не изолировались, как в обычной войне, им или предлагали перейти на эту сторону борьбы или подвергали казни. Со стороны белых отношение к расстрелу было как к наказанию взбунтовавшихся и неисправимых преступников. У красных лучшим методом очищения земли от "устаревших форм человеческой жизни" считалась "шлёпка". Стереотип подобного способа решения проблем стал стандартом поведения в послевоенные годы. Не случайно по отношению к бытовым и личным врагам активно использовалась терминология времен гражданской войны: "белокопытая сволочь", "офицерские денщики" и пр.

 

Гражданская война не сводилась к фактам ужасающего насилия. Она знает случаи великодушного отношения к побежденному противнику. Например, повешенный белыми в 1919 г. И. Кочубей пощадил в 1918 г. захваченных в плен корниловцев! А простых красноармейцев зачастую больше интересовало содержимое мешков и карманов, чем жизни пленных. Как простодушно рассказывал один из красноармейцев Иван Игнатьевичу:

 

- Барахлились у пленных, которые и шли и ехали по пути от Екатеринодара или Новороссийска. А командир давай у нас стрелять с нагана. Мы тогда немного струсили, но все-таки подбарахлилися. Потому что все с лазарета, надо подбарахлиться. Потому что боев уже нет и не видно. Но все-таки мы тогда подбарахлились.

 

Широкое распространение насилия в годы гражданской войны понятно с точки зрения психологии. Всякий конфликт накапливает настроения. Врагом был тот, кто думал иначе, одевался иначе, желал другого. Каждый лагерь считал своих противников нарушителями правил жизни для него святых. А победили те, чья схема насилия была рациональнее и лучше обоснована идейно.

 

В первых числах июня 1918 года по каналам железнодорожной связи начали поступать сообщения, что по Владикавказской железной дороге к Царицыну движутся эшелоны вооруженных войск, которые грабят население, угоняют скот, игнорируют местные власти. В Котельниково срочно было собрано заседание окружного совдепа и штаба обороны, были зачитаны воззвания Донского Советского правительства и распоряжения Царицынского штаба обороны о разоружении любых военных групп, не подчиняющихся местным властям. Котельниковский гарнизон был приведен в боевую готовность, железнодорожным службам даны указания: южный семафор не открывать без особого на то распоряжения котельниковского командования. На южной окраине города в окопах заняли боевые позиции части Котельниковского гарнизона, готовые вступить в бой в случае попыток анархистов силой пробить дорогу к Царицыну.

 

После Петренко через Котельниково проходили мелкие группы анархистов, но они сопротивления, как правило, не оказывали, ими занималась комиссия по реквизиции грузов. Председатель комиссии А. В. Селиванов брал на учет казенное имущество, тщательно проверялось имущество личного пользования, все сомнительно приобретенное конфисковалось. Но в ночь с 5 на 6 июня 1918 года, едва только начало рассветать, к Котельниково начали один за другим подползать несколько больших транспортов. Классные вагоны шли вперемешку с теплушками и платформами, забаррикадированными мешками с песком. На платформах артиллерия и другое военное имущество: походные кухни, тачанки, интендантский скарб. Все это выглядело достаточно внушительно. В теплушках и классных вагонах вольничала шумная и нагловатая братия, не привыкшая к повиновению.

 

Командование анархистов, однако, поняло, что они наткнулись на подготовленное сопротивление. На станцию были делегированы парламентеры, вручившие котельниковским властям требование об открытии сквозного маршрута на Царицын. Как только транспорта пройдут через станцию, котельниковские власти могут заниматься своими делами. Это был ультиматум. Имея полномочия о разоружении анархистов, председатель окружного совета Кивгила принял решение лично с представителями местных властей выехать к ним на переговоры, и попытаться революционным словом убедить их в бессмысленности обоюдного кровопролития.

 

В степи, в районе Мелиоративного разъезда, около классных вагонов главари анархистов ожидали своих делегатов с ответом. Появление котельниковских представителей для них оказалось неожиданностью, и встретили их недобрыми репликами:

 

- Чего приехали? Мозги проветривать? Открывайте семафор и делу конец! Мы вас не трогаем, вы нас не трогаете.

 

У классных вагонов среди обособленной группы, густо обвешанный оружием и пулеметными лентами, обращал на себя внимание крепкий, атлетически скроенный воин с головы до ног одетый в коричневую кожу. Отшлифованная военная выправка, горделиво вознесенная кудрявая голова на могучей шее, в руках дорогой, инкрустированный серебром стек, которым он играючи похлопывал себя по голенищу - все это подчеркивало в нем влюбленную в себя личность. Он был очень декоративен и достаточно артистично играл на впечатление о себе. Котельниковская делегация приняла его за командующего транспортами.

 

Но неожиданно из этой группы вышел внешне не приметный человек. С левой стороны на длинной портупее у него болталась открытая деревянная кобура, вороненый, отсвечивающий тусклой синевой "Маузер" был подоткнут за пояс, а правая рука уверенно схватывала рукоять оружия. Чувствовалось, что оружие в руках этого человека не знало милосердия и оборвало не одну человеческую жизнь. Плутоватая, недобрая улыбка, мутный, тяжелый взгляд бесцветных глаз, обнаженное оружие - все работало на устрашение. Видимо, он надеялся испугать, подавить противника, но, чувствуя, что его устрашающий вид не сработал, он истерически прокричал угрозу:

 

- Господа! Черняк торопится, он не любит шутить. Не мешайтесь под ногами, или через полчаса я сравняю с землей ваши Котелки.

 

Не слезая с коня, подняв руку вверх, Кивгила дал понять, что будет говорить:

 

- Господ среди нас нет. Шутить мы тоже не любим. Поэтому прошу внимательно выслушать наши условия. Котельниковский окружной военно-революционный комитет уполномочен Советским правительством силой заставить вас сложить оружие. Но такие действия неминуемо приведут к братским жертвам, бесцельному пролитию крови. При попытке применить военную силу, вы будете объявлены врагами революции со всеми вытекающими последствиями. А пока прошу всех занять свои места в эшелонах. Выход из вагонов будет рассматриваться, как попытка развернуться в боевые порядки. В этом случае огонь по эшелонам последует без промедления. Для принятия решения вам дается два часа. Ровно в 9.00 часов 6 июня по новому стилю мы ожидаем ваших представителей, которые должны иметь полномочия совместно с представителями окружного штаба обороны выработать единый план разоружения. А поскольку мы шутить тоже не любим, то просим иметь в виду, что ваши транспорты находятся под прицелом всех наших огневых средств. Просьба обеспечить точное прибытие ваших представителей. В назначенное время они будут встречены у семафора.

 

Котельниковская делегация, более не задерживаясь, отправилась на станцию, где располагается командный пункт гарнизона. У анархистов начался митинг.

 

В назначенное время командир железнодорожного батальона Болтручук с небольшой командой ожидал парламентеров. К семафору приближался одинокий всадник с белым флагом. Это был субъект в коричневых шевровых доспехах, который утром обратил на себя внимание котельниковской делегации. После короткого приветствия парламентер заявил, что он начнет переговоры один, а несколько позже будет прислана дополнительная делегация. Вооружен парламентер был легко: в поясной кобуре, видимо, был бельгийский "браунинг", в руках все тот же щегольской красивый стек. На командный пункт парламентер был доставлен в темной повязке на глазах. Когда повязку сняли, парламентер высокомерно, проскользил взглядом по котельниковским представителям, и ироничная улыбка застыла на его лице. Продолжая взглядом изучать котельниковских представителей, парламентер, однако, не торопился начинать деловой разговор.

 

Авксентий Кивгила, подняв на парламентера усталые глаза, неожиданно потребовал:

 

- Прежде всего, соизвольте представиться: кто вы такой? Имеете ли полномочия немедленно приступить к выработке единого плана на разоружение? С вами разговаривает член центрального исполнительного комитета Донской Советской Республики, председатель Котельниковского окружного Совдепа с представителями местной власти и гарнизонного командования. Советской властью и Донским Советским правительством мы уполномочены произвести разоружение ваших отрядов и воинских эшелонов, прекратить самоуправство вашего командования.

 

Парламентер, еще раз пристально осмотрев присутствующих, не торопясь, осторожно присел на край стула, и, не скрывая все той же ироничной улыбки, представился:

 

- Штейгер! Петр Карлович Штейгер, командир первого украинского отряда партизан-анархистов. По своим убеждениям анархист-коммунист. На вашем знамени - Ленин, на моем - Кропоткин. Я уполномочен требовать от вас свободный проезд на Царицын. Мы имеем предписание следовать в Самару и считаем, что вы задержите нас незаконно.

 

- Где предписание? Кем оно выдано? - потребовал Кивгила.

 

Штейгер передал развернутый документ. Кивгила внимательно прочитал его и тут же возвратил парламентеру.

 

- На территории Советской Республики действительны документы, выданные и подписанные представителями Советской власти. Ваше предписание не действительно, оно подписано представителями Союза анархистов.

 

- В таком случае придется драться, кровопролития нам не избежать, - Штейгер поднялся со стула и, встав в воинственную вызывающую позу, попытался шантажировать трагичностью обстоятельств.

 

- Вы не смогли задержать Петренко. Тем более не задержите нас: мы сильней! Но при необходимости Петренко вернется к нам на помощь. С двух сторон мы раздавим вас. Кроме того, не забывайте вслед за нами идут сильные отряды наших единомышленников. Мы независимая революционная партия и считаем, что революция в России совершилась не для одних большевиков.

 

Кивгила внимательно слушая парламентера, поднялся с места, затем резким ударом ладони по столу прервал его.

 

- Достаточно, Штейгер! Мы вас поняли. Постарайтесь внимательно выслушать нас.

 

Жестом руки Кивгила поднял с места начальника гарнизона Родина.

 

- Григорий Иванович! Необходимо вывести парламентера из заблуждения. Объявите двустороннему совещанию последние материалы по существу вопроса.

 

Родин легко поднял с места крепко сбитое тело, туго перехваченное кавалерийским снаряжением, и, разгладив тыльной стороной ладони стрелки изящных молодцеватых усов на смуглом калмыковатом лице, обратился к парламентеру:

 

- Из того, что сказано вами, мы совершенно не принимаем во внимание ваши угрозы. В ваших угрозах - вся ваша слабость. Судьба Петренко, на помощь которого вы рассчитываете, вам не известна. По приговору военно-полевого суда 12 мая во второй половине дня он расстрелян за попытку поднять мятеж и не подчиниться в Царицыне революционным властям. Что касается единомышленников, следующих за вами, то они нам также известны. Недобрая слава Маруси Никифоровой нас не пугает, эта опасная современная амазонка занимается не женским ремеслом. И если эта шайка ростовских уголовников еще на свободе, то дни их сочтены: уже отдан приказ о ликвидации этой банды. Но как вы, Штейгер, могли связать свою судьбу с уголовниками? Где и когда вы растеряли воинскую честь вообще, а честь солдата революции в частности? Что касается сущности сложившейся ситуации, то о ней поговорим откровенно при открытых картах. Если отбросить прочь искусственный драматизм, который вы старательно разыгрываете в нашей обоюдной истории, то дела ваши выглядят плачевно. Все ваши боевые силы зажаты в вагонах. Спешиться, чтобы развернуться в боевые порядки, мы вам не позволим. На что вы рассчитываете?

 

Переговоры длились несколько часов, прибыли еще несколько делегатов, но окончательного решения выработано не было. Однако Штейгер неожиданно заявил, что он со своим отрядом сопротивление котельниковскому гарнизону оказывать не будет, и просит включить его отряд в состав котельниковских боевых сил, оставив за ним право командовать своим отрядом. Условия котельниковских властей он, Штейгер, точно и подробно изложит своему командованию, но предсказать их решения он не берется. Если условия котельниковских властей будут приняты, то в 14.00 часов над эшелонами будут подняты белые флаги.

 

И все же осуществить разоружение анархистов без боевых действий не удалось. Не дожидаясь ультимативного времени, анархисты начали артиллерийский обстрел поселка. В районе Мелиораторского разъезда большой группе анархистов удалось спешится, развернуться в боевые порядки и начать наступление на левый фланг котельниковской обороны, но, напоровшись на мощный пулеметный огонь, они сразу же понесли большие потери. Артиллерийским огнем, прижав противника к земле, котельниковцы начали штурм эшелонов. Со стороны Нахаловки начал наступление отряд железнодорожников. В районе кожевенного завода железнодорожникам удалось отсечь отступающих анархистов от эшелонов, расчленить их на мелкие группы и вести бой на уничтожение.

 

Был взят в плен возглавлявший наступление анархистов опасный уголовник Березка. По решению военно-полевого суда он после боя был расстрелян. Анархисты начали сдаваться в плен. Над вагонами начали появляться белые флаги. При штурме классных вагонов, в которых размещался отряд Штейгера, командиру взвода связи при штабе обороны Панину было поручено Штейгера не разоружать, а доставить на командный пункт. На командном пункте Панин подтвердил, что отряд Штейгера в бой не вступал и сопротивления не оказывал. К исходу боя на командный пункт были доставлены начальники отрядов во главе с Черняком, который попытался вину за обстрел поселка свалить на Березку и представить дело так, будто командование анархистов уже согласилось принять требование котельниковцев и к 14.00 выбросить белые флаги, но Березка самовольно вмешался в дело и создал конфликтную ситуацию.

 

После боя начальник гарнизона Родин в штабе ревкома кратко изложил порядок дальнейших действий:

1. Сложившие оружие в тех же эшелонах под конвоем отправляются на пересылочный пункт в Сарепту, где им предстоит пройти соответствующую фильтрацию.

2. Командиры отрядов во главе с Черняком без конвоя следуют до станции Жутово, где поступают в распоряжение командующего Крачковского. Разрешение о их расконвоировании берет на свою ответственность председатель окружного Совдепа Кивгила и выражает надежду, что это доверие будет оценено правильно.

3. Отряд Штейгера со всем принадлежащим ему вооружением, снаряжением, конским поголовьем временно поступает в распоряжение Лобашевского для усиления гарнизона станции Семичная. В подчинение Штейгера отряд перейдет после возвращения его из Царицына.

 

Казалось, что с основными силами анархистов покончено, их главари переданы в руки военных властей, и там должна определиться дальнейшая их судьба. Кто предстанет перед следственной комиссией, кто докажет свою непричастность к нарушению революционной законности. Личный состав отрядов анархистов сдан на пересылочный пункт, где также пройдет соответствующую проверку. Оружие и имущество взято на учет и сдано на государственное хранение.

 

24

 

Петр Дорофеевич, служивший на железной дороге, многое рассказал об этих событиях Ивану Игнатьевичу. Рассказал он и о Марусе Никифоровой. Степная красавица - так величаво звали ее братишки-головорезы на дорогах недоброй бандитской славы. В узком кругу, близкие ей по духу собутыльники, на воровских пирушках ее называли "Муркой". С этим кошачьим именем она стала прообразом героинь многих блатных песен. После нее в уголовных шайках, возникавших в холодной и голодной жизни молодой республики Советов, появлялось еще много различных Марусь. Но Маруся Никифорова - реальное лицо из истории гражданской войны. Страсти ее и помыслы были такие же низменные и примитивные, как у Петренко, Черняка и многих других любителей легкой наживы. Жажда их неуемного самовластия чаще всего прекращалась высшей мерой, назначенной военными трибуналами или гибелью в боях с карающими силами.

 

По пути следования в Царицын за своими лидерами Маруся узнала, что Петренко и Черняк разоружены. Она не стала испытывать свою судьбу, бросила вагоны и, пыталась замести следы своих преступлений на бесконечных и пыльных трактах сальских степей. Путь ее был недолгим. Небольшой отряд Маруси наткнулся на красноармейский патрульный дозор из отряда Ситникова. Не имея военной сноровки, не умея управлять боем, Маруся с отрядом стала легкой жертвой короткой, но решительной схватки, отряд ее был полностью уничтожен, Маруся расстреляна. Труп Маруси в кожаном мундире привезли для опознания в Семичную, здесь же произведено захоронение ее среди свежих могил анархистов, погибших 6 июня в Котельниковском бою.

 

Что же касалось Штейгера Петра Карловича, то он был анархистом-коммунистом, видимо, не столько по убеждению, сколько по модному поветрию, бытовавшему в среде еще не совсем созревшей политической силы революции. Имя Петра Штейгера очень тесно было связано с историей Котельниковской обороны. Его становление как солдата революции, формирование политических взглядов началось в среде котельниковских большевиков ревкомовцев, от них он получил путевку для службы в Красной Армии. Это один из тех, у кого нашлось достаточно благоразумия решительно порвать с анархизмом и честной службой в рядах Красной Армии оставить о себе добрую память.

 

Разоружение анархистов в Котельниково 6 июня 1918 года было очень важной и значительной военной операцией на южном участке Царицынского фронта Северо-Кавказского Военного Округа. Ни в Ростове, ни в Тихорецкой, ни в Двойной, ни в Великокняжеской, не нашлось достаточно активной революционной военной организации, которая смогла бы остановить беззаконное мародерство и своеволие опасной и в своей сущности контрреволюционной анархии. В Котельниково было разоружено самое крупное объединение анархистских отрядов, после чего анархизм, как организованная сила на территории Северо-Кавказского Военного Округа прекратила свое существование.

 

Попытка Военного Совета СКВО возвратить анархистам оружие и использовать их в интересах революции окончилась провалом: анархисты повернули оружие против Советской власти. Решительные действия по разоружению анархистов как ничто другое удостоверяет, что к июню месяцу 1918 года Котельниковские революционные власти были не только хорошо организованны в военном отношении, но, прежде всего, представляли из себя зрелый руководящий коллектив, способный понять и решать политические задачи революции.

 

Иван Игнатьевич со своим небольшим партизанским отрядом часто участвовал в небольших вооруженных операциях то в составе частей Думенко, то в составе отрядов Миронова. Больше всего приходилось ему воевать у популярного в то время красного командира Петра Жлобы. Иногда действия этих красных командиров и начальников ему казались непредсказуемыми. Он считал, что понять их можно было бы, если бы он сражался в составе регулярных войск. Но так складывались обстоятельства, что по сути дела, занимаясь военной разведкой, он иногда исполнял роль стороннего наблюдателя. Иногда он получал сведения о действиях красных командиров от участников боевых действий на разных фронтах. Его непосредственной задачей было контролировать ситуацию в районах Егорлыцкой, Мечетки и Торговой. Часто он слышал от своих бойцов о загадочных действиях красных командиров. Иногда высказывались подозрения, что они тайно перешли на сторону врага.

 

Один из односельчан Ивана Игнатьевича описывал настроения бойцов в ходе отступления лета 1918 г.:

 

- В то время, когда отряд отступал из Северного Кавказа под Царицын. Как и почему отступал, я не знаю, ибо это было военной тайной. Под Георгиевском нас догнал поездом Сорокин, бывший командующий Севкавфронта. Он настойчиво требовал, чтобы мы возвратились обратно на ст. Невинномысскую. Но ему наши командиры ответили: "Мы не возвратимся, мы все преданы".

 

Другой односельчанин рассказывал о панике, отступлении и сомнениях в командирах:

 

- Во время этого отступления, я хорошо помню, что Жлоба неизвестно где делся, и наши и другие части говорили, что Жлоба нас продал и скрылся к белым. Но скорое возвращение командира, да еще и с патронами, несколько удачных боев, восстановили доверие к нему широких солдатских масс. Когда происходит необъяснимая смена популярных командиров, солдатская масса реагирует также - паникой.

 

2 июля 1918 года на станции Кривомузгинская авангарды 5-й армии соединились с войсками Царицынского фронта, 500-километровый поход был завершен. Войска 5-й армии и революционная Морозовско-Донецкая дивизия явились ядром новой, 10-й Красной армии, на которую была возложена задача оборонять Царицын - бастион революции на Юго-востоке Советской России. Конные партизанские отряды, действовавшие в сальских и манычских степях под руководством С. М. Буденного, Т. Н. Никифорова, Ф. М. Литунова и других, были объединены в Первый крестьянский социалистический конный полк. Командовал полком Б. М. Думенко. Одной из первых удачных операций красного кавалерийского полка было освобождение мартыновских партизан. До трех тысяч красногвардейцев было окружено белыми в слободе Большая Мартыновка. 35 дней отбивались они от врага. Им на выручку по инициативе К. Е. Ворошилова штаб Красной Армии направил конный полк Б. М. Думенко. Совершив смелый рейд по тылам врага, красные конники внезапным ударом прорвали извне кольцо белоказаков и освободили партизан, которые соединились с частями Красной Армии, оборонявшими подступы к Царицыну.

 

Миронов был ближе и понятнее для многих казаков. Он сам был из казацкого рода. Во время боев с белыми в 1918 г. Миронов строжайше не допускал мародерства со стороны подчиненных ему частей. Он запретил артиллерийские обстрелы враждебных станиц, чтобы от войны не страдало мирное население. Пленных белоказаков, проведя с ними воспитательную беседу, Миронов отпускал вместе с конем и оружием. Бесспорный моральный авторитет Миронова превращал его в политического лидера красного казачества.

 

В июле 1918 г. мироновские части перешли в контрнаступление, сопровождаемое большими успехами, однако захлебнулось к концу месяца, не получив своевременной поддержки от соседних частей. 30 июля Миронов должен был дать приказ об отступлении с Усть-Медведицкого округа в Саратовскую губернию. Здесь Миронов в ходе боев 9 -12 августа разбил наступавшие против него красновские части. После этого он произнес перед пленными речь в пользу прекращения братоубийственной войны и отпустил их. Даже выделил подводы для убитых и раненых. Поражением кончилось и новое наступление белых в конце августа, после чего Миронов в начале сентября перешел в наступление и освободил часть потерянной прежде территории.

 

Дмитрий Петрович Жлоба был одним из известных командиров Рабоче-крестьянской Красной Армии. Он участвовал в боях против Добровольческой и Русской армий, повстанческой армии Махно. Также он участвовал в действиях по отстранению от власти меньшевистского правительства в Грузии и разоружению национальных формирований на Северном Кавказе. В годы Гражданской войны ему удалось несколько раз сыграть ключевую роль в важных событиях регионального масштаба. Благодаря прорыву его дивизии красный Царицын не был сдан в 1918 г.

 

Дмитрий Петрович родился 15 июня 1887 г. в Киеве в семье рабочего, по другим сведениям - батрака. Активный участник революции 1905 -1907 гг., состоял в боевой рабочей дружине г. Николаева. Склонный к технике, он самоучкой освоил навыки обращения с шахтным оборудованием и работал машинистом на рудниках Донбасса. В годы Первой мировой войны, как квалифицированный рабочий, вначале получил освобождение от призыва, но в сентябре 1916 г. за участие в рабочих волнениях был мобилизован. На фронт не попал, так как оказался в школе авиамехаников в Москве. После Февральской революции он сразу включился в политическую жизнь; был избран членом Московского совета от школы авиаторов. Во время Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. командовал красногвардейским отрядом. В ноябре 1917 г. был направлен военным комиссаром в Донбасс, где создал шахтёрский красногвардейский отряд. В январе следующего года его отряд участвовал в установлении Советской власти в Киеве. Весной 1918 г. он участвовал в защите Ростова от немцев. С того времени вся его фронтовая жизнь протекала на территории, ограниченной Царицыным, Владикавказом, Тифлисом и Мелитополем.

 

Весной и летом 1918 г. Жлоба стал одним из командиров армии Северокавказской советской республики, затем - командиром Стальной дивизии Красной Армии, которая в октябре того же года совершила 800-км поход от Невинномысской до Царицына. Ударив в тыл войск атамана П. Н. Краснова, дивизия помешала им взять Царицын. Командиры РККА делились на три основные группы. Первая представляла собой профессиональных революционеров, направленные партией на формирование новой армии. Вторую группу составляли кадровые военные и офицеры военного времени, сознательно или под давлением обстоятельств начавшие сотрудничество с новой властью. Третью группу составляли стихийно выдвинутые в лидеры люди. Так складывались обстоятельства, что при формировании вооруженных отрядов, требовались люди, имевшие некоторый военный опыт. Среди них было немало бывших унтер-офицеров царской армии. Жлоба относился к третьей категории.

 

Став в Москве в 1917 г. большевиком, он с мандатом партии прибыл на Донбасс. Но бумага из далекой Москвы вряд ли могла стать для Дмитрия Петровича серьезным подспорьем, если бы в нем самом не был заложен большой запас деловых качеств. Он собрал людей, сначала проникнувшихся к нему личным доверием, и только потом поверивших в ту политическую силу, которую он представлял. Красный командир Жлоба в глазах бойцов представлялся фигурой яркой и блистательной. Дмитрий Петрович сознательно работал над тем впечатлением, которое он производил на массы. Поведение красных командиров находилось под пристальным вниманием их подчиненных. Любому рядовому было важно знать все о том, кому вверена его жизнь. Надежен ли он, удачлив, заботлив? На убеждении в том, что командир хороший, базировалось подчинение в красногвардейских и партизанских частях. Иного мотива, удерживающего под ружьем массу рядовых бойцов, могло и не быть. Будучи сами выходцами из народа, краскомы хорошо чувствовали настроение солдат и умело меняли тактику общения: то сливаясь с массой, то возвышаясь над ней, они давали ей почувствовать всю силу своих прав на лидерство. Д.П. Жлобе удалось создать себе эффектный имидж и выработать особый стиль поведения, который с восхищением вспоминали его однополчане. Их поражало пристрастие командира к техническим новинкам. При его дивизии была радиоустановка, которая еще в сентябре 1918 г. была отбита у белых под Царицыным, и потом всегда находилась при штабе, пока Жлоба оставался комдивом.

 

В октябре 1918 г., после серии чрезвычайно удачных военных эпизодов под Царицыным, Стальная дивизия под командованием Жлобы была удостоена особой чести. Ее парад принимал сам Троцкий. Но что-то встревожило военкома Республики, и через две недели Жлоба был отозван в Москву, а командовать его дивизией был поставлен К. Е. Ворошилов. Иван Игнатьевич не воевал под Царицыным, но все происходящее ему рассказывали бойцы.

 

- Жлобы не стало, он уехал, а у нас стал командовать Ворошилов. Бились мы в том клятом хуторе, когда пехотинцы бросились в панику. Ворошилов стучал в грудь себя и кричал, я ваш командир армии. А ему в упрек отвечал наш пулеметчик: "Даешь Жлобу, батьку нашего!" И там застрелилось 7 человек от паники в присутствии Ворошилова.

 

Другой боец, сидевший рядом, продолжил:

 

- После выхода на фронт, в нашему полку случилася измена, спасались, кто как мог. И все от того, что Жлобу отозвали неизвестно куда. Вот вожди революции недооценивают особую связь отца-командира со своими солдатами, и тасуют командный состав по своему разумению.

 

- А ведь, в самом деле, - думал Иван Игнатьевич, - контракт на борьбу за новую жизнь у добровольцев Красной гвардии был не с Троцким или Лениным, а с конкретным командиром. Ведь, в действительности сказал им Жлоба: "Хотите жить, идите со мной". И они пошли, доверяя и восхищаясь им; и он регулярно давал им повод гордиться собой, проявляя отвагу и смекалку. Это еще раз подтвердилось гораздо позже, но вспоминалось всеми, как наиболее памятный случай его находчивости.

 

Ночной бой в 1919 г. под хутором Медвежьим, когда жлобинцы, чтобы различать в темноте своих, повязали справа налево белые полотенца и "сподники", и говорили: "Поедем Жлобу женить". Шутка Жлобы, переименовавшего село Святой Крест в "Пьяный крест", пользовалась популярностью среди бойцов многие годы спустя.

 

Потому и отзыв популярного командира был рискованным решением не только из-за привязанности солдат к своему вождю. Рядовым солдатам были непонятны и подозрительны политические интриги и манипуляций. Когда после ареста Думенко уже сам Жлоба вступил в командование 2-м Конным корпусом, то бойцы, услышав, что арестован Думенко, в панике отступили от станицы Мелиховской. Часть бойцов при вторичной панической переправе через Маныч вообще утонула. Жлобе с трудом удалось восстановить порядок. В этом было его отличие от Ворошилова, которому так и не удалось утвердиться в роли командира Стальной дивизии, и она была расформирована. Спровоцировать бегство с позиций могло известие, переданное по цепи, о том, что убит командир; слухами, что противник в тылу. Не последнюю роль в панике играл страх плена. Так, в конце тяжелого боя в верховьях Дона, когда стало ясно, что красные одолевают, паника была и у белых, отдельные офицеры стали сами себя стрелять и рвать бомбы.

 

25

 

Любая война, в том числе и гражданская, это всегда насилие. Насилие - явление разнообразное, это может быть принуждение, угрозы, но может быть и физическое уничтожение людей. Смена у власти политических сил не могла не сопровождаться актами насилия. Вопрос в том, когда и вследствие каких общественных механизмов крайняя форма насилия стала обыденным явлением. Вожди левого крыла российской социал-демократии задолго до 1917 г. обосновывали необходимость решительного подавления сопротивления буржуазии и царизма. Крестьянский фатализм как свойство патриархального сознания был питательной средой этой тактики. Народ не сопротивлялся идее террора, т.к. не содержал представлений об абсолютной ценности человеческой жизни. Идеологи революции осуществили теоретическое обоснование террора.

 

Другая сторона увидела в этом большую преступность и причину собственного поражения. Сами же большевики настаивали на обоснованности и жизненной необходимости насилия в таких масштабах; они не стеснялись его, оно было частью политической платформы. Так почему и за что расстреливали красные? Разберем один эпизод Гражданской войны, случившийся в октябре 1918 г. в Пятигорске. И. Л. Сорокин, командующий Северокавказской Красной армией, весной и летом 1918 г. одержавший ряд внушительных побед, и раньше проявлял узурпаторские наклонности, но время его военных удач прошло, и он уже стал не устраивать советские органы. Кроме того, он был замечен в финансовых злоупотреблениях.

 

Узнав о намерении Северокавказского ЦИКа сместить его и провести ревизию штабных документов, Сорокин в тот же вечер арестовал по обвинению в сотрудничестве с "кадетскими" войсками его членов - Рубина, Крайнего, Рожанского, Дунаевского и Власова, и расстрелял их у подножия г. Машук. Объявленный преступником, Сорокин не пытался скрыться, а сдался красным, и был застрелен в тюрьме командиром одного из полков Таманской армии. На "сорокинщину", которая представляла собой типичную стычку группировок внутри лагеря красных, решено было ответить актом красного террора. 7 ноября 1918 г. "в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей" были казнены генералы Рузский и Радко-Дмитриев, трое князей Урусовых, двое князей Шаховских, сенатор Медем, бывший министр путей сообщения Рухлов, контр-адмирал граф Капнист и др.

 

Следствие по делу о гибели Северокавсказского ЦИКа хорошо понимало разницу между виновниками драмы символическими - Рузский и Ко - и реальными - сорокинцы, поскольку было составлено два отдельных списка расстрелянных. Логика красного террора имеет собственный причинно-следственный механизм. Советская сторона принимала в расчет не то, что сделал обвиняемый, а то, что, по мнению обвинителей, он мог сделать и как он относился к новой власти. Казни военнопленных и заложников имели смысл не только как уничтожение боевой силы противника. Существенную роль играла идея санации страны от носителей старорежимных убеждений. В документах, где передается логика убежденных в необходимости террора большевиков, белым ставится в вину развязывание гражданской войны. Она препятствовала налаживанию здоровой жизни в стране и исправлению ошибок новой власти, это и было мотивом устранения их любыми способами от активной роли в жизни страны.

 

Пуля белогвардейцам была назначена за то, что они не хотели смириться с потерей власти, не хотят оставить в покое пролетариат и крестьянство. Не менее символичной была смерть тех, кто, подчиняясь приказам Сорокина, принял участие в казне членов ЦИКа. Они были арестованы, судимы, во всем признались, раскаялись и были приговорены к расстрелу. Гриненко, адъютант главкома Сорокина, в конце искренней покаянной речи заявил: "Моя просьба к вам, граждане, и к ЦИКу, не расстреливать меня, а дать мне револьвер с одним патроном, чтобы я сам себя убил". Перед смертью он поцеловал револьвер и с присущей тем людям патетикой сказал: "Целую святое оружие трудящихся, несущее смерть врагам революции", и выстрелил себе в сердце.

 

Если б его расстреляли, он уже точно стал бы "врагом революции", смерть же от собственной руки давала ему посмертную надежду остаться возле "своих". Документы, происходящие из самого большевистского лагеря, подтверждают высокую степень насилия, которая допускалась не только к противнику, но и друг к другу. В приказе об аресте Думенко, подписанном Смилгой, сказано, "в случае сопротивления стереть с лица земли". Во время боев на Украине командир отряда Красной гвардии рабочих металлургического завода в Таганроге Д.Я. Тертышный во время переправы через Днепр отбился от своих. "Тов. командир и тов. военком" другого отряда арестовали его как "контру", избили, но вняли его совету, как лучше следует переправиться через реку. Затем ему удалось вернуться в свой отряд. А ведь могли и расстрелять "до выяснения личности".

 

А у белых были свои принципы. Пленных или вовсе не брали, или уничтожали после боя. Воспоминания генерала Шкуро пестрят выражениями вроде "нарубили до 400 убегавших красноармейцев". Или "Обнаружив большие склады товаров, партизаны занялись грабежом их, рассыпались и вышли из рук начальства". Так, грабя и вырубая, отряд Шкуро, весьма успешно подымал восстание на Кавказе. Белым партизанам удалось захватить Ессентуки и Кисловодск, где они освободили арестованных офицеров и уничтожили красных комиссаров.

 

В октябре произошло соединение белых партизан Шкуро с добровольцами генерала Покровского. Шкуро вспоминал, как встав утром он увидел большую толпу народа, окружавшую виселицы, на которых болтались 5 трупов. Человек 12 в одном белье ожидали очереди быть повешенными. Ему доложили, что прибывшие из штаба генерала Покровского офицеры вешают арестованных подследственных. Шкуро приказал немедленно прекратить это безобразие. Выяснилось, что командир комендантской сотни штаба Покровского Николаев и есаул Раздеришин явились в местную тюрьму и, отобрав по списку часть арестованных, виновность которых отнюдь еще не была установлена судебной процедурой, именем генерала Покровского потребовали их выдачи и стали вешать на площади.

 

Шкуро выгнал вешателей. На что Покровский ему возрази:

 

- Ты брат, либерал, как я слышал, и мало вешаешь. Я прислал своих людей помочь тебе в этом деле.

 

Насколько лих вешатель генерал Покровский, если о Шкуро и его приближенных, особенно конвойной "волчьей" сотне, ходили во время Гражданской войны легенды именно как о "вешателе", а вовсе не либерале или демократе.

 

В одном из боев части Покровского овладели станицей, и при этом взяли в плен эскадрон красных кавалеристов, скорее всего тоже из казаков и местных иногородних. Приехавший вскоре генерал Покровский распорядился повесить всех пленных и даже перебежчиков. У Шкуро произошло с ним по этому поводу столкновение, но он лишь отшучивался и смеялся в ответ на нарекания. Однажды, когда они вместе завтракали, Покровский внезапно открыл дверь во двор, где уже болтались на веревках несколько повешенных.

 

- Это для улучшения аппетита, - сказал Покровский.

 

Он не скупился на остроты вроде "природа любит человека", "вид повешенного оживляет ландшафт" и т.п. Летом 1918-го года казачьим повстанцам Шкуро и добровольцам генерала Деникина удалось сравнительно легко очистить от большевиков казачьи территории Кубани и Дона. Собственно "идейных", партийных большевиков дореволюционного стажа на этих территориях имелось сравнительно немного. Большинство местных "большевиков" составляли различные, зачастую весьма экзотические личности примкнувшие, по разнообразным соображениям, к победившей в октябре 1917-го года стороне. Часть из них, действительно, поняла и приняла политику большевиков, часть - взяла на вооружение лишь простейшую "большевистскую" риторику об "экспроприации экспроприаторов".

 

На смену большевикам на Кубани пришла Кубанская Рада, тоже весьма специфическое порождение своего времени, появившееся на свет с легкой руки Ленина, объявившего право наций на самоопределение. Кубань быстро обзавелась всеми атрибутами власти, включая Парламент - Раду, правительство и Конституцию. Выборы в Раду прошли, надо отметить, среди казаков вполне демократично. Как следствие столь свободного волеизлияния народа, сборище депутатов оказалось либеральным, вольнолюбивым, а, значит, весьма пестрым и болтливым. Но даже такое несерьезное "кубанское правительство" сидело бельмом в глазу генерала Деникина. Тот властью обладал, делить ее не желал, но пользоваться абсолютно не умел. Кроме Рады существовал и пост, тоже выборный, войскового атамана. Атаманский пост занимал генерал Филимонов, но, на должность войскового атамана Кубани метил и генерал Покровский. Покровский решил, сыграв на противоречиях между Радой и атаманом с одной стороны, и между Деникиным и Радой с другой, разогнать Раду, сместить атамана Филимонова и водвориться самому на Кубани.

 

Так как особым авторитетом сей господин среди казаков не пользовался, то решил задействовать "втемную" авторитетного Шкуро, приказав ему арестовать Раду, якобы по приказу воскового атамана и генералов Деникина и Романовского. Шкуро на уловку не поддался и потребовал подтверждений. Ни Деникин, ни Романовский, ни Филимонов приказа Покровского не подтвердили. Романовский, например, передал, что: "Главнокомандующий ничего не приказывал генералу Покровскому и что вообще Главное командование не может взять на себя ответственность в этом деле". Атаман Филимонов выразился еще более определенно: "Ничего подобного я генералу Покровскому не приказывал. Мне ли, облеченному доверием народа, народному избраннику, становиться на путь нарушения конституции и государственного переворота?".

 

Дело чуть ли не дошло до дуэли между Покровским и Шкуро. Кончилось тем, что Покровский смутился и глухим голосом отдал офицерам приказ остановить двигавшиеся из Пашковской войсковые части, предназначавшиеся для ареста депутатов Рады и совершения переворота. Возможно, если бы переворот не готовился лишь с целью удовлетворения личных амбиций генерала Покровского, то Романовский и Деникин действительно дали бы на него "добро", но потакать прихотям необузданного вешателя не пожелали. Впрочем, для самого Покровского все сошло с рук без особых последствий. Совершает генерал попытку переворота, обманывает и начальников и подчиненных, а ему даже пятнадцати суток ареста не объявляют.

 

Иное положение сложилось на Дону. Донской атаман - генерал Краснов поставил себя в совершенно независимое, относительно Главного командования положение. Независимость Краснова объясняется довольно просто. Прежде всего, тем, что он, выступая за союз с Германией, имел неограниченный доступ к военным складам на Украине, оккупированной немцами. Оружие, полученное от немцев, Краснов переправлял в изрядном количестве добровольцам Деникина, отчаянно в нем нуждавшимся, но формально по-прежнему воевавшим на стороне союзников с этими самыми германцами. Напрямую получать все необходимое Добровольческая армия не могла, потому и использовала "независимого" атамана Краснова как некоего посредника. В Ростове уютно и безбедно сосуществовали сразу три военные комендатуры - немецкая, добровольческая и Донского войска. Причем первые две стороны усиленно делали вид, что не замечают ни малейших признаков наличия в городе друг друга.

 

Завязшее на Кубани по уши, не имевшее собственной территории, Главное командование, питавшееся к тому же снарядами и патронами из донских складов, с неопределенной политической программой и неустойчивой политикой, не пользовалось уважением на Дону. В боях и политических авантюрах заканчивался 1918-й год. В начале года, до начала лихой партизанской борьбы белых атаманов, край представлял собой относительно спокойный, процветающий и богатый анклав. Массовых репрессий не проводилось, с генералами и офицерами велись душеспасительные вербовочные беседы в Курзале и ресторанах. Практически никого не арестовывали и не расстреливали даже из генералов, а рядовых обывателей вообще не трогали. В конце декабря все изменилось, многие казачьи станицы представляли весьма печальную картину: По меньшей мере, половина домов была сожжена красными. Массу хлеба красные увезли, большое количество сожгли и потоптали. Многие из казаков были расстреляны. Поддерживающая большевиков часть иногородних, бежала вместе с ними; оставшиеся были беспощадно вырезаны мстившими сторицей казаками.

 

Вот и пример театра абсурда, извращенной логики Гражданской войны. Сочувствующие большевикам сбежали, а не сочувствующие - остались. Их и вырезали беспощадно Вырезали наверняка не всех, кто-то убегал и становился, в свою очередь, беспощадным мстителем, вырезавшим без пощады уже казачьи семейства.

 

В январе Шкуро удалось взять Кисловодск, и он был восторженно встречен населением, измученным под большевистским режимом. Город сильно пострадал, много домов было разграблено, знаменитая тополевая аллея вырублена, сотни жителей изрублены и расстреляны красными палачами. Потом, естественно, начинали грабить белые герои, и у местного обывателя появлялась прекрасная возможность сравнивать качество "работы" и красных, и белых грабителей и палачей. Остановиться оказалось практически невозможно, кровь рождала кровь. Смерть порождала месть. 12-го января, после горячего боя, была взята станица Прохладная. По всем путям лежали сотни и тысячи трупов замерзших красноармейцев, почти все они были босы и без теплой одежды. Все эти раздетые люди были расстреляны или зарублены уже после того как сложили оружие, сами сняли сапоги и теплые вещи. То есть, уже после сдачи в плен. Кому нужны простреленные шинели или полушубки? Как стягивать, не разрезая голенищ, с замерзших, оледенелых ног сапоги или валенки? Проще заставить сделать это самих убиваемых перед расправой

 

Жизненная стратегия конкретной социальной группы - мужчин мобилизационного возраста, предполагала выбор командира, с которым шансы выжить были выше. Можно говорить о существования некоего "контракта" бойцов с командиром. Контракт на защиту революции заключался в представлении рядовых бойцов не с Лениным или Троцким, а с конкретным командиром отряда на митингах и при личном общении. Своей победой большевики во многом были обязаны командирам низшего и среднего звена, которые благодаря личным качествам привлекали людей в свои отряды. Вероятно, иметь доверие к командиру было чрезвычайно важным для солдат. Эта потребность соответствовала устоям внутреннего духовного мира простого мужика, нуждавшегося в твердой опоре в меняющемся на его глазах мире. Видимо поэтому искренне любившие Думенко бойцы Конного корпуса точно также полюбили потом и Жлобу. Но для того, чтобы командир был признан настоящим, он должен обязательно побеждать врага. Например, когда после отзыва Жлобы бывшую Стальную дивизию "забрал" Буденный, после нескольких поражений солдаты ушли с фронта и отправились искать прежнего удачливого командира.

 

Образ военного вождя состоял из его реальных личных качеств и из приписываемых ему в связи со статусом. Считалось, что хороший командир добивается успеха не только вследствие военного таланта, но и потому что удачлив. Своей удачей он делился с другими, когда выступал в качестве гаранта побед и выживания. Неслучайно гибель или пленение командира могли вызывать панику в частях. Солдатская масса начинала чувствовать себя не только обезглавленной в тактическом смысле, но лишенной защиты и покровительства. Бойцы обращались к Жлобе: "Отец родной", - при том, что многие были старше его по возрасту. Иван Игнатьевич так сформулировал отношение бойцов к этому командиру: он - слуга пролетарского государства, но отец солдатам, которые в его распоряжении.

 

Ощущение воинской части как единого организма, сердцем которого был наделенный многими рациональными и иррациональными функциями командир, цементировало наиболее стойкие соединения Красной Армии с невысоким процентом дезертиров и перебежчиков. Роль в победе красных народных командиров, таких как Б. М. Думенко, С. М. Буденный, В .М. Примаков, А. Я. Пархоменко, Ф. К. Миронов, Д. П. Жлоба, и других талантливых военачальников, трудно переоценить. Но вызывает много вопросов отношение к ним центрального руководства РККА, которое часто отзывало их из "родных" дивизий и полков, назначало на другие участки фронта, охотно верило доносам на них, санкционировало аресты и смертные приговоры.

 

В сентябре-октябре 1918 г. Жлоба, ослушавшись своего командира - командующего 11-й армии И. Л. Сорокина, подчиняясь приказу штаба 10-й армии, перешел со своей дивизией от Невинномысской к Царицыну и ударил в тыл белым, чем сорвал их новое наступление на Царицын. В ознаменование этого 29 октября 1918 г. на ст. Тундутово наркомвоенмор Л. Д. Троцкий принял парад дивизии. Он говорил: "Молодцы ребята, я видел железные, чугунные и медные отряды, а это Стальная". Отряд Жлобы переименовался в 1 Стальную ударную дивизию, а один из полков, так как трудно было выговаривать Пешехо-Таганрогский военно-морской полк, он назвал своим, "полк им. тов. Троцкого". После парада бойцам вручали подарки: портсигары, часы и деньги. Другой полк стал носить имя Жлобы.

 

Но через две недели после знаменательного парада, в ноябре 1918 г. Жлоба был отозван в Москву. Инициатором этого отзыва в Москву одни считали командующего 10-й армии К. Е. Ворошилова, другие - самого Троцкого. Вероятнее второе. Наверняка председатель Реввоенсовета республики увидел тревожные симптомы в том обожании своего командира, которое демонстрировали бойцы Стальной дивизии. Все это напоминало опасную "батьковщину". Случалось, что подлинно народные командиры были опасны для Советской власти: они могли изменить свою политическую ориентацию и, пользуясь своим непререкаемым авторитетом, увести бойцов в другой лагерь, как бывало не раз в истории той войны. В Москве Троцкий предложил Жлобе принять под командование часть на Украинском фронте, но тот отказался. Однако вернуться в свою дивизию Дмитрию Петровичу также не позволили. Ему было разрешено отбыть в трехмесячный отпуск с формулировкой "на лечение". Лечение Жлоба принимал далеко не в самом курортном месте - в Астрахани. Но местные чекисты не оставили его в покое. В декабре 1918 г. героя арестовали, но потом освободили (однако бывшего начальника его штаба Лебедева расстреляли) и разрешили формировать особый партизанский отряд Каспийско-Кавказского фронта для действий в тылу белых.

 

Осенью 1918 г. под Царицыным закручивались тугие спирали непростых отношений между многими красными командирами. Исчезновение Жлобы для бойцов было загадкой, об этом ходили разные темные слухи. Сначала в дивизию приехал Ворошилов, и с ним вышел "конфликт вроде недоверия". Один из бойцов рассказал Ивану Игнатьевичу:

 

- Жлобы не стало, он уехал в Астрахань, а у нас стал командовать Ворошилов. Неудачное наступление со Стальной дивизией и командование Ворошилова нас привело в возмущение. Как ни наступление, так мы, жлобинцы, терпим поражение в то время, когда мы всегда побеждали противника. И вот, бросаем фронт, и идем выручать своего незаменимого командира тов. Жлоба. Мы остались как сироты, дали нам другого командира, и дело пошло вниз. Стали нас в Царицыне призирать, как каких бандитов. Два броневика заставили сложить оружие. Мы долго не давались, но ничего не сделали. Отправили нас в казарму, держали как бандитов. Я спрашивал, за что это так нас презирают. Никто не знал.

 

Дивизию расформировали за то, что бойцы взбунтовались против нового командования. Требовали узнать судьбу Жлобы, даже хотели сняться с фронта, чтобы идти на Владимировку, потому что знали, что Жлоба находится там. Но их не пускали, и они были чуть ли не в плену у своих. Солдаты стали разбегаться из новых частей. С тех пор отношения с Ворошиловым были сложными. Членами комиссии, занимавшейся расследованием поражения под Верхнее-Токмаком были Р. Землячка, Г. Бокий и Ворошилов. Давний недоброжелатель мог повлиять на решение об отстранении Жлобы от командования Сводным конным корпусом. После этого Дмитрий Петрович был направлен в 18-ю кавалерийскую дивизию Куришко, а когда тот погиб, командовать дивизией назначили Жлобу.

 

Осенью 1918 года Сальская группа красных войск, в которую входила и кавалерийская бригада, целый месяц вела бои в окружении в районе Ремонтного и Котельникова. Прорвав вражеское кольцо, красные конники вывели войска Сальской группы на соединение с 10-й армией, защищавшей Царицын.В октябре 1918-го из партизанских отрядов была сформирована 1-я Донская Советская стрелковая дивизия, которой вначале командовал В. С. Ковалев, а с 11 ноября - Г. К. Шевкоплясов. Она вошла в состав сформированной 3 октября 10-й армии, которой командовал К. Е. Ворошилов. В дивизии был сформирован 1-й Социалистический кавалерийский полк. Им командовал Б. М. Думенко, помощником которого стал Буденный. Полк успешно сражался с армией генерала Краснова на подступах к Царицыну. Вскоре он был развернут в бригаду, а затем в Сводную кавдивизию, где Буденный стал начальником штаба. В конце ноября 1918 года из Донской бригады и других конных частей Царицынского фронта была сформирована 1-я сводная кавалерийская дивизия. Действуя под командованием сначала Б. М. Думенко, а с февраля 1919 года С. М. Буденного, она сыграла очень большую роль в оборонительных боях с белогвардейцами под Царицыном. Позднее на базе этой дивизии был создан 1-й конный корпус.

 

26

 

Михаил Константинович получил задание встретиться с представителями Донского Атамана, чтобы организовать переговоры со штабным руководством Деникина. Предполагалось выбрать место встречи или в Егорлыкской, или в Торговой. Следовать Деникин должен был железной дорогой в личном вагоне. Михаил Константинович направился из Егорлыкской в сопровождении двух добровольцев, когда попал в засаду. Один из следовавших добровольцев был застрелен во время перестрелки. Михаила Константиновича и второго добровольца захватили партизаны.

 

Для выяснения личности его привели в штаб партизан, временно разместившийся в Лопанке, и бросили в подвал. Настроение у партизан было решительное:

 

- А давайте его прикончим, чего с ним возиться, - предложил длинный и худой. - Дело ясное, офицер.

 

- А что тебе "ясное", - возразил казак постарше, заросший бородой. - То, что офицер, это и без тебя видно. Только, глянь яка важная птица. Пусть командир с ним разберется. Может этот кадет много чего знает. Покарауль его пока.

 

Михаил Константинович просидел в подвале несколько часов, прислушиваясь к звукам, доносившимся сверху. Сидеть пришлось в полной темноте. Портсигар и спички у него отобрали сразу. Дико хотелось курить. Попутчика его сразу увели, и не было известно, жив он или нет. Хорошо, что Михаил Константинович решил не брать с собой документы, только револьвер и шашку. Как чувствовал, что всякое может случиться. Вот, и случилось. Впрочем, еще неизвестно, что будет дальше. Жив пока. Нет, нужно что-то придумать. Рассказать о задании? Спросят, куда направлялся. Если молчать, то убьют, а если рассказать. А что рассказывать? Горько как-то и противно.

 

Вот и его черед пришел. Конечно, это не смерть на поле боя. А какая разница? Ведь не за смертью он приехал на Дон. Приехал за воинской славой, а придется погибать, как собака где-нибудь в овраге. Как же получилось, что он попал в плен? Неожиданно выскочили на дорогу бандиты, крикнули: "Стой! Бросай оружие!" Один из юнкеров схватился за винтовку, и был застрелен на месте. Как-то быстро все произошло. Так. Нужно подумать. Было их трое. Ехали с поручением. Сопротивление не оказывали. Конечно, офицерская форма. Штабной офицер. Пакета или приказа с ним не было. Зачем ехал? Нужно придумать важную миссию, набить себе цену. Что дальше? Везет устный приказ. Ежели устный, то нужно его придумать.

 

Незначительное задание не подходит, выслушают и расстреляют. Может все же рассказать, только немного переврать? Еду, мол, сообщить Краснову о месте встречи с Деникиным. Секретные сведения. Телеграфом передавать нельзя. А где пакет? Нет пакета, велено передать устно. Так, так.. Глупо, но может сработать. А если не передам, то встречу перенесут. А так, могут захватить весь поезд. Охраны будет мало, чтобы не привлекать внимание. А встреча будет не в Торговой, а где-нибудь, скажем, в Мечетинской. То бишь, в другую сторону. Пусть туда и силы подтягивают, чтобы двух генералов разом и накрыть. А если он сообщение не доставит, значит красные могут провалить важную операцию. А ждут именно его. О том, штабу Атамана и сообщили. Дескать, везет наш офицер важные сведения.

 

Ох, как хотелось курить. Стоп. А если другой юнкер что-нибудь другое рассказал? Хотя нет. Ехали же к Краснову. Да и юнкер только для охраны, откуда ему знать. Все. Пока достаточно. Может, еще что-нибудь придумаю, если сидеть мне тут еще долго придется. Лишь бы поверили. Нужно испугаться, просить пощадить. Время тянуть нельзя. Сказать, что заподозрят неладное. Сколько уже прошло времени. В подвале темно и тихо. Аж в ушах звенит. Спать совсем не хотелось. Нужно было еще раз все обдумать, а тут мысли накатывались. Вспоминалась киевская жизнь. Уже год прошел. Может так себя чувствовали арестованные перед казнью? А может быть, все-таки конец? Нет! Прочь эти мысли! Пока жив, нужно бороться за жизнь.

 

Время все тянулось. Было холодно. Встать и пошевелиться было негде. Погреб какой-то, сырой и холодный. Даже стены не хотелось ощупывать. Михаил Константинович закутался в шинель, и задремал. Что-то снилось. Опять тот же сон. Чужая квартира, двор.

 

Сверху послышались шаги. Открыли погреб. Встрепенулся и прислушался. Показалось. Приглушенный разговор. Наконец, кто-то кашлянул. "Выходи!" - послышался голос. Прищурившись от яркого света, Михаил Константинович полез наверх. Уже было утро. Через окно пробивался свет. Михаил Константинович зашел в жарко натопленную небольшую комнату. За столом на лавке сидело четверо. Похоже было на то, что они только что поели. Тут же стояли миски и котелок. Один еще что-то доедал. На столе лежал портсигар Михаила Константиновича. Папиросы почти все раскурили. Михаил Константинович посмотрел на портсигар и медленно перевел взгляд на лица сидящих за столом.

 

Показалось, что один из сидящих чуть боком кого-то напоминал. Впрочем, он сидел как раз перед окном, и лица его не было видно. Свет от окна едва освещал рыжую шевелюру.

 

Один из сидящих, судя по всему, и был командиром. Борода с проседью, густые брови, но весь преисполненный важностью.

 

- Кто таков? Отвечай, куда ехал.

 

- Закурить дадите? Очень прошу. - удивляясь сам себе произнес Михаил Константинович.

 

Главный поднял брови, и расхохотался. Другие тоже почтительно заулыбались.

 

- Ты отвечай на вопрос. Мы тебя не курить пригласили, ваше благородие.

 

- Я не ваше благородие, а штабной офицер. Еду с поручением.

 

Собственно, дальше все получилось так, как и задумал Михаил Константинович. Сразу подбросил, как бы случайно, нужную идею. И они увлеклись. Правильно, не нужно было давать им время на обдумывание. Выводы напрашивались сами. Во-первых, должны поверить в откровенное признание, а, во-вторых, увлечься идеей, поймать крупную дичь. Нужно было вести разговор, не давая им возможности отвлечься на пустяки.

 

- Все это, конечно, красиво звучит. А ты нас не дурачишь? - произнес сидящий слева. На нем была казацкая фуражка с поломанным козырьком.

 

- Да. В самом деле, - произнес главный. - чего это ты разоткровенничался.

 

- Жить хочу, - просто сказал Михаил Константинович. Это фраза должна была быть самой ключевой.

 

- Охотно верю, - сказал главный, - не похож ты на фанатика. А почему служить пошел к белым?

 

- Мобилизация. Если бы отказался, то повесили бы.

 

- И в это охотно верю, - сказал главный. Чувствовалось, что ему понравилось произносить это "охотно верю".

 

- А я нет, - произнес сидящий справа. - Вернее верю, что повесили бы. Но не верю, что ты офицер штаба, и что не придумал все это безобразие.

 

- А чем же я могу все это доказать?

 

- А вот чем. Назови фамилии офицеров штаба и командиров, и кто какие поручения выполняет.

 

- А вот на это я не рассчитывал, - подумал Михаил Константинович. - А, впрочем, откуда они могут в точности все знать?

 

- Хорошо. - Михаил Константинович перечислил всех офицеров, и некоторые общие сведения о них.

 

После этого все повернулись к сидящему возле окна мужчине. Михаил Константинович тоже к нему повернулся, и обмер. Теперь, когда глаза привыкли к освещению, он узнал этого человека. Этот человек иногда виделся ему во сне, да и наяву ему казалось, что он видел его в расположении красных. Этот рыжий чуб и конопатое лицо он забыть не мог. Что здесь мог делать этот портной из Лежанки? А может он и не портной вовсе? Сидит здесь при всех. Узнает или нет?

 

Это был Иван Игнатьевич. Конечно, он узнал Михаила Константиновича, но ничего на этот счет не сказал, только произнес:

 

- Все сведения подтверждаются. Он не обманывает. Что же на счет его задания, то это нужно еще обдумать. Дайте ему, в конце концов, покурить.

 

Главный засмеялся:

 

- Уведите арестованного, накормите и дайте папиросы. Потом мы его позовем.

 

Михаила Константиновича отвели под конвоем в другую комнату, где он просидел еще около часа. Туда ему принесли поесть и папиросы. Обращались с ним вполне прилично. Его беспокоило только то, что портной, оставшийся с командиром и другими типами, мог его выдать. А впрочем, чего выдавать? Он ведь ничего плохого не сделал. Ну, воевал на стороне белых. Штабной офицер, вот и все.

 

Через некоторое время к нему зашел Иван Игнатьевич, и подсел к столу. Помолчав некоторое время, он сказал:

 

- Вот, что я думаю. Все это, конечно, авантюра. Я имею в виду то, что ты рассказал. Не очень я в это верю. Добро. Я тебя сразу узнал, и я перед тобой в долгу. Мне удалось их убедить в том, что тебя нужно отпустить. Другой возможности не будет. Нужно что-то придумать. Не хочу я, чтобы меня совесть мучила. Война, она, брат, никого не щадит. Я тут такого насмотрелся. Дело ваше, белое, дохлое. Зря кровь проливаете. Не знаю, откуда ты и кто, и зачем ты в эту кашу ввязался. Но, думаю, что ты человек честный. Бросай ты это все, и поезжай домой. Это я тебе от души желаю. Конечно, ежели ты по убеждениям пошел, то это другое дело. Советую передумать. Ты как?

 

Михаил Константинович молчал. Не нравился ему этот разговор. Что ему ответить? Зачем его прощупывает этот рыжий? Куда клонит? Наконец:

 

- Убеждений у меня нет. Позвали служить, вот и служу.

 

- А почему красным не служишь?

 

- Не понимаю я их. Чего они хотят, - уклончиво ответил Михаил Константинович, и чуть не сказал, что узнал этого рыжего портного. Молчи, - подумал он. - Может он меня на откровенность вызывает.

 

- А ты разберись, пока не поздно. Может, и красным послужишь.

 

- Может, и послужу, - повторил за рыжим Михаил Константинович, а сам подумал: "Вербуют. Вернее, переманивают. Пускай, сейчас не это главное. Важнее всего, вырваться отсюда".

 

- Вот и договорились. Сейчас я договорюсь с командиром, а ты пока подумай, - и он вышел из комнаты.

 

Прошло еще некоторое время. Наконец, Михаила Константиновича позвали в "кабинет", где он отвечал на вопросы. Там сидел главный "командир" и еще какой-то мрачный тип, которого раньше не было. Командир был настроен на серьезный разговор, и сразу изложил свои соображения.

 

- Значит, поступим так. Ты поедешь по своему заданию, и сделаешь все, как было велено. О том, что было здесь, не сказывай. Не твой это интерес. Скажешь, что попали в засаду. После перестрелки едва унес ноги. Оружие и личные вещи мы тебе вернем. Патронов не дадим. Скажешь, что отстреливался до последнего, а погоня отстала. Помыкался по лесам, пока не вышел на своих. Что стало с другими, не знаешь. Тебя проводят часть пути, там и вернут оружие. Тут за тебя заступились, под свою ответственность. Сказывали, что ценный человек, может после пригодишься. Что до совещания генералов, то мы доложим своему командиру, а там пусть решают. Точка.

 

- Ясно, - сказал Михаил Константинович. Не хотелось ему продолжать этот разговор. Дело сделано. Действительно, точка.

 

В путь отправились сразу. И хорошо, пока не передумали. Подальше от этого места. Только куда ехать? Если продолжить прежний путь, то он укажет им свою дорогу. Потому решил поехать на Егорлыцкую. Это будет большой крюк, но все же не привезет "гостей" к своим. По дороге рыжий спросил его о семье, издалека ли он пожаловал на Дон, и прочие разговоры.

 

Наконец, приблизились к разъезду. Рыжий оставил двух своих бойцов, и проехал немного с Михаил Константиновичем.

 

- Ну, вот. Прибыли. Я дальше не поеду. Поезжай далее сам. То, что ты придумал про генералов, мне не верится. Но, понимаю и уважаю за смекалку. Впредь не попадайся. Лучше всего, поезжай домой. Плюнь ты на эту войну. А если руки чешутся, то иди лучше к красным. Вот увидишь, за ними правда, а не за твоими генералами. Те уже давно продались Антанте. А тебе с ними не по дороге. Они тебя бросят, как жареным запахнет. Ну, давай. С Богом!

 

Михаил Константинович ничего не ответил. Козырнул было, а потом нахлобучил поглубже фуражку, и пришпорил коня. Проскакав приличное расстояние, он свернул в нужную сторону. Теперь нужно было придумать, как объясниться со своими. Поверят или нет? Черт его знает, теперь будет мерещиться ему, что все его подозревают. Наплевать. Главное, что живым остался.

 

27

 

26 декабря 1918 года в жизни Войска Донского произошло важное событие. На станции Торговой, при личном свидании Донского Атамана и командующего Добровольческой армией, было достигнуто соглашение, в силу которого генерал Деникин принял на себя командование сухопутными и морскими силами, действовавшими на юге России.

 

Михаил Константинович, как штабной офицер, знал подробности этой встречи и переговоров по протоколу, хотя непосредственно на совещании не присутствовал. Протокол был составлен стенографически есаулом А. Агеевым. Он стоял вне вагона, где находились только лица, принимавшие участие в совещании. Все адъютанты и офицеры для поручений оставили вагон. Агеев, приоткрыв немного дверь, слышал все разговоры и, прекрасно зная стенографию, записывал их. Протокол позже был переписан, и в готовом виде вручен Донскому Атаману и командующим армиями.

 

Поезд Главнокомандующего Добровольческой армии прибыл на станцию Торговую в 10 часов 30 минут, с ним приехал начальник штаба Главнокомандующего генерал Романовский. После прибытия поезда генерала Деникина к нему пришел генерал Краснов. Главнокомандующий принял почетный караул от Астраханского корпуса и затем, в сопровождении свиты, вернулся в вагон-салон, где оставался генерал Краснов в обществе геннрала Щербачева. Совещание началось в 12 часов 10 минут.

 

В совещании участвовали со стороны Всевеликого Войска Донского: Донской Атаман генерал от кавалерии Л. Н. Краснов, командующий Донской армией генерал-лейтенант С. В. Денисов, начальник штаба армии генерал-майор И. А. Поляков, генерал от кавалерии Л. А. Смагин, и помощник главного начальника военных снабжений генерал-майор А. В. Пономарев. Со стороны Добровольческой армии: Главнокомандующий А.И.Деникин, его помощник генерал А. М. Драгомиров, начальник штаба главнокомандующего генерал-лейтенант А. П. Романовский, помощник главного начальника снабжений Добровольческой армии генерал-майор Энгельке, генерал от инфантерии Д. Г. Щербачев.

 

Генерал Деникин открыл совещание следующими словами.

 

- Прежде, чем приступить к обсуждению вопросов, я считаю необходимым обратиться с просьбой к присутствующим: забыть личные обиды и оскорбления, забыть так основательно, чтобы не делать их предпосылками в своих суждениях. Только при таких условиях возможно ожидать каких-либо результатов. Жизнь повелительно толкает нас на путь военного единства. Военные события ближайшего будущего будут развертываться в такой последовательности. Две дивизии союзников высадились в Севастополе и Одессе. Затем будут прибывать предметы снабжения через Новороссийск для Добровольческой и Донской армий. Одновременно будет продолжаться перевозка союзных войск и снабжения для армий будущего, которые предположены к развертыванию на юге России от Петровска до Либавы.

 

Мы вошли в соглашение с командующим русскими силами в Закавказьи, и тем обеспечили сбор и сохранение русского военного имущества Закавказской армии. Создан план перевозки русских Салоникских дивизий. Мы получили от союзников весь Черноморский тоннаж и распределим его между всеми образованиями, идущими по пути защиты русской государственности. Мы выработали военно-политический наказ послам на Версальскую конференцию и добьемся представительства России на мирном конгрессе.

 

У нас работает особое Совещание, которое ведает закреплением территорий, занятых Добровольческой армией, и введением в них нормального управления. Но кроме единства военного, нам необходимо единство общегосударственное. К созданию его подходим на следующих основаниях:

1) полное признание автономии новых государственных образований: в частности, мы признаем огромную созидательную работу Донского Атамана.

2) во внешних сношениях мы достигли уже единства отчасти посылкой Сазонова.

3) необходимо объединить деятельность железных дорог, почт и телеграфов, банковской и денежной систем, таможенных сборов и пошлин. Последних не в смысле поступления в единую государственную казну, а в смысле единства ставок.

4) Желателен общий суд, что почти уже достигнуто. Для нас безразлично, где он будет, и как он будет осуществляться. Но мы желаем, чтобы Сенат был отделением Всероссийского Сената и действовал на основании Всероссийских законов. Работы по этим пунктам требует жизнь. А сама работа будет продуктивной, если мы не будем играть в прятки. Поэтому, необходимо прямое и гласное признание единого командования; необходимо объединение в тех отраслях государственной жизни, о которых я говорил, не затрагивая, однако, автономий и прав новых государственных образований.

 

Переходя к вопросу определения взаимоотношений органов единого командования в Донской армии, генерал Деникин заявил, что:

1) должны быть Донская армия и Донской фронт.

2) все вооруженные силы Дона должны быть подчинены в оперативном отношении Главнокомандующему, но ни одна Донская часть не будет уведена, если Дону угрожает опасность; операционные линии Дона соответствуют идее его обороны.

3) возможны уводы конницы, которой богат Дон, но в таких случаях это будет компенсировано пехотой.

4) свободные резервы Дона будут применяться там, где это необходимо на соседних участках фронта.

5) желательно признать смешанное командование. В прошлом мы видели пользу от этого в операциях южнее Маныча, в будущем тоже будет у Царицына, если донцам потребуется наша помощь.

 

- В области организации мы признаем полное невмешательство в бытовые казачьи особенности. Корпуса, Воронежский и Саратовский, и неказачьи части Астраханского, формируемые в Донской армии, при продвижении вперед, будут управляться на общих основаниях. Желательно, чтобы было не только единство в управлении войсками, но и единство в войсковой жизни - единство уставов. В этом не будет ломки: уставы разработаны на Дону, и мы их вероятно примем; те же, которые не разработаны - будут составлены совместно. Необходимо урегулировать чинопроизводство, выработкой общих правил; в этом отношении мы можем придти на помощь Дону специалистами. В отношении назначений, мы признаем исключительное право за Донским Атаманом до должности командира корпуса включительно; командиры же корпусов и выше должны назначаться Донским Атаманом по соглашению о Главнокомандующим. Должно быть полное единство назначений по генеральному штабу. Необходимо выработать общие нормы содержания и пенсий.

В отношении мобилизации - казачье население Донской области мобилизуется на пополнение своих частей; иногороднее же население по мобилизации должно подлежать общей разверстке, причем мобилизационные органы должны быть в распоряжении Донских властей с подчинением их Главнокомандующему. Снабжение необходимо объединить при Главнокомандующем, так как иностранцы за каждый прибывающий пароход требуют уголь и хлеб, а удовлетворение этих требований для одной Добровольческой армии является затруднительным. Наше объединение должно быть проведено без вмешательства в Донское снабжение, и должно касаться только свободных средств Дона. Излишки его могут быть применены для нужд других армий и наоборот. В снабжении должно быть соблюдено единство норм, кроме специального довольствия Донских казаков.

 

В ответ выступил генерал Краснов.

 

- Большая часть перечисленных мероприятий относится к будущему, а не к настоящему. Во внешних сношениях Дон пошел вам навстречу и поручил представительство С. Д. Сазонову. Делегации, которая будет его сопровождать, даны инструкции ничем не заявлять себя до тех пор, пока речь будет идти по вопросам общегосударственного строительства, и заявить о себе, когда будет необходимо просить о признании Донской автономии. Я лично думаю, что к объединению железных дорог особых препятствий нет.

 

Против объединения финансов и банков есть возражения частного характера, ибо то положение, которое прислано, не может быть признано Доном, так как в нем Дону отведено последнее место, в то самое время, когда он является почти единственным и, во всяком случае, главным плательщиком. Когда будет много плательщиков, тогда иное дело; теперь же представляется уместным отвести в положении большее место для Дона. Относительно почты и телеграфов и суда, то соглашение можно считать состоявшимся. В частности, Донской Сенат составлен из бывших сенаторов Всероссийского Сената. Всевеликое Войско Донское склонно и называть его Российским Сенатом, и не настаивает на том, чтобы он был обязательно на Дону.

 

Главное признание единого командования невозможно теперь, ибо вслед за этим уйдут казаки по станицам. Донская армия должна быть автономней. Атаман мюжет быть подчинен Главнокомандующему и по уговору с ним перебрасывать войска. Но резервов нет - мы работаем за счет маневрирования. И говорить об излишках не приходится. А когда нам обеспечат левый и правый фланги, тогда, может быть, можно будет говорить. У меня есть корпус в 20--30 тысяч молодых казаков, за которых я могу поручиться. Потом, к этому можно будет добавить некоторое количество добровольцев. Что касается настоящего положения, то должен признаться, что заставить казаков - вне моих сил. Это приведет к катастрофе, так как казак распропагандирован и научен и социалистами, и кадетами не любить Россию. Боится снова попасть под палку генеральскую и солдатскую. Большевизм на Дону еще не искоренен. Принять предлагаемые Вами меры - это значит разрушить то, что создано. Это оначает больному тифом дать бифштекс, сытную пищу, которая убьет его.

 

Обмен конницей и пехотой - возможен, но в очень осторожной форме, и только на соседних фронтах. Кроме корпуса молодых казаков, я ничего не смогу дать. Свободных резервов нет, и я их не вижу. У нас все от 18 до 48 лет на фронте. Весна и лето потребуют людей в станицах, надо будет демобилизовать часть армии. Благодаря войне в этом году не засеяно и одного процента озимых полей. Если же и весной поля останутся невозделанными - будет голод.

 

Смешанное командование допустимо, но в исключительных случаях, например, на стыках соединений. Неказачьему командованию казаки не верят. Опыт Воронежского корпуса привел их сознание к тому, что неказаки теряют все то, что казаками занято. В этом вопросе надо быть очень осторожным. Воронежский, Саратовский и Астраханский корпуса могу передать, когда угодно. Они создавались мною лишь для увлечения казаков за границу.

 

Единые уставы могу приветствовать. Но оговорюсь, что они у нас все кончены, и только часть из них не может быть снабжена рисунками из-за технических трудностей. Эта задержка временная. Наши уставы - точно скопированы с имперских уставов. Изменения произошли только в замене названий в казачьем стиле. Кроме того, добавлен подробный отдел владения ручным оружием. Дальнейшая переделка их вполне возможна, если этого будет требовать польза дела.

 

Общие правила чинопроизводства возможны, когда создается русская армия. Назначения в Донскую армию со стороны не допустимы. Это закроет дорогу казакам и вызовет ропот. У нас не хватает офицеров генерального штаба, и мы стоим перед вопросом об открытии собственной школы колонновожатых. Имеющимися офицерами генерального штаба мы дорожим - они нужны для нас в высшие штабы, и как преподаватели, и профессора. Курсистов мы не можем считать за офицеров генерального штаба - это суррогат.

 

По вопросу о нормах содержания и пенсий - тоже хотим быть хозяевами. Мы являемся плательщиками, и нормы определяются Войсковым Кругом. Наш бюджет ограничен.

 

Мобилизация иногороднего населения на общих основаниях возможна при уверенности, что она не ударит по казачьему тылу - они почти все большевики. Мы поэтому в этом вопросе действуем очень осторожно - мобилизовали молодых, и спешим закрепить их за собой переводом в казаки. Крестьян у нас в пятьдесят раз больше, чем казаков. Мобилизация иногороднего населения может повторить на Дону создание солдатских полков - виновников гибели Атамана Каледина и Ростова.

 

В снабжении желательно единство. Но для нас необходимы гарантии, что все предметы снабжения в наш адрес доходили бы на Дон. В настоящий момент Донское снабжение не может работать нормально, так как заставы Добровольческой армии не пропускают того, что закуплено Доном. Например, в Севастополе задержаны тяжелые орудия, а в Славянске 10 санитарных вагонов, закупленных Доном. На единство снабжения мы согласны, если казаки не будут его пасынками. Хлеба на Дону нет. Угля мы можем дать сколько угодно - дайте подвижной состав. Общий учет необходим.

 

Генерал Деникин выступил с ответной речью.

 

- По специальным вопросам мною будет предоставлено высказаться генералу Драгомирову. Я же остановлюсь на некоторых местах ответа Донского Атамана, и в частности должен отметить, что он весь проникнут недоверием. Может быть, многое здесь объясняется недоразумением. Так, например, вопрос об использовании излишков Донской конницы на других участках фронта является вопросом будущего. Я знаю, что на Дону возможны такие условия, когда брать части будет нельзя. Неправильного применения взятых частей не будет. Что касается уставов, то мы ими воспользуемся, если они окончены составлением.

 

В вопросе о назначениях я не говорил, что единое командование лишает Донского Атамана права на это. Я говорил только, что назначения на высшие командные должности должны делаться Донским Атаманом по соглашению с Главнокомандующим, и из тех кандидатов, которые будут названы Донским Атаманом. За Главнокомандующим я рассмотрел только право отвода этих кандидатов. Генеральный штаб у нас есть; в нем даже избыток. Вопрос об офицерах генерального штаба у нас централизован у генерала-квартирмейстера. Использование Генерального штаба есть вопрос доверия между Главнокомандующим и Донским Атаманом.

 

В отношении содержания, я не говорил об его увеличении, а только считал необходимым урегулировать этот вопрос. Нельзя считать нормальным, что офицеры Астраханского корпуса получают содержание на сто процентов больше наших. Мы увеличили оклад в армии на 50 процентов, но равнозначащих ставок не достигли.

 

В отношении мобилизации мы желаем воспользоваться живой неказачьей силой с Дона. Если условия жизни на Дону таковы, что нежелательно загромождать территорию Дона, дайте нам другой материал, и мы его используем. Мы мобилизовали иногороднее население на Кубани и Ставропольских крестьян, и крупного случая измены у нас не было. У нас был только случай, когда две роты крестьян Ставропольской губернии перебили своих офицеров и передались на сторону красных. Вы выбирайте себе, сколько вам нужно, а избыток поступит нам.

 

Задержки тяжелых орудий не было. Мы телеграфировали адмиралу Конину разобрать этот вопрос, и когда выяснили, что это орудия береговые, предписали не чинить препятствий к вывозу их на Дон. В дальнейшем единственной причиной задержки было отсутствие тоннажа. Относительно инцидента в Славянске, я считаю странным разговаривать. Славянск Добровольческой армией занят не был, заставы там не имели, и поэтому брать на себя ответственность за задержку грузов кем-то не можем.

 

Однако, все перечисленные вопросы я считаю вопросами второстепенными. Главное расхождение у нас с Донским Атаманом в вопросе об едином командовании. Донской Атаман, не согласен на гласное признание единого командования, и в этом я вижу его недоверие.

 

Генерал Краснов на это возразил, что недоверие было не у него, а у казаков. Дальше следовали выступления по мелким вопросам, в частности, о разложении в Мигулинском и Казанском полках, и его причинах 24 декабря.

 

Михаил Константинович видел, что единства во взглядах не наблюдалось даже на самой верхушке лидеров белого движения. Ему часто вспоминался разговор с Иваном Игнатьевичем. Он внутренне колебался, но не хотел пока изменять своим взглядам. Тем более, что когда он прибыл в штаб Атамана Краснова, и вернулся потом в свою часть, то все прошло на удивление гладко. Офицеры его поздравляли с удачным спасением от погони, и говорили, что с него причитается угощение для всех. Он беспокоился о том, что ему придется докладывать о подробностях Начальнику отдела контрразведки, но тот был поглощен целиком предстоящим совещанием, и ограничился только устным докладом.

 

28

 

10 января 1919 года, Думенко заболел тифом. Его заместитель, Буденный, повел Особую кавалерийскую дивизию по вражеским тылам. Рейд продолжался 37 дней. Буденновцы разбили в районе Дубовки, Давыдовки и Карповки 23 казачьих полка, захватили 48 орудий, более 100 пулеметов, прошли по вражеским тылам более 400 километров. Командующий Царицынским фронтом А. И. Егоров в приказе писал: "Кольцо осады Царицына было разорвано только благодаря доблестным действиям славной конницы Буденного. Результатом ее действий явился полный разгром противника перед фронтом северного участка и центра 10-й армии. Наша армия, окрыленная боевыми успехами конницы Буденного, с повышенным настроением рванулась вперед, преследуя отступавшего противника на Маныч". Армия Краснова вынуждена была отступить от Царицына, а начавшийся массовый уход с фронта верхнедонских полков поставил ее в критическое положение. Только благодаря помощи Добровольческой армии А. И. Деникина казакам удалось все-таки удержать фронт.

 

Между тем в начале ноября 1918 года в Германии произошла революция, власть кайзера была свергнута. Поскольку режим Краснова опирался не в последнюю очередь на кайзеровские штыки, потеря этой опоры стала для него смертельным ударом. Казаки устали воевать за чуждые им интересы помещиков и офицеров. Красновский фронт рухнул. 7 января 1919 года восстал 28-й Верхне-Донской полк красновской армии, значительная часть казаков которого незадолго до этого попала в плен мироновской дивизии, и была агитирована Мироновым.

 

Казаки свергли командиров и офицеров, избрали комполка урядника Фомина и заключили перемирие с красными. После чего они заняли станицу Вешенская, и парализовали в ней работу штаба белых. По условиям перемирия с красными частями, последние обязались не вступать на территорию Донской области, а казаки обещали разделаться с белыми сами. Красное командование не утвердило условий перемирия и ввело Красную Армию в Область Войска Донского, однако восставший против белых 28-й полк не возражал, поскольку против него Красновым был послан карательный отряд, для борьбы с которым вооруженная помощь красных была очень желательна.

 

В начавшемся наступлении красных Миронов, кроме своей 23-й дивизии, получил под свое командование 16-ю (после гибели 11 января ее командира Василия Киквидзе) и 15-ю дивизии. Так в составе 9-й армии была создана ударная группа войск, шедшая в авангарде наступления, громя силы противника и очищая от них левобережье Дона, Хоперский и Усть-Медведицкий округа. Но 18 февраля, когда ударная группа Миронова была всего в двух днях перехода от белой столицы - Новочеркасска, взятие которого означало бы завершение гражданской войны на юге России, пришел приказ Миронову о сдаче командования и переходе в распоряжение Ставки.

 

Непосредственной причиной отзыва Миронова стал его конфликт с назначенными гражданскими властями Усть-Медведицкого округа. Вместо выборной советской власти после занятия донских территорий в начале 1919 года власть на ней назначалась сверху. Назначили большевиков Савостьянова, Рузавина и Федорцева. Миронов не доверял им, считая трусами, поскольку помнил как в 1918 году Савостьянов, потеряв с перепуга голову, предложил распустить большевистскую партию, по той причине, что Октябрьскую революцию будто бы не поддерживает мировой пролетариат.

 

Однако спор о верховенстве между военными командирами и гражданской властью был в годы гражданской войны обычным явлением, и конфликт Миронова с Усть-Медведицкими большевиками не привел бы к его снятию с ответственного поста в самый решающий момент, если бы не было другой, более основательной причины. Большевистское руководство не доверяло Миронову, точно так же, как не доверяло многим другим крестьянским революционерам (Махно, Чапаеву и т.д). Они были чужими, непонятными, а потому казались потенциально враждебными. Командование Южного фронта опасалось от Миронова то ли восстания, то ли еще какой пакости, а потому и настояло на его удалении с Дона в те именно дни, когда начиналась политика рассказачивания.

 

Подержав Миронова некоторое время в Серпухове, где находился Реввоенсовет, его назначили затем помощником командующего Литовско-Белорусской армии. Поскольку на этом участке фронта боев в то время не велось, это назначение стало своеобразной ссылкой, имеющей целью удержать Миронова вдали от Дона. Вскоре после отстранения Миронова советское наступление на Дону захлебнулось. Кроме политики рассказачивания и начавшегося 11 марта в тылу советских войск Вешенского восстания причиной этого стало и то обстоятельство, что вскоре после снятия Миронова командиром 9-й армии, куда входили мироновские части, был назначен оказавшийся белогвардейским шпионом полковник Всеволодов, который, дезорганизовав своими приказами работу армии, перебежал на сторону белых.

 

В марте 1919 года Миронов подал докладную записку в РВС Республики, в которой для привлечения казачества на сторону революции предлагал считаться историческим, бытовым и религиозным укладом жизни казачества, проводить идею коммунизма исключительно путем агитации, а не навязывать насильственно и передать власть избранным населением Советам, а не назначенным сверху посторонним лицам. Однако действительное развитие событий на Дону происходило совершенно по-иному.

 

Вполне возможно, как считал Иван Игнатьевич, это было связано с политикой рассказачивания на Дону. Эта политика не была результатом исключительно злой воли большевиков. Это был результат объективно сложившегося положения дел, и воля большевиков была только одним, но не решающим фактором. Особо жестокий характер гражданской войны на Дону объяснялся в первую очередь тем, что здесь войну за землю вели не крестьяне против помещиков, а иногородние крестьяне против привилегированной части крестьянства - против казаков. Своим желанием, любой ценой сохранить свое привилегированное положение, отказом от идеи казацко-крестьянского братства, казачья верхушка сделала неизбежной огромную ненависть против казачества со стороны иногороднего крестьянства, и поддержку иногородними политики рассказачивания.

 

Белые казаки не были паиньками и заиньками. Война приняла невиданно жестокие формы. На территории Воронежской и Саратовской губерний белоказаки особенной гуманностью не отличались. Грабили, насиловали. Пленных, особенно с наступлением холодов, раздевали до исподнего, потом рубили, чтобы "не мучились от холода". И долго по белогвардейским тылам ходили телеграммы об исчезновении тысячных колонн пленных, которые из одной станицы вышли, а в другую не пришли. Теперь же озлобленные воронежские и саратовские мужики пришли на донскую землю.

 

Жестокая была война. Председатель Московского Совета П. Г. Смидович говорил в сентябре 1918 года с трибуны ВЦИК: "Эта война ведется не для того, чтобы привести к соглашению или подчинить, эта война - война на уничтожение. Гражданская война другой быть не может". Это была ужасная война. Война на уничтожение, когда обе стороны без видимого внешнего успеха перемалывали силы друг друга.

 

Один из станичных мальчишек пас телят и увидел, как в сосняке между хуторами сотня казаков и "доброхоты" из местных вырубили колонну пленных красноармейцев. Так появился один из станичных сумасшедших, а потом их стало больше. Жители этих хуторов впоследствии вспоминали "раскулачивание", саботаж и другие чистки как нечто закономерное, как месть власти за "невинно убиенных". Около 5 тысяч пленных было тогда уничтожено казаками в песчаных бурунах на левом берегу Дона.

 

В шахтерских поселках Донбасса белоказачий террор начался уже осенью 1917 года. В Ясиновке белоказаки убили 20 арестованных рабочих, в Макеевке арестованным рабочим выкалывали глаза и перерезали горло. Всего в Ясиновке и Макеевке было убито 118 шахтеров (в т.ч. 44 работавших на шахтах австрийских военнопленных). В Дебальцево в январе 1918 года войска Чернецова расстреляли всех арестованных командиров Красной гвардии. В декабре 1918 года в Юзовке по приказу генерала С. В. Денисова повесили каждого десятого арестованного рабочего. В январе 1919 года белые в Енакиево, Горловке и Щербиновке убили более 500 рабочих; других повесили на центральных улицах городов и оставили висеть несколько дней. Это повторялось все время, когда приходили белые. Всего в гражданскую войну погибло не меньше 30% донбасских шахтеров.

 

Поэтому нечего удивляться такому эпизоду, когда в Каменске, к востоку от Луганска, красные казаки и шахтеры - красногвардейцы жестоко убили местных офицеров и начальников, приговаривая при этом: "Они будут отхаркиваться, пока не выхаркают всю кровь, которую выпили из нас". Захваченных в плен рабочих казаки считали коммунистами, и в качестве таковых косили пулеметным огнем. Крестьян - "наделяли землей", т.е. закапывали живьем в землю по шею, и набивали рот землей до тех пор, пока несчастный не задыхался. Рабочих, прятавшихся в шахтах, заставляли выходить на поверхность, прекращая доступ воздуха, и пристреливали. В таком же приблизительно стиле были и действия иногородних, когда военное счастье переходило на их сторону: они "метили" казаков, вырезая у пленников широкие полосы кожи на ногах ("лампасы") и на плечах ("эполеты").

 

Ясное дело, что пришедшие в начале 1919 года на Дон донбасские шахтеры, воронежские и саратовские мужики не были расположены относиться к донским казаками ни с кротким братолюбием, ни с научным пониманием. С еще большим озлоблением относились к казакам пережившие красновскую диктатуру донские крестьяне.

 

Краснов в 1918 г. сказал:

 

- Казачий Круг! И пусть казачьим он и останется. Руки прочь от нашего казачьего дела те, кто злобно шипел и бранил казаков, те, кто проливал нашу казачью кровь. ДОН - ДЛЯ ДОНЦОВ! Мы завоевали эту землю и утучнили ее кровью своею, и мы, только мы одни, хозяева этой земли. Вас будут смущать обиженные города и крестьяне. Не верьте им. Помните, куда завел атамана Каледина знаменитый паритет. Не верьте волкам в овечьей шкуре. Они зарятся на ваши земли и жадными руками тянутся к ним. Пусть свободно и вольно живут на Дону гостями, но хозяева - только мы, только мы одни...Казаки!...

Демократы стремятся всех уравнять под один ранжир, чтобы одинаковыми правами и одинаковым земельным паем пользовались бывший казак, предки которого великими трудами своими и великой кровью отвоевывали для потомков обширные земли, и какой-нибудь латыш, грабящий теперь Москву, и пришелец - еврей, вносящий разложение в русскую государственность.

 

Понятно, что евреев и латышей Краснов назвал лишь для пущего ужаса, поскольку представить массовую колонизацию Дона еврейскими и латышскими пахарями было трудно при самом богатом воображении. Настоящим врагом, которого надо было отсечь от претензий на равную долю в земле Донской области, были не латыши и евреи, а живущие на Дону русские и украинские иногородние крестьяне.

 

Крестьяне и иногородние Донской области, задавленные в период красновской диктатуры, восприняли приход советских войск в начале 1919 года как начало праведной мести и вожделенного черного передела. Проводя ту же госкапиталистическую политику сохранения панских экономий под видом совхозов, которую одновременно проводило Украинское советское правительство, большевистское руководство на Дону не отдало под черный передел помещичьи имения, провозгласив их совхозами. Тем самым возможность смягчить земельный голод донского крестьянства была упущена, и единственным источником для получения земли у донских крестьян остались казацкие земли. Поскольку значительная часть Нижнего Дона не была занята красными, и земли самой богатой части казачества оставались для крестьян по-прежнему недоступны, для крестьянских захватов оставались земли Верхнего и Среднего Дона, чье казачество либо поддерживало в основной своей массе красных (Хоперский и Усть-Медведицкий округа), либо, как в случае с Верхне-Донским округом, чьим центром была знаменитая впоследствии станица Вешенская, долгое время поддерживая белых, в конце концов подняло в январе 1919 года восстание против них и открыло фронт Красной Армии. Казачество Хоперского и Верхне-Донского округов страдало за грехи казачества Таганрогского и Ростовского округов.

 

Можно долго и бесплодно обсуждать, до какой степени опора на антиказачью ненависть иногородних была следствием политического расчета большевиков из Донбюро, а в какой степени - искренней самоидентификации с этой ненавистью. На самом деле политический расчет и антиказачья ненависть переплетались у разных людей в разных пропорциях, важно только помнить, что не большевистская политика вызвала к жизни крестьянскую ненависть к казакам, но, напротив, крестьянская ненависть к казакам имела своим следствием большевистскую политику расказачивания.

 

Масштабы антиказачей ненависти иногороднего крестьянства иногда даже пугали большевиков из Донбюро. Один из них писал ВЦИК: "Сословную борьбу между казачеством и крестьянством (иногородними) на Дону надо вести, по-моему, в рамках классовой борьбы, а не превращать в аморфную зоологическую борьбу, так как культурные методы целесообразнее в наших интересах". По некоторым подсчетам, из донских казаков четыре пятых воевало на стороне белых, одна пятая - на стороне красных. На стороне красных были прежде всего молодые казаки, прошедшие империалистическую войну, из Хоперского и Усть-Медведицкого округов. Они не могли, однако, выступить ведущей силой в блоке революционных классов Донской области. Красная казачья беднота, бывшая в меньшинстве и по отношению ко всему казачеству, и по отношению ко всем революционным силам области, не имела ни достаточно политической активности, ни достаточного уровня организованности, чтобы встать во главе советского строительства.

 

Более того. Как ни парадоксально, красные казаки в значительной своей части были не помехой антиказачьему красному террору на Дону, но его движущей силой - ничуть не меньше, чем иногороднее крестьянство. Красновские указы за переход к красным лишали казацкого звания и пая земли. Во время вспышки казакоманской истерии осатанелые старики нещадно пороли сочувствующих Советам на сходах, всячески издевались. Но все равно находились смельчаки и бежали в Красную Армию, и немало из них, выпоротых и обесчещенных, грозились вернуться и "поликовать" над обидчиками, с четырех сторон зажечь родимый хутор.

 

Красновские указы за переход к красным лишали казачьего звания и пая земли. Уходя из станицы к красным, казак автоматически становился сельским пролетарием. Борьба лично для него теперь превращалась в борьбу за землю. И вместе с помещиками и капиталистами (которых многие казаки представляли довольно абстрактно) казак - красноармеец относил теперь к врагам и богатевших станичников - стариков, фактических владельцев многопаевых хозяйств, заправил на станичном сходе, которые, собственно, и лишали бедняка пая, изгоняли из общины. В более широком смысле, борьба для казаков, изгнанных из общины, превращалась в борьбу с самой системой надельного землевладения. Таким образом, прежде чем уйти в Красную Армию и тем самым лишиться всего своего состояния, казак - бедняк колебался и уходил, если был твердо убежден в собственной правоте, или, по крайней мере, в победе Красной Армии. Но, став в ряды красноармейцев, новоявленный пролетарий был более надежен, чем мобилизованный крестьянин. Не случайны были факты агитации красных казаков среди крестьян прифронтовой полосы.

 

Гражданская война была жестокой, гражданская война на Дону, где непривилегированные, безземельные и малоземельные крестьяне боролись за землю не против сравнительно малочисленного класса помещиков, а против привилегированной крестьянской группы - казаков, гражданская война была жестока вдвойне. Бесспорно, что красные совершали на Дону излишние жестокости, которых, абстрактно говоря, можно было бы избежать, если бы красными были бесстрастные манекены, а не настрадавшиеся от казачьих плеток городские рабочие, воронежские и саратовские крестьяне, еврейские интеллигенты, донские иногородние и поротые и обезземеленные при красновской диктатуре красные казаки. Теперь они пришли на Дон, желая воздать кровью за кровь и муками за муки.

 

29

 

Филипп Кузьмич Миронов был одним из самых замечательных борцов и самых талантливых идеологов крестьянской революции в России. В его личности органически соединялось несколько сторон. Во-первых, и по профессии, и по призванию он был прежде всего военным, полевым командиром, одним из самых талантливых полководцев Красной армии. Во-вторых, вопреки расхожим стереотипам о красных командирах, он умел не только рубиться шашкой, но и глубоко осмысливать происходящее - осмысливать с точки зрения многомиллионного российского крестьянства, сражавшегося против старых и новых господ за землю и волю. Идеология крестьянской революции была продумана и сформулирована Мироновым едва ли не с наибольшей полнотой и последовательностью.

 

Миронов пользовался огромной популярностью на Южном фронте, как красном, так и белом. Также, среди мирной трудовой массы крестьянства в тех местах, где был и соприкасался с ними Миронов, имя его было чрезвычайно популярно в самом лучшем смысле. Его имя было окружено ореолом честности и глубокой преданности делу социальной революции и интересам трудящегося народа. За Мироновым шли массы трудящегося народа, потому что Миронов впитал в себя все мысли, настроения и желания народной и крестьянской массы в текущий момент революции, и потому в его открытых требованиях и желаниях невольно чувствовалось, что это тревожная и мятущаяся душа огромной численности среднего крестьянства и казачества.

 

Иван Игнатьевич слышал мнение комдива К. Ф. Булаткина, что Миронов это не только великий стратег и полководец, но и великий пророк. За ним идет вся исстрадавшаяся, измученная душа народа.

 

Михаил Константинович был преисполнен надежд, что война подходит к концу. Он был доволен тем, что подавил в себе колебания, и остался в штабе Деникина. В 1919 году администрация ВСЮР отдавала распоряжения судебным чиновникам по мере освобождения территории от большевиков немедленно являться к своим должностям. Эвакуированная весной 1919 года из Одессы в Париж дама мечтала вернуться на родину, ведь в Европе вот-вот начнется революция, и она очень надеялась, что к этому моменту в России уже установится порядок.

 

Другие настроения были среди красных партизан и казаков. Они верили таким командирам как Миронов, Думенко и Жлоба. Они своим авторитетом, даже в период военных неудач, вселяли уверенность в скорой победе.

 

Миронов был выходцем из малоземельного казачества Верхнего Дона. Он был упорным сторонником казацко-крестьянского союза, но старый антагонизм крестьянства и казачества привел к тому, что когда в августе 1919 года Миронов поднял восстание за восстановление Советской власти, крестьяне Поволжья не признали в нем и его казаках своих. Миронов оставался одиночкой, лишенным равных ему товарищей и единомышленников. Он не получил ни от кого так необходимой ему моральной и политической помощи. В частности Наркомвоенмор Л. Д. Троцкий считал Миронова случайным для революции человеком. По мнению Троцкого у Миронова главными недостатками были: личное честолюбие, карьеризм, стремление подняться вверх на спине трудовых масс.

 

В свою очередь, Миронов признавался, что все несчастье его жизни заключается в том, что для него, когда нужно сказать чистую правду, не существовало ни генерала царской армии, ни генерала Красной Армии. Правда, как всем нам известно, есть общественная необходимость. Без нее жизнь немыслима. Правда, являясь двигателем лучших, возвышенных сторон человеческой души, должна чутко оберегаться от захватывания ее грязными руками. Она в своем голом виде - тяжела, и кто с ней подружится - завидовать такому человеку не рекомендуется. Для нее нет ни личных, ни политических соображений - она беспристрастна, но жить без нее немыслимо. Правда, как говорит наш народ, ни в огне не горит, ни в воде не тонет. И всю жизнь Миронов тянулся к этому идеалу, падал, снова поднимался. Совершенства нет на земле, но к нему мы обязаны идти, если живем не во имя личного эгоизма. Так описывал свои идеалы Миронов, но он был неудобен для политических карьеристов. Поиски правды и неумение маневрировать среди политических интриг, в конце - концов, привели его к гибели.

 

Более удачливым командиром оказался Буденный. За ним признавали его воинское искусство, да и в политику он предусмотрительно не лез, в отличие от его непосредственного командира Думенко. Кавалерист Думенко, командир корпуса под Царицыном, был более талантлив, чем Буденный, но кончил восстанием, перебил коммунистов в своем корпусе, попытался перейти на сторону Деникина, был захвачен и расстрелян. Буденный и близкие к нему командиры также знали период колебания. Восстал один из начальников царицынских бригад, подчиненный Буденному, многие из кавалеристов ушли в зеленые партизаны.

 

Буденный умение вести за собой бойцов - именно это означало умение командовать в условиях Гражданской войны. Буденный был человеком себе на уме, но безусловно лишенным политических амбиций. Он был до крайности тщеславен, но к власти не стремился - может быть, потому, что не имел склонности к администрированию. Буденный жил по принципу: от добра добра не ищут. Если советская власть его привлекает, если у него есть могущественные покровители и защитники в лице Сталина и Ворошилова, готовые всегда прикрыть Конармию от гнева центральных органов, то совершенно незачем лезть в какие-либо опасные авантюры, изображая из себя нового казачьего атамана.

 

Буденный отличался редким косноязычием, и в ораторы не стремился. Но поразительно было другое. Как ему удавалось держать под своей властью десятки тысяч своевольных бойцов? Ему беспрекословно подчинялись те, кто прежде имел гораздо большие заслуги и считался куда более лихим конником. Однако, на пост главнокомандующего или военного министра Буденный никогда не замахивался, знал свой шесток и понимал, что военному лезть в политику опасно. В том и была трагедия Миронова, поплатившегося жизнью за политику, поскольку всерьез возомнил себя силой, способной бороться и с белыми, и с большевиками. Буденный такой ошибки никогда не допускал даже в мыслях. Его тщеславие вполне удовлетворяли внешние почести, а их ему советская власть воздавала с лихвой.

 

Заслуги Буденного охотно признавали и сами белогвардейцы. Генерал А. В. Голубинцев: признавал, что Буденный лихо бил белых. Он вспоминал, как совершенно неожиданно на правый фланг белых обрушился конный отряд Буденного с двумя бронемашинами. Внезапное появление броневиков с пулеметами произвело панику в 16-м конном полку. Полк бросился в соседнюю балку, тянувшуюся слева, параллельно движению белых отрядов. Подавляющее число противника, внезапность и, главным образом, благодаря невиданным еще машинам, казавшимся неуязвимыми, заставили полк, потерявший половину людей, также отходить по балке группами. Появление у противника машин произвело сильное впечатление на все части белых. Нервность повысилась как следствие неподготовленности к борьбе с броневиками и кажущейся беспомощности остановить их стремительность. Призрак бронемашин еще несколько дней витал над частями, и иногда появление на горизонте кухни вызывало тревожные крики: "Броневик!"

 

Таким образом, Буденный достиг победы, одним из первых в Гражданской войне, использовав бронетехнику для совместной с кавалерией атаки позиций неприятельской пехоты. Особая кавдивизия за этот подвиг была награждена почетным революционным оружием, а Буденный одним из первых в республике получил орден Красного Знамени. А 26 апреля 1919 года Буденный стал командиром 1-го Красного кавалерийского корпуса. Одновременно, он был начальником 4-й кавдивизии, в которую была переименована Особая донская кавдивизия

 

30

 

Летом 1919 года на фронтах красных ситуация заметно ухудшилась, генерал Деникин начал поход на Москву. Деникинцы захватили Дон, почти всю Левобережную Украину, Царицын и развернули широкое наступление на Москву. Красная Армия ожесточенно сопротивлялась, однако войска Деникина продвигались. За все время гражданской войны Советская Россия не находилась в таком тяжелом положении. Главная опасность была на Южном, деникинском, фронте. Свое генеральное наступление ВСЮР развернули в июне 1919 года, когда отразили попытки Красной армии отбить Донбасс, хоть и потеряв при этом часть Донской области.

 

25 июня добровольцы взяли Харьков, на следующий день - Екатеринослав. Кавказская армия генерала Петра Врангеля 30 июня овладела сильно укрепленным Царицыном - важнейшим узлом обороны красных. 3 июля Деникин огласил так называемую "московскую директиву", ставящую конечной целью захват Москвы. К тому времени подчиненные ему силы насчитывали около 105 тысяч штыков и сабель, что было недостаточно для наступления на широком фронте почти в 1000 километров против превосходящего по численности противника. Деникинские войска, как и Красная армия, давно уже комплектовались путем принудительной мобилизации. Ленин проницательно заметил, что массовая мобилизация погубит Деникина, как прежде погубила Колчака. Так и получилось.

 

Почему же мобилизация не повредила Красной армии? Дело было в разном социальном составе вооруженных сил противоборствующих сторон. Крестьяне-середняки составляли большинство и у белых, и у красных, и одинаково часто переходили от одних к другим и обратно или дезертировали и возвращались в родные деревни. Исход войны определяло соотношение между более или менее надежными контингентами Красной армии и ее противников. И здесь явный перевес был на стороне красных. Они могли почти полностью полагаться на поддержку рабочих, а также сельских бедняков и безземельных батраков, составлявших более четверти всего крестьянства. Эти категории населения можно было без особого труда мобилизовать и за паек, денежное довольствие и амуницию отправить воевать в любую губернию - дома им терять все равно было нечего. Об этом говорил Ленин в апреле 1919 года в связи с мобилизацией на Восточный фронт: "Мы берем людей из голодных мест и перебрасываем их в хлебные места. Предоставив каждому право на две двадцатифунтовые продовольственные посылки в месяц, и сделав их бесплатными, мы одновременно улучшим и продовольственное состояние голодающих столиц и северных губерний".

 

Кроме того, привлеченные интернационалистской идеологией большевиков, на их стороне сражались многие бывшие пленные: австрийцы, венгры, дезертиры из чехословацкого корпуса, а также латыши и эстонцы, родина которых была оккупирована германскими войсками. Немало было в Красной армии китайцев и корейцев, в годы Первой мировой использовавшихся для работ в прифронтовой полосе. Латышские и интернациональные части сражались упорно, поскольку в случае поражения не могли рассчитывать на снисхождение, и проявляли полную безжалостность к местному населению. У белых же стойких кадров было куда меньше: офицеры, юнкера и небольшая часть интеллигенции, готовая сражаться с красными либо за будущее Учредительное собрание, либо за восстановление монархии (эти две последние группы к тому же враждовали друг с другом).

 

В целом, из примерно 250 тысяч офицеров русской армии около 75 тысяч оказалось в рядах Красной армии, до 80 тысяч вообще не приняли участия в Гражданской войне, и только около 100 тысяч служили в антисоветских формированиях (включая армии Польши, Украинской Народной Республики, закавказских и балтийских государств). Что касается враждебных большевикам зажиточных крестьян и казаков, то они часто не хотели воевать за пределами своей губернии или области, чтобы не удаляться от хозяйства. Это ограничивало возможности белых армий по проведению крупномасштабных наступательных операций и быстрой переброске частей с одного участка фронта на другой.

 

В ходе начатого в июле 1919 года наступления армии Деникина вместо Москвы, как планировалось, двинулись на Украину, захватив ее восточную часть и Приднепровье с Киевом и Екатеринославом. В Киев 31 августа одновременно вступили части Добровольческой армии и войска "незалежной Украины" под командованием Симона Петлюры. Под давлением добровольцев украинцы вынуждены были оставить город. В результате Деникин получил нового врага в лице Петлюры и вынужден был отвлечь несколько тысяч бойцов для борьбы с армией УНР. Еще хуже была потеря времени.

 

Михаил Константинович наконец добрался до своего Киева. Многие жители радостно приветствовали деникинские войска. Их приход обнадеживал киевских обывателей возвращением к былым временам. Дома было все в порядке. Стелла с малолетним Геннадием были здоровы. Сын еще больше вырос, и бегал во дворе с деревянной палкой, изображая военные сражения. На голове у него была отцовская военная фуражка. Она все время сваливалась с головы, и ему приходилось ее постоянно поправлять.

 

Шурин Михаила Константиновича был известным киевским фотографом. Кроме фотографии он занимался документальной киносъемкой, и заслужил себе известность созданием интересных документальных кинолент. Особую популярность он завоевал съемками с аэроплана. Поддерживая дружеские отношения с известным киевским авиатором Петром Нестеровым, он участвовал в длительном перелете Киев - Остер, и снимал на кинокамеру панораму местности. Звали его Владимир Пантелеймонович Добржанский. Его кинолента демонстрировалась в самом престижном киевском кинотеатре Шанцера на Крещатике. Для киевлян эта лента была настоящим чудом. Никто из них никогда не видел окрестностей с высоты птичьего полета.

 

Владимир Добржанский был далек от политики, но как фотограф и кинооператор всегда стремился запечатлеть на киноленту все самые значительные и интересные события, происходившие вокруг. После взятия Киева войсками Деникина, Добржанский загорелся идеей снять документальную киноленту под названием "Ужасы киевской чрезвычайки". По сути в этой киноленте он запечатлел здания, где располагались подразделения киевского ЧК. В период установления в Киеве деникинской власти, эта кинолента принесла ему большую популярность. Она демонстрировалась не только в кинотеатре Шанцера, а также повсюду, куда можно было ее привезти для показа. Демонстрация этой ленты пропагандировала среди добровольцев и киевских жителей произвол красных и благородную миссию белых освободителей.

 

Как любая пропагандистская лента, она создавала определенные настроения среди населения. Но, с другой стороны, ставила автора и оператора ленты в определенную политическую зависимость. Не имело значение даже личное отношение Добржанского к его документальной ленте, он автоматически попал в ряды белых пропагандистов. После ухода белых из Киева, Добржанскому пришлось скрываться. Формально, по отношению к советской власти, он поставил себя вне закона. Должен ли человек отвечать за свои поступки? Ведь он не кинокамера, не простой механизм. Добржанский был честный и рассудительный человек. Если он решился на такое, значит рассчитывал на определенное признание. Конечно, признание может сопровождаться поощрением, а может и наказанием. Добржанский уехал из Киева вместе с отступающими войсками Деникина. Оставаться в Киеве ему было опасно.

 

Михаил Константинович пережил еще некоторые колебания. Нельзя сказать, что его убедила беседа с Иваном Игнатьевичем. Он относился к таким встречам как обычным эпизодам войны. Иногда ему снился рыжий портной, но он не воспринимал его как какого-нибудь пророка. Во время успешного наступления белых, он даже считал его несознательным и заблудившимся в своих поступках провинциалом.

 

Что касается ужасов Гражданской войны, то их было много повсюду. Сваливать все ужасы на киевское ЧК было наивно. Белые в ужасах не отставали. Карательные настроения и мародерство переживали взлет летом 1919 года, когда Белая армия Юга России вступила на территории, длительное время находившиеся в составе Совдепии. Это имело ярко выраженную карательную, наказующую окраску. Участие в войне рождало у воюющих чувство отчужденности от населения, не участвовавшего в войне. Все стороны конфликта почти в равной степени стремились запугать мирное население, а не завоевать его симпатии. Создавалось впечатление, что они чуть ли не специально вовлекали в конфликт все больше людей, но сознательным это действие никак не назовешь, ведь обиженные уходили к противнику. Красные, в основном, в годы войны конструировали свой идеальный мир будущего, приспособленный к личным ожиданиям. Вера в реальность мечты давала силы и опору. Белые же болезненно переживали крушение и поругание того мира, который им представлялся легитимным.

 

При этом для восстановления своего старого мира использовались любые средства. В частности Краснов сделал ставку на германскую поддержку. "Без немцев Дону не освободиться от большевиков", - такими были его слова. Первые контрреволюционные мятежи на территории Донской Советской республики, провозглашенной как составная часть РСФСР 23 марта 1918 года, были довольно легко подавлены отрядами красного казачества и красногвардейцев. Тогда помощи от немцев еще не было. А в конце апреля, когда германские войска вплотную подошли к казачьей столице Новочеркасску, положение изменилось. Германское командование в избытке снабдило белоказачью Донскую армию вооружением. И кровь на донской земле полилась потоками.

 

Филипп Миронов, находившийся в гуще тех событий и на собственном опыте испытавший все жестокости диктатуры Краснова, писал тогда по свежим следам событий: "Начались повальные расстрелы, аресты, ссылки в шахты фронтовиков, пытавшихся еще протестовать против того ужаса, в который ввергли Дон слуги буржуазии". Террор против сторонников Советской власти приобрел такой накал и такие масштабы, что в эту ситуацию, крайне трагическую, вынуждено было вмешаться правительство РСФСР. Нарком иностранных дел Г. В. Чичерин 25 августа 1918 года направил ноту протеста хозяевам Краснова - германскому генеральному консульству в Москве. В ноте говорилось, что Донская область вошла в состав Российской Социалистической Федеративной Советской Республики волею "подавляющего большинства донского населения, до сих пор остающегося на стороне Советской власти. Так называемое донское правительство мятежников против Советской власти могло усилиться лишь благодаря посторонней помощи, давшей ему возможность производить насильственные действия в Донской области, где им уже расстреляно свыше 30000 приверженцев Советской власти и где организуемые им при помощи извне банды угрожают сообщениям Российской Республики с Югом".

 

Немцы это обращение проигнорировали, а бесчинства красновцев продолжались. Связанные Брест-Литовским мирным договором, немцы не могли в открытую пойти войной против большевиков, но стремились сделать это руками белоказаков Краснова. Для этого они решили помочь ему сформировать так называемую Южную русскую армию. Заветной мечтой атамана стала подготовка похода на Москву, и он добился принятия Большим войсковым кругом решения о переходе границ Войска Донского, что означало объявление белоказачьим Доном захватнической войны против РСФСР.

 

Однако пополнение Южной армии в захваченных уездах шло из рук вон плохо, ибо, как отмечал впоследствии сам Краснов, "воронежские, харьковские, саратовские и т.д. крестьяне не только не воевали с большевиками, но шли против казаков". К тому же эта армия сразу "прославилась" повальными грабежами и зверским обращением с местным населением. "В настоящий момент в уезде предназначено к расстрелу 700 человек,- писала со слов бежавших из Богучарского уезда от красновских карателей местная газета "Воронежский красный листок".- В Богучаре, Павловске, Кантемировке казаки работают в контакте с немцами. Казаки и немцы беспощадно избивают население плетьми, приговаривая: "Вот вам земля и воля". Во всех местностях, занятых Красновым, помещики восстановлены в правах".

 

После ноябрьской 1918 года революции в Германии атаман лишился основной своей поддержки, и тут же из убежденного германофила мгновенно превратился в пылкого поклонника Антанты. На переговорах с англичанами и французами козырял тем, что возглавляемое им казачье войско держало в это время главный фронт против большевиков. Когда уже при атамане Богаевском Донская армия вместе с деникинской Добровольческой армией в июле 1919 года двинулась на Москву, эти войска получили от Великобритании 558 орудий, 12 танков, более 1,6 миллиона снарядов, 160 миллионов русских патронов, 250 тысяч комплектов обмундирования и снаряжения.

 

Это было закономерно. Еще в конце 1917-го года, когда для борьбы с большевиками был создан "Донской гражданский совет" во главе с генералами Алексеевым, Корниловым и Калединым, за спиной этого генеральского правительства тут же появились военные миссии Франции, Англии и Америки. Французский полковник Гюше появился в Новочеркасске и сообщил, что Франция выделила на содержание антисоветских сил Юга России 100 миллионов франков. А 28 ноября 1917 года в Тифлисе, для выработки плана оказания помощи антибольшевистским силам на российском Юге, собрались американский консул Смит, глава британской военной миссии генерал Шор, военные представители Франции Шардиньи и Гюше. И такой план был выработан, а затем одобрен правительствами Великобритании, Франции и США.

 

В донесении госсекретарю США Лансингу консул Смит подчеркивал, что при надлежащей помощи армия, организованная Калединым и Алексеевым, "уже сейчас могла бы начать операции по захвату Тамбова, Саратова и Самары". Получив такую обнадеживающую информацию, госсекретарь поспешил сообщить о ней президенту Вильсону. При этом добавил: "Наиболее организованной силой, способной покончить с большевизмом и учредить правительство, является группировка генерала Каледина" Чтобы укрепить у калединцев веру в американскую поддержку, Вильсон разрешил нью-йоркскому банку передать белоказачьему генералу с помощью английских агентов 500 тысяч долларов.

 

В центре обвинений в адрес партии большевиков была директива Оргбюро ЦК РКП(б) по казачьему вопросу от 24 января 1919 года. Сторонники белых изображали все таким образом, будто этот жесткий документ появился на свет беспричинно, как якобы выражение "злой воли" большевиков, а не как ответ на те чудовищные злодеяния, которые чинили сначала калединцы, а потом красновцы, хотя их жертв было многократно больше. Текст январской 1919 года директивы был составлен в жестких и даже жестоких выражениях, но не более жестоких, чем приказы Краснова и указы Большого войскового круга. Не следует забывать: шла жесточайшая война. А на войне - как на войне.

 

Большевики не ставили задачу полностью уничтожить казачество. Как могла ставиться такая задача, если около 18-20 процентов боеспособных казаков, то есть пятая часть, вступили в Красную Армию? "Конница Буденного и Думенко, состоявшая главным образом из донских и кубанских казаков", как признавал Деникин, отличалась особенно высокой боеспособностью. Несмотря на ряд специфических донских условий, ленинский вывод о колебании средних слоев крестьянства подтвердился и в поведении среднего казачества. Составлявшее численное большинство, оно временно пошло за Красновым. Но одинаковые репрессивные меры против казаков и против кулацкой казачьей верхушки не применялись.

 

Ошибка январской директивы очень скоро была исправлена, поскольку прямо противоречила курсу партии на союз с середняком, в том числе и со средним казачеством. Собравшийся 16 марта того же 1919 года пленум ЦК РКП(б) приостановил применение намеченных мер беспощадного террора "по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью". Постановление пленума, проходившего с участием В. И. Ленина, было принято по заявлению члена Реввоенсовета Южного фронта Г. Я. Сокольникова, который, как непосредственный исполнитель январской директивы, первым ощутил ошибочность некоторых ее положений. Он заявил, что "в Донской области есть резкая разница между Севером и Югом, которая делает излишним вмешательство наше". Конкретно имелось в виду восстание нескольких казачьих полков и станиц севера Донской области, где было меньше засилье казачьей кулацкой верхушки, против режима Краснова в начале 1919 года. Такая оценка различия между северным и южным казачеством на Дону косвенно подтверждалась и командованием белоказачьей Донской армии. Начальник ее штаба генерал Поляков свидетельствовал: "Северную половину области пришлось с боем очищать от большевиков и от казаков, причем "порыв" последних выразился в том, что они пополнили собой казачьи красные дивизии и с необыкновенным ожесточением защищали от нас свои станицы и хутора".

 

Реввоенсовет Южного фронта срочно сообщил реввоенсоветам входивших в него армий, а также донским окружным ревкомам и, для сведения, в ЦК партии и в Реввоенсовет республики свою подробную директиву об осуществлении политики, намеченной мартовским пленумом ЦК РКП(б). Подчеркнув необходимость беспощадного подавления попыток организуемых кулачеством мятежей в тылу, Реввоенсовет указал: "В то же время в отношении мирных районов не прибегать к массовому террору, преследовать только активных контрреволюционеров, не предпринимать мер, могущих остановить разложение казачества, строжайше преследовать произвольные реквизиции, тщательно организовать расплату за законные реквизиции и поставку подвод, не допуская реквизиций рабочего скота. Абсолютно воспретить взимание контрибуции, организованное обложение чрезвычайным налогом проводить только по особому распоряжению Реввоенсовета Южфронта. Немедленно приступить к составлению списков граждан, понесших убытки от действий контрреволюционных банд, грабежей, незаконных поборов. Беспощадно карать всех должностных советских лиц, виновных в злоупотреблениях".

 

В октябре 1918 года последовал указ Большого войскового круга о "расказачивании" всех казаков, перешедших на фронте на сторону Красной Армии. К тем 30 тысячам репрессированных в тылу добавились многие тысячи фронтовиков. Красных казаков, которые попадали в плен к белым, ждала только смертная казнь. А в общей сумме во время красновщины, то есть с мая 1918-го по февраль 1919 года, было зверски истреблено не менее 45 тысяч сторонников Советской власти на Дону. Так что директива Оргбюро ЦК РКП(б) стала в определенном смысле ответной мерой на белый террор.

 

31

 

Армию, как было сказано, строил рабочий, мобилизуя крестьянина. Рабочий имел перевес над крестьянином не только в своем общем уровне, но в особенности в умении обращаться с оружием, с новой техникой. Это обеспечивало рабочим в армии двойной перевес. С конницей дело обстояло иначе. Родиной конницы являлись русские степи, лучшими конниками были казаки, за ними шли степные богатые крестьяне, имевшие лошадей и знавшие лошадь. Конница была самым реакционным родом войск и дольше всего поддерживала царский режим. Формировать конницу было поэтому трудно вдвойне. Надо было приучить рабочего к коню, надо было, чтобы петроградский и московский пролетарий сели на коня сначала хотя бы в роли комиссаров или простых бойцов, чтобы они создали крепкие и надежные революционные ячейки в эскадронах и полках. Таков был смысл лозунга "Пролетарий, на коня!". Вся страна, все промышленные города покрылись плакатами с этим лозунгом.

 

Буденный наверняка без энтузиазма воспринял лозунг: "Пролетарий, на коня!". Ведь на практике он означал, что в кавалерийских дивизиях появится больше комиссаров, коммунистов и просто рабочих, державшихся в седле, как мешок с картошкой, но зато считавшихся новой властью "благонадежными". Но Семен Михайлович благоразумно смолчал. Боеспособность Конармии в результате действительно выросла.

 

Однако новые образцы техники - танки, аэропланы повергали бойцов частей Красной армии в панику. До боя под Новочеркасском части корпуса Думенко еще ни разу не видели "танок", и поэтому начали сбиваться в панику, но тогда командованию удалось восстановить управляемость войск и одержать победу. Белые военачальники считали, что причиной своих успехов во многом было умелое использование ими современного вооружения, и это при значительном численном превосходстве противника. Группа Жлобы также утеряла в значительной степени главнейшее качество конницы - подвижность и маневренность. Белые обвиняли Жлобу в том, что он поддался панике, бросил свои войска. Но это была неправда. Многие из оставшихся в живых в бою спаслись благодаря командиру, который на броневике ездил по полю боя и подбирал потерявших лошадей бойцов, затем с помощью броневика пробил дорогу из окружения разрозненным остаткам своего отряда.

 

При ликвидации возникшей паники, командирами интуитивно действовали совершенно верно, используя то привычное стимулирование, то применение более сильного шокового воздействия. Например, ликвидировать возникшую было панику под Новочеркасском, удалось после того, как благодаря отваге артиллеристов, открывших в упор, и с открытой позиции огонь. Один из бойцов взорвал ручной бомбой первый танк. Загоревшиеся танки произвели на остальных колоссальное впечатление, и победа была быстро достигнута.

 

Так, в боях на различных фронтах, проходил 1919 год. Красная Армия крепла, училась на прежних ошибках, становилась сплоченной и организованной. Белые тоже не теряли надежды на победу. Постепенно головокружение от успехов стало приводить к значительным ошибкам. Во второй половине октября 1919 г.ода врангелевские части прорывались с боями в Крым. Красная Армия не сумела окружить и уничтожить их, не допуская в Крым, однако укрепиться в Крыму белые не сумели и не успели. 2-я Конная Армия, ведя ожесточенную борьбу с отборными белогвардейскими частями, продвигалась вперед. Крымско-Азовская Добровольческая Белая армия имела в своих рядах около 5 тыс. человек. Она состояла из двух пехотных дивизий: 13-й и 34-й с незначительной артиллерией и техническими войсками, да сборного гвардейского отряда численностью около 800 человек. Кроме того, в формировании были кадры еще двух дивизий. Этой армии приходилось занимать очень большой фронт. Фронт этот, удерживаемый армией в пять тысяч человек, тянулся от Одессы до Бердянска, где смыкался с добровольческими войсками генерала Май-Маевского. Дух войск был низок, а гвардейский отряд просто не желал сражаться, так как офицерство считало своей задачей быть на страже охраны Императорской фамилии, члены которой находились в Крыму.

 

Армия была деморализована, личный состав по количеству не тянул и на полновесную дивизию, но все было как у большой армии, штабы были заполнены плотно. Было и Управление Военных Сообщений как минимум с двумя полновесными генералами Генерального штаба еще царского назначения. Имелось в Крыму и собственное правительство, больше смахивающее на французскую марионетку: Это благодушное, мягкотелое правительство, составленное из благовоспитанных интеллигентов и представителей земств и городов, совершенно не понимало того опасного положения, в котором находился Крым. Ему грозил неприятель с севера. Он был в три раза сильнее Крымско-Азовской Добровольческой армии. Был еще неизбежный взрыв изнутри, который готовился местными крымскими большевиками. Правительство было настолько "демократическое", что даже не пожелало объявить мобилизацию, а уже объявленную, поспешно отменило. Таким образом, не было предпринято ни малейшего усилия по защите Крыма от красных.

 

Положение дел в Крыму и на фронте, слабость армии настоятельно диктовали как первоочередную задачу - укрепление Перекопа, но работы по созданию укреплений не шли дальше рытья окопов. При наличии в армии отличных военных инженеров задачу укрепления Перекопа поручили инженеру путейцу Чаеву. Может быть потому, что его всюду сопровождал бывший царский министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин. Он в военном деле не был компетентным, и к тому же не был инженером. Оказалось, что тут были замешаны деньги. Происходящая неразбериха очень тревожила офицеров штаба армии. В штабных офицерах Белая армия никогда и нигде не испытывала недостатка.

 

Михаил Константинович, еще находясь в Киеве, с беспокойством прислушивался к разговорам офицеров. По вечерам собирались генералы и полковники, и обсуждали политическое и военное положение. Мысли озвучивались временами занятные, иногда - весьма интересные и толковые, но дальше разговоров дело, как это чаще всего происходило, не шло. Поднять монархический флаг нельзя - это значит реставрация, т. е. Восстановление помещиков, чего пуще всего боятся крестьяне. Даже конституционная монархия будет понята как обман. Большевики опираются на кучку фанатиков и революционеров, а белые должны опираться не на Особое Совещание, состоящее из бюрократов, генералов, сенаторов и различных лиц по назначению, а на избранное собрание от всех людей, занимаемых белыми областей. Вместо лозунга "грабь награбленное" следует провозгласить принцип справедливости для всех и неприкосновенность частной собственности, конечно, в пределах разумной справедливости.

 

Народ считал белых реакционерами не потому, что Деникин не "открывал своего лица", а потому, как вели себя некоторые добровольцы. На есаула Боровского, брата командующего армией и командира сотни его охраны, постоянно жаловались, то за грабежи, то за самовольные аресты, то за незаконные обыски. А сколько таких есаулов было в Крыму. Население ждало, когда Деникин соблаговолит "открыть лицо", а именно объявит четко и определенно политическую программу. Но Деникин с открытием лица не торопился. Ждало не только население, ждали и собственные воины, от солдат до генералов. Ждали наиболее деятельные и боевые генералы Шкуро и Дроздовский. Слишком многого и слишком долго ждали. Деникин объявить себя монархистом не мог. Не объявлять, отказаться от идеи монархии и "Единой и Неделимой" не смел, имея в Добровольческой армии, причем в армии действующей, массу боевых, отчаянных офицеров, именно за эти понятия и сражающихся. Ну, а пьяное хоровое и индивидуальное исполнение тыловыми офицерами "Боже царя храни", по поводу и без повода, народ "освобождаемых" территорий слышал практически ежедневно.

 

Михаил Константинович наблюдал абсолютное непонимание генералами и офицерами состояния дел за линией фронта. За большевиками шла уже не маленькая кучка фанатиков и революционеров, те времена прошли. Теперь за ними шло большинство народа, и виноваты в этом, оказались большей частью именно белые. Вызывала у него удивление нелогичность штабных чинов, то в азарте "наказания восставшего быдла" белые тысячами расстреливали, добивали и пороли пленных, называя всех поголовно большевиками, то без малейшего смущения объявляли, что за большевиками идет жалкая кучка. От таких мыслей ему становилось страшно.

 

В марте1919 года в Крым начали прибывать силы союзников. Одновременно красные нанесли удар по Белой армии, отразить который сил не имелось. Последний резерв в составе гвардейского отряда окончательно деморализовался и перестал быть боевой силой. Ставка, наконец, сообразила, что никакой полноценной армии в Крыму нет, и преобразовала Крымско-Азовскую армию в Отдельный корпус. Хотя и на нормальный корпус это формирование никак не тянуло. Впрочем, все эти реорганизации не коснулись тылов и штабов, этакой священной коровы белых. Число генералов, полковников Генерального штаба и адъютантов отнюдь не уменьшилось. Одни генералы уезжали в Екатеринодар, но на смену им тянулись другие. А вот боевые части пополнялись слабо.

 

Сначала существовала слабая надежда на формируемую из немецких колонистов пехотную бригаду, но дела шли неудовлетворительно, а потом колонисты устали ждать и попросту разбрелись по домам. Наконец красных решили покарать союзники и отправили на фронт грозную силу в виде двух рот греков. Греки отважно пошли в наступление и немедленно понесли тяжелые потери. Греки храбро воевали, а вот французов посылать на фронт не спешили. Или боялись спровоцировать этим бунт среди уставших от войны солдат. Потому предпочли обеспечивать ими тыл. В результате фронт затрещал по швам и рухнул. 24-го марта началась эвакуация Симферополя, на следующий день Феодосии. Это притом, что войсковые части белых сражались в районе Соляных озер и даже занимали позиции на Перекопе. Одни части отчаянно сражались, другие удирали. Симферопольский офицерский полк настолько был деморализован предыдущими боями, что буквально бежал, покинув позиции. Немецкие егеря-колонисты, стоявшие в резерве, вели себя подозрительно. Были опасения, что они могут перейти на сторону красных.

 

Сдавая большевикам одну позицию за другой, белые отошли к Севастополю. Обеспечивающие тылы французы продержались ровно столько, сколько необходимо было для завершения собственной эвакуации. Не успевшие сесть на корабли, силы белых отошли на Керченский полуостров и закрепились на Ак-Манайских позициях. Тамань была забита всевозможными беженцами из Крыма, громадными обозами с явно награбленным имуществом, дезертирами с фронта. Тем временем, пользуясь тем, что лучшие силы красных занимались изгнанием из Урала и Сибири войск адмирала Колчака, Деникин 7 - 8 мая разбил красные войска на Маныче. Здесь отличился генерал Врангель, совершивший обходной маневр и ударивший по группировке красных с тыла. Успешно развивались операции белых на Кубани и Дону. Генерал Май-Маевский занял район Юзовки и развивал наступление в Донбассе. Генерал Шкуро отбросил Махно за Днепр. Генерал Кутепов занял Курск и двигался к Харькову. Генерал Шиллинг освобождал от большевиков Крым. 12 июня Добровольческая армия овладела Харьковом, а 18-го июня Врангель, наконец, взял Царицын.

 

При взятии Царицына белые захватили огромные трофеи, в том числе, 70 орудий, 300 пулеметов, 2 бронепоезда, и десятки тысяч пленных. В овладении Царицыным важную роль сыграли танки, полученные от союзников. Части генерала Бредова освободили от красных Полтаву. Удача недолго сопутствовала Кавказской армии генерала Врангеля, и уже в середине августа пришлось эвакуироваться. Эвакуацию Царицына начали 14-го августа. В это время на станции находились составы с пленными красноармейцами, среди которых от жары и антисанитарных условий содержания началась эпидемия холеры. Пленные жили подаяниями, просили "Христа ради", нормального снабжения не хватало даже для белых частей. Итак, началась эвакуация а ввиду поражения на фронте. И одной из причин поражения генерал Врангель считал то, что генерал Деникин забрал у него под Полтаву 7-ю дивизию и иные части, а подкреплений и пополнений не присылал. То есть, на фронте наблюдался явный недостаток боевой силы.

 

Это было на фронте. А что наблюдал Иван Игнатьевич, находившийся как бы в тылу у белых. 4 августа началась эвакуация. В этот день на станцию Царицын пришли Врангель с Шатиловым. На пути стоял поезд с казаками, отъезжающими с фронта в отпуск. Вагоны были переполнены, многие разместились на крышах вагонов. Начальник железнодорожной станции ротмистр Мордвинов и комендант станции безуспешно приказывали казакам сойти с крыш и очистить ступеньки вагонов. На фронте людей не хватало. Тут бы всех из тыла в строй, на позиции. Вместо этого целый эшелон казачков убывал в отпуск. Эвакуировались казачки вместе с семьями, со скотом и прочим добром. Красные наступали, и к утру 23-го августа с обороной Царицына было практически покончено. На станции остались лишь поезда самого Командующего армией, Начальника Военных Сообщений, семей военнослужащих и рабочих команд железнодорожных войск.

 

25 августа на станцию Царицын прибыло много красноармейцев. Все они были без сапог, многие в изодранных опорках. Шинелей на них не было. Казаки имели обыкновение первым делом снимать с пленных сапоги, так как они сами были плохо обуты. 27-го августа в распоряжение Врангеля прибыли шесть танков. Появление танков на поле сражения решило участь операции. У красных началась паника. Бросив оружие и обозы, они в беспорядке бежали верст 45 к северу от Царицына. 28-я дивизия красных была разбита наголову. За время этих боев было взято в плен около 18 тысяч красноармейцев, 30 орудий, 160 пулеметов, многочисленные обозы и другие трофеи. Бои за Царицын велись весь конец августа и сентябрь. К началу октября казалось, что угроза белому Царицыну миновала.

 

Вообще, это были чрезвычайно критические дни как для Белой, так и для Красной армий. В августе генерал Мамантов получил приказ разбить противника и занять Воронеж. Он прорвал фронт красных, но по своей инициативе пошел не на Воронеж, а на Тамбов, которым и овладел, не встретив никакого сопротивления. Появление казаков у Тамбова вызвало страшную панику у красных. Генерал Мамантов занял затем железнодорожный узел Козлов. 5-го сентября, через месяц после начала рейда, он вышел из окружения и соединился с корпусом генерала Шкуро. Оказывается, не только в Красной армии командующие конницей не выполняли приказов. Мамантов, недисциплинированностью фактически сорвал поход Деникина на Москву. Потому генерал Врангель считал, что за подобный набег Мамантова стоит отдать под суд военного трибунала.

 

Во время рейда Мамантова на всем протяжении рейда он разрушал железные дороги, взрывал склады артиллерийских снарядов, распускал мобилизованных и формировал отряды из добровольцев, желавших поступить в Белую армию. Корпус Мамантова захватил по пути богатейшую добычу, в том числе и церковную утварь для Всевеликого войска Донского, обозы со всяким имуществом достигли громадных размеров. Когда Мамантов двигался на юг от Воронежа, казаки заторопились с подарками в свои станицы. Ряды корпуса уменьшились.

 

Тогда многим казалось, что вот оно, последнее усилие, и войска Белой армии выйдут на подступы к Москве. Корпус генерала Мамантова, обремененный громадными обозами награбленного имущества, начал терять свою боеспособность. Вместе с обозами, отправлявшимися на Дон, стали исчезать и строевые казаки. К началу октября из шести-семи тысяч сабель в корпусе Мамантова оказалось только две-три тысячи. Старшие военные начальники относились к набегу Мамантова различно. Одни, как генерал Врангель, считали набег неудачно организованным, а Мамантова - невеждой, карьеристом, преступным грабителем. Другие мирились с его грабежами и видели в генерале Мамантове инициативного начальника. Возник перерыв в наступлении из-за стремления казаков развести награбленное имущество по станицам. И корпус Мамантова стал таять, а дух его угас.

 

К тому времени генерал Врангель вступил в командование Добровольческой армией. По его мнению, ключевым пунктом боев на наиболее ответственном участке фронта, являлся Воронеж. Но, из-за недисциплинированности генерала Мамантова, город оказался взят на месяц позже, чем планировалось. В результате командованию Красной Армии удалось вновь сконцентрировать в Центральной России большие силы, в первую очередь конный корпус, вскоре развернутый в Первую Конную армию Буденного. Конница белых, ослабленная уходом в станицы до двух третей казаков, была обременена обозами с награбленным, женами и родственниками. Она не смогла удержать красных, и Буденный очень грамотно прорвал фронт в стыке Донской и Добровольческой армий. Генерал Мамантов, обиженный подчинением его Улагаю, притворился больным и покинул свой корпус, чем ослабил его морально. Врангель неоднократно просил генерала Деникина отрешить от командования корпусом генерала Шкуро, хотя он и имел в прошлом заслуги. Ставка исполнила просьбу Врангеля, деликатно убрав Шкуро на Кубань для формирования Кубанской армии. Однако, это обернулось неблагоприятными последствиями; кубанцы стали уходить с фронта к Шкуро. Таким образом, сосредотачивая конную группу против Буденного, Врангель своими мероприятиями сам же ее ослабил. Воспользовавшись удачным моментом, Буденный, нанося удары по частям и тылам белых, рассекал фронт на две части, заставляя обе отступать к югу. Первым покатился на Кубань кубанский казачий корпус генерала Улагая. 2-го декабря пал Киев. Началось бегство.

 

Михаил Константинович сначала подумывал о том, чтобы остаться в Киеве, но его страшили "Ужасы киевской чрезвычайки". Он чувствовал, что война проиграна. Можно было надеяться на перелом в военных операциях, но уверенности в этом у него не было. Нужно было на какое-то время уехать и спрятаться. Но куда уехать? Владимир Добржанский был штатским человеком, фотографом. И то он решил уехать из Киева в Кисловодск, а там будет видно. А как быть Михаилу Константиновичу. Ведь он офицер, и его видели многие в Киеве. Так ничего не придумав, он решил оставаться в штабе деникинцев. В голове был хаос, оставалось полагаться на удачу.

 

32

 

Положение белых в Центре незамедлительно сказалось и под Царицыным. В результате поспешной эвакуации, к 20 декабря оказались забиты эшелонами с войсками, штабами, грузами, техникой, беженцами и раненными все пути на станциях Котельниково и Жутово. 22 числа Царицын пал. Генерал Покровский издал приказ, предупреждавший всех, что за нарушение порядка на железной дороге виновные будут немедленно преданы военно-полевому суду. В этот же день один из офицеров его свиты, терроризировавший в пьяном виде станцию и ссылавшийся при этом на Покровского, был расстрелян без суда. Это произвело страшное и тягостное впечатление на железнодорожников, всегда добросовестно работавших. Малодушные стали самовольно покидать рабочие места и уходить в станицы. Из 150 рабочих 80 эвакуировались в Котельниково, и сразу же приступили к работе в депо. В это время очень плохо обстояло дело с паровозами: все они были изношены, трубы текли, поэтому работы было много.

 

Петр Дорофеевич, продолжая работать на железной дороге, сообщал Ивану Игнатьевичу, по возможности, содержимое телеграфных сообщений: "24 декабря. Положение очень плохое. Орел, Курск, Киев, все оставлено. Идет эвакуация Ростова и Новочеркасска. Армии буквально тают. Свирепствует тиф. Выбрасывают мертвецов из санитарных поездов прямо на ходу". Почти все сообщения, при всей их корректности, можно было воспринимать именно так.

 

Естественно, первым делом пустился в бега белый тыл, полностью прекратив снабжение армии и бросая все, что невозможно прихватить с собой. Питались за счет обмена и продажи керосина, найденного в брошенной тыловиками цистерне. Подкормили даже личный состав английской авиационной базы, о котором впопыхах забыли и русские интенданты и союзники. Творилось что-то непонятное. Совсем недавно белые были в Орле, а теперь вот покинули уже и Новочеркасск, и Ростов, и Царицын. Армия неудержимо катилась на юг. В Крыму было еще все спокойно. В Новороссийске, куда прибыло много беженцев, тоже признаков паники не наблюдалось.

 

Генерал Покровский создал в тылу тяжелую атмосферу недоверия и запугивания.. Жестокость Покровского вынуждала очень хороших работников из числа железнодорожных служащих покидать свои посты и бежать, куда глаза глядят. Многие коменданты станций, отличные офицеры, подавали рапорты о болезни и уезжали в тыл. Красные наступали. Эшелоны Белой армии скопились на станции Жутово. Для эвакуации требовались сутки, но по приказанию доверенного лица Покровского все эшелоны пустили лентой в затылок один другому. Инициатива штаба Покровского закончилась весьма печально - один паровоз сломался и застопорил все движение. Эшелоны остановились. Налетела красная конница, изрубила весь штаб 6-й дивизии и захватила все эшелоны с имуществом. Если ранее конница Мамантова и Шкуро захватывала красные эшелоны и вырубала их пассажиров, то теперь события совершались "с точностью до наоборот". Вскоре Кавказская армия прекратила существование, и слилась с Кубанской под общим командованием генерала Шкуро.

 

В разгар зимы, под напором красных войск, в конце декабря, остатки Белой армии под командованием Шкуро переправились на левый берег Дона. Пока одна группа белых бежала к Новороссийску, другая группа белых войск, под командованием генерала Шиллинга, отступала в направлении на Крым. Состояние Белой армии оказалось катастрофическое, кубанские казаки толпами уходили в станицы. Деникину на Кубани не простили расправу с народным избранником Калабухиным, повешенным за создание независимого лоскутного государства. Донские казаки тоже предпочитали избегать боевых столкновений с красными, выкидывали оружие и налегке уходили к морю.

 

Шла война нервов и убежденности, веры в победу. Каждая крупинка могла перевесить чашу весов в одну, или другую сторону. Вера становилась цементирующей силой, а такие генералы как Покровский, своим поведением становлению веры не способствовали. У Белой армии оставался один единственный шанс вновь консолидировать силы, очистить тылы от всяческого рода прохвостов, наладить снабжение, а, главное, определиться с политической программой Белого движения. Казалось, что история предоставила возможность для реализации этого шанса, когда в начале января 1920 года отборные силы белых в составе Добровольческого корпуса, юнкеров и наиболее стойких солдатских полков остановили конницу Буденного и вновь взяли Ростов. Неожиданно вернулся боевой дух и к казакам, отбившим атаки Буденного под Батайском и даже взявшим трофеи. Но с Деникиным сыграл злую шутку дух повешенного им казачьего верховода Калабухова.

 

Собравшийся в Екатеринодаре Верховный Казачий Круг бредил идеей создания федерации или Союза Дона, Кубани и Терека как государственного образования на демократических принципах. Он отрицал диктатуру и требовал полного разрыва с Деникиным. Белые армии, ослабленные в предыдущих боях, из последних сил удерживали фронт, а пополнений с Кубани не поступало. Из окружения Верховного Круга ползли слухи о вероятности соглашения с большевиками, что действовало разлагающе на войска и усиливало дезертирство. Впрочем, такой дурной пример показывали даже генералы. Какой пример показывал генерал Покровский, было видно всем. А генерал Шатилов, начальник штаба Добровольческой армии, просто покинул ее, и вместе с Врангелем перебрался на Кубань подальше от опасного во всех отношениях района под Ростовом.

 

Пока казаки во главе с предводителями Верховного Казачьего Круга бузили, а Деникин со своими генералами их уговаривали и убеждали в необходимости единства и продолжения борьбы, Красная Армия перешла в наступление. Первые атаки конницы Буденного и Думенко удалось отбить с большими потерями в живой силе и технике и на некоторое время стабилизировать фронт. Но раздоры в верхах продолжались точно так же, как разгул и безобразия во фронтовом тылу. В ресторанах кричали и произносили тосты о наступлении, а думали и готовились к эвакуации, словно предчувствовали временность и иллюзорность побед.

 

Екатеринодар напоминал вавилонское столпотворение. Вокзал был переполнен пассажирами, стремившимися в Новороссийск. В городе не было порядка; на фронте не хватало бойцов, а здесь бросались в глаза множество генералов, офицеров и просто казаков с винтовками, составлявшими гарнизон Верховного Круга. В ресторанах постоянно шел пьяный разгул. Многие генералы были окончательно деморализованы, ни во что не верили, считали все потерянным и собирались уезжать в Новороссийск. О том, что в это время происходило в Новороссийске, рассказывал Петру Дорофеевичу знакомый железнодорожник. Туда сбежали и ОСВАГ, и Особое Совещание, и генералы, и спекулянты всех рангов. Все эти беглецы захватили гостиницы, частные квартиры, собирались в ресторанах, болтали, галдели, устраивали свои делишки. Под разговоры о спасении России готовились уезжать кто за границу, кто в Батум.

 

Кавказская армия генерала Покровского после отъезда Командующего, влилась в армию генерала Шкуро. К моменту слияния армия была малочисленна и таяла с каждым днем, так как кубанские казаки самовольно покидали фронт и уходили на Кубань, не желая сражаться от своих станиц. Армия откатывалась на юг, держась, по обычаю Гражданской войны, линии железной дороги. Так, вдоль дорог с цепочкой эшелонов, воевали ранее красные, например Ворошилов, отходя из Донбасса к Царицыну. Точно так теперь вынуждены были воевать белые. Дисциплины не было, связи не было, служба полностью была развалена.

 

12 февраля Буденный вновь нанес удар по деникинцам и разбил конный корпус Павлова. В составе бывшей Кавказской армии к этому времени насчитывалось в общей сложности менее двух тысяч штыков и сабель, то есть по боевым качествам она примерно равнялась неполной бригаде. В этой обстановке генерал Шкуро, ориентировавшийся на Деникина, был вынужден покинуть пост командующего Кубанской армии, видя враждебное отношение к нему казаков. С уходом Шкуро Кубанская армия сократилась до размеров бригады. На этом фоне обострились противоречия между донцами и кубанцами. Кубанцы ранее увели у донцев табуны племенных лошадей. Теперь они встречали донских беженцев враждебно, и даже грабили донские войсковые склады, громили донские интендантские склады на станции Малороссийская и в станице Архангельской. Дело дошло до того, что донцами был вызван бронепоезд, который открыл огонь по грабителям. Началось разложение и в обескровленном Добровольческом корпусе, но благодаря остаткам основного дисциплинированного ядра, такого как Дроздовская дивизия, корпус продолжал сражаться.

 

Начальник штаба, генерал Романовский охарактеризовал положение Белой армии на 21 февраля: "Положение на фронте трудное, но конница Донской армии численно превосходит кавалерию Красной армии. К сожалению, Сидорин не может заставить ее пойти в бой. Мы терпим поражение по причинам моральным. Физически же мы не слабее большевиков. Состояние нашей армии есть ни что иное, как массовая депрессия, вызванная общей усталостью и пропагандой политиканов". Политиканы - удобная мишень, особенно когда нужно на кого-то списать собственные военные неуспехи. Но, основная мысль, все же, оценка боевого настроя Белой армии. Вот с ним дело обстояло очень плохо. Да, боевой дух белых был сломлен, а вот у красных, все наоборот. В их лагере в победе уже никто не сомневался. И, прежде всего, благодаря организации настоящей армии во главе с профессиональными офицерами армии царской, частично пришедших на службу большевикам добровольно, частично - мобилизованных. В этом была несомненная заслуга Ленина и Троцкого.

 

Общее количество бойцов в армии Деникина в этот период составляло порядка 60 - 65 тысяч штыков и сабель. В оперативном подчинении командующего войсками Юга России находился и Черноморский флот под командованием адмирала Ненюкова и начальника штаба адмирала Бубнова. В Крыму, в Севастополе, стоял Черноморский флот белых. Его аппарат управления и количество старших офицеров командного состава значительно превосходили потребности судов и транспорта. В то время, когда армия генерала Деникина, потрясенная неудачами на фронте, спасаясь, уходила в тыл, положение на флоте было лучше. Он был неуязвим для красных. Командный состав флота мог главным образом заботиться об обеспечении судов углем. Уголек запасали со шкурнической целью. Копили топливо, чтобы удрать в заморские края. Для эвакуации, но не для боя. Да и биться особо не с кем было на Черном и Азовском морях. Красные практически боевого флота на Юге не имели.

 

Общий перевес красных на фронтах Добровольческой Белой армии, как отмечал генерал Романовский, был не особенно велик ни в живой силе, ни в артиллерии. Притом численное превосходство в кавалерии все еще формально оставалось на стороне белых. Самое же главное преимущество красных было в том, что они были сильнее духом, а у белых он упал до предела. В ближайшем тылу красные встречали сочувствие в некоторых станицах. Кубанские казаки из этих станиц переходили на их сторону даже с оружием в руках. Видимо выброшенные донцами винтовки и пики кубанские казаки подбирали отнюдь не зря, а с надеждой таким образом получить прощение при приходе красных. А в том, что те придут, у казаков сомнения не имелось. Красных готовились встречать "по-хорошему".

 

В целом, и Донская армия и кубанская теряли силу духа и были в конце февраля в последней стадии разложения. Добровольческий корпус генерала Кутепова еще представлял собой некоторую боевую силу, на которую можно было рассчитывать. Однако это уже не были добровольцы первых походов, их ряды пополнились мобилизованными, которые не усвоили традиций идейных добровольцев. В Крыму, тем временем, происходили весьма интересные события. Командный состав находившихся там частей и соединений разделился на две противоборствующие группы. Одна - поддерживала генерала Деникина, вторая - считала, что Деникин должен передать власть в Крыму генералу Врангелю и уйти. 1-го февраля группа флотских офицеров предложила Командующему войсками в Крыму генералу Шиллингу передать всю полноту власти генералу Врангелю. Сам Шиллинг был не против кандидатуры Врангеля, но поставил условием согласие на это Деникина. Реальная сила в Крыму находилась тогда только в руках генерала Слащева да еще флотских начальников. Склока достигла апогея когда генералы Шиллинг и Врангель обменялись весьма резкими телеграммами. Затем генерал Деникин уволил генерала Врангеля из армии и отправил в Константинополь. Одновременно лишились должностей адмиралы Ненюков и Бубнов. Их места занял адмирал Саблин и капитан первого ранга Рябинин.

 

Во внутренней жизни царила смута, выражавшаяся в интриганстве, политиканстве, стремлении честолюбцев вырвать власть из рук генерала Деникина. Экономически оба фронта Белой армии были в состоянии разрухи. Добровольческих денег население не принимало. В тылу бесчинствовали разные отряды зеленых и отвлекали с фронта войска, посланные для обеспечения безопасности дорог и поддержания порядка. Правительство Юга находилось в прострации, а Кубанское готово было вступить в соглашение с красными. Единственным аппаратом, который был еще способен служить, оставалась Ставка Главнокомандующего, но и ее деятельность вследствие разрухи правительственных учреждений в тылу и порыва связи на фронте часто пробуксовывала. На фронте войска по-прежнему отходили под натиском Красной Армии. Брели по непролазной грязи, бросали обозы со своим и награбленным в более удачные дни, оставляя врагу артиллерию.

 

7-го марта неожиданно бросил артиллерию и ушел в горы на соединение с кубанцами 4-й Донской корпус. Оставшиеся казачьи части прекратили нести дозорную службу и разъезды красных начали немедленно переправляться через Кубань. Затем через реку переправилась и пехотная часть численностью до двух рот. Такой оперативности Ставка Деникина от Красного командования не ожидала и вновь оказалась застигнута врасплох. На совместном совещании Донского казачьего командования опять было принято решение о подчинении генералу Деникину Донской армии, точнее того, что от нее осталось и ее отходе на Тамань. Красная Армия в это время заняла Армавир, а Майкоп оказался захвачен бандами "зеленых". Далее Новороссийского порта железная дорога вела только в море. Деникин со штабом, по-прежнему расположенном в поезде, оказались на последнем клочке белой территории, заканчивающемся причалом. Генерал Кутепов и многие другие офицеры считали виновником катастрофы, "злым демоном" Белого движения, начальника штаба Деникина генерала Романовского. Причем отчаявшиеся корниловцы, практически не скрываясь, готовили на него покушение.

 

Кораблей для эвакуации из Новороссийска на всех явно не хватало. Редкие одиночные пароходы, предназначаемые для Добровольческого корпуса, немедленно по прибытию брались под охрану вооруженными караулами. Донские казаки, еще остававшиеся на фронте, бросали линию обороны и прибывали в порт, где обнаруживали, что кораблей для погрузки для них нет. Отношения между казаками и добровольцами, несущими на себе всю тяжесть арьергардных боев, накалились до предела. Добровольцы уже открыто обвиняли казаков в предательстве. Наконец фронт приблизился настолько, что вступила в действие артиллерия английской эскадры. Именно - английской, а не русской. Русская Белая Черноморская эскадра на помощь Белой армии так не пришла. Уголь жалко, да и ремонт не закончен, то да се ... Позже, на бегство из Севастополя у флота все нашлось. Все это называлось "Новороссийская трагедия". Трагедией было то, что бежали белые из Новороссийска позорно, бросив раненных и больных товарищей, оставив без транспорта большую часть казаков и беженцев. А о материальных потерях и говорить не приходится, оказались потеряны практически все лошади, орудия, большинство пулеметов, бронепоезда, бронемашины, склады. В общей сложности эвакуировать удалось 23 тысячи добровольцев с пулеметами и несколькими орудиями и около 10 тысяч безлошадных казаков. ... Довоевались.

 

33

 

У Красной Армии тоже все складывалось сложно. Конечно, в победе мало кто сомневался, но военная организация была еще слабой. Отсюда являлись частые неудачи в боях, а зачастую и паника. Иван Игнатьевич все это хорошо видел, однако в начальники, и даже в советчики, старался не лезть. Все красные командиры были яркими личностями, но отсутствовала слаженность в их действиях. Тем более, непонятны Ивану Игнатьевичу были частые переброски командиров с одной военной части в другую. Не успев привыкнуть к одному командиру, бойцы вынуждены были подчиняться новому. Это, в конечном итоге, порождало панику во время боевых действий.

 

Примером такой ситуации является поражение корпуса Думенко в январе 1920 г. под хутором Веселым. За день до катастрофы части корпуса благополучно переправились по льду через Маныч. Наступление, удачно начатое двумя бригадами, не было поддержано резервной третьей, что спровоцировало панику - по рядам кавалерии разнесся слух о предательстве Думенко. Ведь он находился на кургане и видел, что атака сбилась, и войска нуждаются в поддержке. Вся артиллерия корпуса была брошена, во время панической переправы многие бойцы утонули. В произошедших событиях командиры бригад обвинили Думенко; это стало основанием для его дальнейшего ареста.

 

Вторым примером являлось обвинение, высказанное уже против Жлобы. Это было во время боев против П. Н. Врангеля. Красная 13-я армия получила сокрушительное поражение, нанесенное ей Донским корпусом генерала Слащева 20 июня 1920 года под селом Верхнее-Токмак под Мелитополем. Хотя белые потрепали все соединения 13-й армии, почему-то именно Жлоба стал главным виновником краха. Первоначально наступление корпуса Жлобы было чрезвычайно удачным, что и вызвало стремление белых сосредоточить основной удар против него. Ударные силы противника составляли 4000 кавалеристов, несколько бронемашин, 12 самолетов. Упорные бои продолжались двое суток. Тактикой уклонения от ударов авиации кавалерия красных тогда не владела. Она несла тяжелые потери, неоднократно нарушала боевой порядок, но затем восстанавливала его, пока в итоге отступление окончательно не приобрело панический характер.

 

Директива о наступлении была передана за подписью Уборевича. Там было указано время наступления, и предписано было, после прорыва фронта белых поворачивать на северо-запад для соединения со стрелковыми частями с тем, чтобы взять белых в котел. Но позже оказалось, что стрелковые части приказа о наступлении не получали, конные полки приняли их за вражеские и открыли по ним огонь. Прибывшая для расследования комиссия выявила также, что наступление было начато раньше, чем было предписано приказом. В этом поражении бойцы не винили своего командира. Причину они видели в налете двенадцати неприятельских аэропланов, наделавших панику в частях. Также видели причину том, что "проспали белых", в предательстве начальника связи, который ночью перебежал к неприятелю. Поведение же своего командира бойцы оценивали очень высоко.

 

В Гражданской войне отступали все, поражения и неудачи были практически у всех командиров - и белых, и красных. Но этот случай стал поводом для оттеснения Жлобы из числа ведущих военачальников Красной Армии. Многие бойцы потом вспоминали, что этот проклятый случай оттянул их авторитет, олицетворяемый Жлобой, в низшие ряды, т.е. во вторые против Буденного, хотя и у него была "засыпка" на польском фронте. Разумеется, причина была в ином, - у командира Стальной дивизии имелись недоброжелатели среди тех, кого послевоенные события вынесли на вершины советской иерархии. Взаимоотношения внутри командного состава красных были далеки от товарищеских. Соперничество, обиды, ревность к заслугам и поощрениям, интриги и кляузы были нелицеприятной действительностью новой армии. Неоднократно сам Жлоба был мишенью для выпадов завистников. Все недоразумения со Жлобой происходили только потому, что он был очень популярен среди бойцов. Но и Дмитрий Петрович был небезгрешен. В начале 1920 года он принял деятельное участие в отстранении от командования и аресте Б. М. Думенко.

 

Истоки их взаимной неприязни могли крыться в событиях осени 1918 года, когда Стальная дивизия после отзыва Жлобы в Москву была передана под командование Думенко. Часть бойцов настолько бурно выражала неприятие нового командования, что со стороны Думенко могло зародиться чувство ревности. В 1919 году военная судьба свела Жлобу и Думенко в составе Сводного конного корпуса. Отдельные моменты драматического обострения отношений вспоминал Иван Игнатьевич и некоторые из его бойцов. Незадолго до ареста Думенко была какая-то ссора из-за автомобиля между Жлобой, с одной стороны, и Думенко и начальником штаба Блехертом, с другой. Резкую реакцию Думенко вызывали попытки командиров бригад и полков участвовать в планировании предстоящих операций и разборе причин неудач. Комкор Думенко говорил в оперативной записке Жлобе, когда наступали с Манычско-Балабинского на хутор Веселый, что он в учителях не нуждается.

 

Крайне обострились противоречия после неудачной попытки форсирования реки Маныч у хутора Веселый в январе 1920 года. Наступление должны были начать 1-я и 3-я бригады, стоявшие по флангам, а находившаяся в центре 2-я, оставалась в резерве. 1-я Партизанская бригада Жлобы наступала успешно, но через некоторое время 3-я начала отступать - сначала организованно, потом в панике. Выдвинутая резервная бригада была встречена огнем белых и также стала отступать за Маныч. Тогда все силы белых, сконцентрировав удар на 3-й бригаде, обратили и ее в бегство. Вся артиллерия была брошена, во время панической переправы через Маныч многие бойцы утонули. Думенко, располагая резервами, не ввел свежие силы, чтобы остановить отступление. Это бездействие и стало основанием для обвинения.

 

Некоторые высказывались, что Думенко хотел с позором их продать, потому что не пришел на помощь. Бойцы слышали слова Думенко о 1-ой бригаде: "если залезла за Маныч, то пусть сама и вылазит". Когда бригаде удалось вырваться из кольца и вернуться на правый берег, Думенко хотел арестовать Жлобу за отступление без приказа. Жлоба отправился в Ростов и вернулся с приказом об аресте Думенко. Случившееся вскоре убийство комиссара корпуса В. Н. Микеладзе не считалось причиной ареста Думенко, так как для красноармейцев был важнее факт, что комкор не пришел на помощь своим бойцам. Межличностные столкновения между красными командирами были явлением типичным и привычным, а бурные совещания, когда субординация не соблюдалась, а мнения высказывались прямо, не были редкостью. И поведение Жлобы, поездка с доносом в Ростов, вполне вписывается в нормы взаимоотношений внутри РККА.

 

После краха деникинского похода на Москву остатки белой армии отступили в Крым, где были реорганизованы Врангелем, который 6 июня начал наступление из Крыма в Северную Таврию. Красная Армия, основные силы которой в это время действовали против Польши, терпела поражения. Среди действовавших против Врангеля частей был 1-й конный корпус. Его первый командир Думенко был расстрелян в мае 1920 года по ложному обвинению в убийстве своего комиссара и подготовке мятежа. После казни Думенко корпус возглавил Жлоба. Но, после упомянутого поражения 20 июня в результате ошибки в сроке начала контрнаступление против Врангеля, комиссия из Москвы исключила Жлобу из армии, а остатки 1-го Конного корпуса были отведены в тыл для переформирования. Обвинили Жлобу за неподчинение приказу или за самоуправство, так и не прояснилось. Возможно, время начала наступления было сознательно перепутано шифровальщиком, агентом белых.

 

Около месяца в Москве разбирались, что делать дальше, и планировали то ли распустить бригаду вообще, то ли передать воевавшей в это время на польском фронте Первой Конной Буденного. Наконец, этим заинтересовался наркомвоенмор Троцкий, который совершенно справедливо решил, что неправильно оставлять врангелевский фронт без сильной конной группы и приказал, пополнив остатки 1-го Конного корпуса другими частями, создать 2-ю Конную Армию. Командующим ее был назначен Ока Городовиков. Городовиков оказался никудышным полководцем и в конце августа 1920 года не смог ни совершить прорыв в тыл Врангеля, ни оказать поддержку пехотной дивизии Блюхера. Тогда Троцкий вспомнил о Миронове. 30 августа Реввоенсовет назначил его командующим 2-й Конной Армией. Приехав во 2-ю Конную, Миронов занялся ее реорганизацией - и за три недели преобразилась. Спецкомиссия РВС Южфронта писала в своем докладе: "Во Второй Конной Армии с приездом Миронова произведена огромная организационная работа. Вторая Конная армия совершенно преобразилась и превратилась в стройную, организованную, спаянную сознательной дисциплиной".

 

6 января 1920 года красные войска освободили Таганрог. С утра 7 января основные силы Конармии перешли в решительное наступление на Ростов. На подступах к Ростову, в районе Генеральский Мост и Султан-Салы, деникинцы создали мощную оборону, сосредоточив почти все свои пехотные силы. На этом рубеже разгорелись ожесточенные бои. Продвижение дивизии красных было приостановлено, офицерские полки белых оказали яростное сопротивление. Подавить их, было приказано 2-й кавалерийской бригаде. Бушевавшая накануне метель стихла, и отчетливо видны были лежавшие в снегу темные фигуры белогвардейских офицеров. Из-за топота сотен копыт не было слышно винтовочных и пулеметных выстрелов. Только легкие дымки курились над вражескими цепями. Решающую роль в освобождении Ростова сыграли 4-я кавдивизия О. И. Городовикова и 6-я кавдивизия С. К. Тимошенко Первой Конной армии. Во взаимодействии с другими кавалерийскими и пехотными частями они разгромили врага на его рубеже и ворвались в Ростов.

 

Вечером 8 января 4-я кавалерийская дивизия заняла Нахичевань, а 6-я кавалерийская дивизия ворвалась в Ростов. Считая оборону на подступах к Ростову непробиваемым щитом, белогвардейское командование не подготовило оборонительных рубежей непосредственно на окраинах и в центре города. Поэтому 6-я кавалерийская дивизия ворвалась в Ростов совершенно беспрепятственно. Появление на улицах Ростова красной конницы было полной неожиданностью для белых, спокойно справлявших в эту ночь праздник рождества: ведь деникинское командование только что объявило, что красные отброшены от Ростова на сто километров. Еще утром 9 января ростовские мальчишки пытались сбыть с рук вчерашние номера белогвардейских газет, где под рубрикой "Сообщения с фронта" достопочтенные господа извещались о победах белых к северу от Ростова.

 

В этот день в городе завязались уличные бои с белогвардейскими частями, выбитыми 4-й дивизией из Аксайской и Нахичевани, а также с различными блуждающими подразделениями. С помощью 33-й стрелковой дивизии Левандовского, которая к утру 9 января вошла в Ростов, сопротивление белых было подавлено, и 10 января в городе не осталось войск белых. Их отогнали за Батайск и Гнилоаксайскую. Только страшные туманы и дожди помешали преследовать врага и дали ему возможность уничтожить небольшие переправы через реку Койсуг у Батайска и через р. Дон у Аксайской. Переправы через р. Дон и железнодорожный мост в Ростове остались целыми.

 

Зимой 1920 года Добровольческая и Донская армии укрепились на Маныче и на Дону в районе Батайска и остановили наступление красных. Конармия в лобовых атаках в пешем строю несла большие потери. Буденный предлагал обойти укрепления у Батайска через переправу у станицы Константиновская и ударить в тыл белым. В итоге белые нанесли контрудар и отбили Ростов. Тухачевский, соглашаясь с доводами Буденного о необходимости более глубокого обхода противника, бросил Конармию в рейд на Тихорецкую, и 29 февраля красные овладели Ольгинской.

 

Армии белых и красных были достаточно сильными, и создавалось впечатление у одних и других, что скоро наступит решающий перелом в боевых действиях. Генерал Павлов после удачных действий 1-3 февраля против конной дивизии Гая, находясь в районе хутора Веселого, отдал приказ о наступлении на Торговую для уничтожения группы Буденного. В суровый мороз конной группе генерала Павлова приказано было идти напрямик, без дорог, по компасу, по степи, покрытой толстым пластом снега более чем на аршин глубиною, в направлении на Торговую. На протяжении около 30 верст не было ни одного населенного пункта. В нескольких верстах левее, по долине реки Маныча, шла дорога параллельно направлению движения белых по местности густонаселенной, по которой несколько дней тому назад прошла 1-я Конная армия Буденного. Согласно приказу, части группы генерала Павлова должны были пройти линию реки Малый Егорлык в 12 часов дня 4 февраля.

 

Генерала Павлов был опытным кавалерийским начальником. Идти напрямик и вести войну с природой, осудив свою конницу на гибель он не мог, но приказание командующего Донской армии генерала Сидорина было в этом смысле категорическим. Была еще конная группа генерала Голубинцева. Она была меньшей по численности. В ее состав входили 4 конных полка, 2 батареи и Кубанский конный дивизион. Группа находилась у зимовника Попова в районе станции Целина. Ей приказано было войти в подчинение к генералу Павлову и, выступив в 12 часов, двигаться вдоль реки Средний Егорлык. Расчет состоял в том, чтобы на другой день, 5 февраля утром совместно с конной группой генерала Павлова атаковать Торговую с юго-запада. Судя по диспозиции, на рассвете 5 февраля с юго-востока и с юга должны были подойти 1-й и 2-й Кубанские корпуса и одновременно с нами атаковать Торговую.

 

Таким образом, план был задуман и выработан великолепно. Получалось в теории полное окружение превосходными силами противника, находившегося в Торговой. Но выполнение плана было произведено так, что вместо успеха получился разгром собственных сил. 1-й и 2-й Кубанские корпуса не подошли, и как выяснилось потом, они еще накануне были потрепаны красной конницей Думенко. Группа генерала Павлова во время 30-верстного перехода по степи без дорог была окончательно обморожена. Потеряв около 5 тысяч человек из 12 тысяч обмороженными и замерзшими, она атаковала ночью в беспорядке красных в районе Торговой у станции Шаблиевка самостоятельно. Не успев использовать внезапность и начальный успех, группа отошла в район Егорлыцкой, не сообщив даже о своем уходе генералу Голубинцеву.

 

Группа генерала Голубинцева, сделала переход по долине реки Средний Егорлык, по местности, усеянной хуторами и зимовниками, с остановками и привалами. Потеряв 286 человек обмороженными, к утру 5 февраля группа заняла исходное положение, ожидая условного сигнала - артиллерийского огня - к переходу в наступление на Торговую. Но никакого признака боя или наступления не было заметно. Около 9 часов разъезды и разведывательные сотни белых стали подходить к Торговой. В это же время были замечены какие-то конные части, выступавшие от Торговой. В бинокль ясно можно было различить около десяти полков конницы. Но, как разъезды белых, так и красные огня не открывали. Очевидно, красные не рассчитывали встретить здесь противника, а белые колебались, не зная, противник ли это, или, может быть, части генерала Павлова, заняв Торговую, двигаются к югу. И только при непосредственном столкновении передовых частей, когда заговорили пулеметы, выяснилась обстановка. Тем временем, выступавшая из Торговой красная конница, силою около 9-11 полков, повела наступление.

 

Под покровом наступившей ночи, оторвавшись от наседавшего противника, группа белых отошла на ночлег в село Средний Егорлык (Лежанка), заняв перед селом сильным сторожевым охранением позицию. В Лежанке в это время находилось много всякого рода тыловых учреждений: обозов, госпиталей, каких-то нестроевых частей, мастерских, которые и не предполагали, что находятся в непосредственной близости к противнику. Совершенно неожиданно очутившись под ударом врага, все эти учреждения и команды спешно, еще до рассвета, эвакуировались на юг.

 

6 февраля красные не проявляли активности, если не считать столкновений разведывательных частей. Иван Игнатьевич со своим отрядом ориентировался в обстановке, и докладывал постоянно о ситуации. 7 февраля часов около 10 утра красные несколько раз пытались овладеть селом, но все попытки их были отбиты огнем артиллерии и пулеметов и частыми контратаками. 8 февраля Буденный с утра всеми силами повел наступление на Лежанку и часам к 12 дня, вытеснив группу белых, занял село. К вечеру того же дня части генерала Голубинцева отошли на ночлег в станицу Плоскую (Ново-Корсунский). 9 февраля Буденный с 6-й и 4-й кавалерийскими дивизиями атаковал Плоскую и после нескольких повторных атак занял станицу, оттеснив части белых к западу, к поселку Ивановский. К вечеру части белых расположились в станице Незамаевской и в поселке Ивановском, а Буденный, оставив в станице Плоской сильный заслон, с конной армией двинулся дальше на юг, по направлению к селу Белая Глина.

 

В Белой Глине Буденный атаковал и уничтожил 1-й Кубанский корпус генерала Крыжановского, ведший в это время бой с красной пехотой (с 20, 34 и 50-й советскими стрелковыми дивизиями), наступавшей со стороны сел Богородицкое и Развильное. Белые совсем растерялись, и начали сваливать вину друг на друга. В частности, Голубинцев докладывал, что о нахождении в Белой Глине корпуса генерала Крыжановского и вообще каких-либо частей белых, ему не было известно. Опять же, ему не было известно о местонахождении и судьбе конной группы генерала Павлова. Даже старшие начальники не были донским штабом достаточно ориентированы об обстановке за все время отхода и боев на Кубани, и это одна из важных причин поражения белых.

 

10 февраля, находясь с конной группой в станице Незамаевской, Голубинцев установил через Корниловский полк телефонную связь с командующим Донской армией генералом Сидориным. Для розыска и связи с генералом Павловым были высланы разъезды. За станицей Плоской велось наблюдение. День прошел спокойно. На усиление группы Голубинцева прибыл 4-й конный полк Молодой Донской армии в составе двух сотен силою около 150 сабель.

 

11 февраля части Голубинцева сосредоточились в районе хутора Ивановского, в 5-6 верстах от станицы Плоской, с целью вновь овладеть Плоской. В это время генерал Сидорин сообщил Голубинцеву по телефону, что к вечеру к Плоской должна подойти со стороны Средне-Егорлыцкой 10-я Донская конная дивизия. Не дождавшись подхода 10-й дивизии и получив от разведки сведения о численности противника, занимавшего Плоскую, части Голубинцева около 12 часов дня энергичным налетом овладели станицей, захватив у красных обозы и отбив группу пленных, около 40 человек, взятых красными при разгроме 1-го Кубанского корпуса. К вечеру 11 февраля в станицу Плоскую вошла 10-я Донская конная дивизия генерала Николаева. С подходом 10-й дивизии Голубинцев получил приказание 4-й полк Молодой армии отправить к Екатеринодару для операций против "зеленых"; туда же был отправлен и Кубанский дивизион, а с остальными частями Голубинцев вошел в подчинение генералу Николаеву для дальнейших операций.

 

На ночлег части генерала Голубинцева расположились в районе станицы Плоской: штаб, три полка и две батареи в станице, а один полк с двумя орудиями в хуторе Ивановском. В 10 часов вечера Голубинцев получил из штаба 10-й дивизии краткое приказание: от 14-й конной бригады выслать разведку утром 12 февраля на село Белую Глину и Горькую Балку и в 8 часов выступить в авангарде на село Белую Глину. Никаких сведений о противнике, об общей задаче и о других частях группы генерала Павлова не сообщалось.

 

Утром 12 февраля, когда голова авангарда выдвинулась версты на три к югу от станицы Плоской (Ново-Корсунский) по дороге на Белую Глину, были получены донесения от разъездов, что красные силою около 8-9 полков конницы выступил из села Белая Глина и перешли в село Горькая Балка. Начальник группы генерал Николаев был еще в Плоской. Ему было послано донесение об обстановке. Авангард остановился, части подтянулись во взводную колонну. Через некоторое время в голову колонны выехал генерал Николаев со своим начальником штаба войсковым старшиной Фроловым. Генерал Николаев заявил, что приказано занять Белую Глину, а потому оставить в лощине, заслон в две сотни, а самим идти на Белую Глину. Такое решение было непонятным, учитывая, что красные перешли в Горькую Балку.

 

Пока белые обдумывали свои действия, началась атака красных. Стоявшие в резервных колоннах 9, 10 и 13-я конные бригады белых оставались зрителями. Вместо того, чтобы ударить противника с обоих флангов, не получив никаких распоряжений, видя красных у себя непосредственно перед глазами, белые толпою бросаются направо назад, оставив красным всю артиллерию, около 20 орудий, которая не только не сделала ни одного выстрела, но даже не заняла позиции. Белые проиграли бой из-за растерянности начальника, имея все данные для того, чтобы его выиграть. После неудачного боя 12 февраля конной группы генерала Павлова у станицы Плоской (Ново-Корсунский) фактически началась Голгофа белой конницы.

 

Целью рейда группы генерала Павлова было спасти Вооруженные силы Юга России от разгрома. Кавказская армия, переименованная тогда уже в Кубанскую, окончательно распылялась, и казаки чуть ли не поголовно расходились по домам, не желая оставаться на фронте. В правофланговой армии, таким образом, было не более трех тысяч штыков и шашек. Между тем вся Конная армия Буденного, оправившись от разгрома, 29 января двинулась на Тихорецкую. Это имело огромное значение, ибо командованием были получены точные сведения о новом плане красных. План заключался в том, чтобы производить дальнейшие переброски войск из Центральной России в Ставропольском направлении, и центр тяжести своих действий ввиду неудач, постигших их в январе на Дону, перенести на вновь формирующуюся Кубанскую армию.

 

Вот здесь-то у донского командования возник план, который был одобрен командирами корпусов Донской армии. Ввиду полубольшевистского настроения на Кубани, невзирая на действующего в тылу Буденного, двинуться самым решительным образом на север. Разбить всю армию, которая стояла перед донцами в то время, как думали представители донского командования, было нетрудно. После этого предполагалось пойти вперед, на север, в зависимости от обстановки. Буденный, если бы двинулся в Екатеринодар, оказался бы изолированным или, во всяком случае, лишенным подвоза, связи и особого вреда принести бы не мог.

 

План этот уже почти начал приводиться в исполнение, но против него категорически высказался главнокомандующий. Не соглашаясь со смелым решением, Деникин указывал на то, что нельзя бросать базу, бросать раненых и т. д. Командующий Донской армией возражал, что семьи и раненые очутятся в ужасном положении, если вооруженные силы будут отходить на юг и вести длительные бои. Не согласился с этим планом и Кутепов, который ссылался на усталость корпуса после ростовских боев, на раненых, больных, на семейства офицеров, которые пришлось бы бросить.

 

Таким образом, осуществить задуманную чрезвычайно рискованную, и менее чем отход на Новороссийск, операцию не удалось, а потому и решено было снять и перебросить главную массу донской конницы, составлявшую группу Павлова, для действий против конницы Буденного. Павлову было приказано атаковать Буденного в направлении на Торговую, для чего двинуться форсированным маршем и ликвидировать как можно скорее нажим на Тихорецкую. В это время советская дивизия Гая переправилась через Дон и начала давить на правый фланг 1-го Донского корпуса. 3 февраля Павлов разбил дивизию Гая и двинулся на Торговую. 4 февраля из штаба Донской армии Павлову была послана телеграмма с приказанием дать дневку частям, причем в штабе предполагали, что Павлов, отправляясь из района хутора Веселого, где он находился, к Торговой, пойдет за Маныч и воспользуется для дневки станицей Платовской, чтобы не морозить казаков в степях.

 

Но Павлов, стремясь как можно скорее столкнуться с Буденным, нашел необходимость идти по необитаемому левому берегу Маныча, по безлюдным степям, без дорог, по компасу. 4 февраля Павлов атаковал Шаблиевку, где чуть было не захватил в плен самого Буденного, но атака была из-за метели и морозам разрозненной, а потому и неудачной. 5 февраля Павлов принужден был отойти к станице Егорлыцкой. Во время этого похода благодаря сильному морозу и ветру, а также полному отсутствию жилья, половина корпуса в буквальном смысле слова вымерзла. Вместо 10-12 тысяч шашек после этого рейда по строевому рапорту в отборной конной группе осталось 5,5 тысячи шашек. Остальные, в том числе и сам Павлов, и весь командный состав, были обморожены или же совершенно замерзли

 

Это был колоссальный удар для Вооруженных сил на Юге России. Правда, 7 февраля добровольцами был взят Ростов, но какое это могло иметь значение, когда не была разбита живая сила противника и конница Буденного заходила далеко в тыл со стороны Торговой - на Тихорецкую, когда фронт и тыл были потрясены тем уроном, который понесла от морозов донская конница. После этого кошмарного похода тысячи обмороженных были свезены на станцию Атаман и за неимением даже теплушек были посажены на открытые платформы. Мороз по-прежнему доходил до 25 градусов. Между тем на фронтовой линии (Батайск - Торговая) за отсутствием паровозов почти совершенно замерло железнодорожное движение. Целый день прождали обмороженные паровоза. Не дождались и поползли по своим отдыхавшим после рейда в окрестностях станции частям

 

Жуткую картину представляла степь, усеянная сотнями убитых и замерзших белоказаков. Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные стоя, по пояс в снегу, рядом со своими застывшими лошадьми. Белые потеряли убитыми и замерзшими до пяти тысяч человек и две тысячи триста лошадей.

 

Иван Игнатьевич, действуя на своей территории, не только занимался удачно разведкой, но и лично участвовал в боях со своим отрядом. Это была его личная победа и признание его вклада в общую победу.

 

34

 

В войсках Деникина, деморализованных осенне-зимними поражениями, начались разногласия и раздоры. Кубанцы уже не испытывали теплых чувств к добровольцам. Донцы подозревали кубанцев в большевизме, Сидорин и Павлов, имея в тылу Буденного, торопились сами бросить донскую конницу ему в тыл, не учитывая, что в голой степи в 25-градусный мороз насмерть померзнут и люди, и лошади. В результате отборная донская конница больше половины своего состава потеряла от морозов, а не от буденновских шашек. В итоге задержку конармии у батайской пробки белые толком использовать не сумели. Буденный же действовал против Павлова вполне грамотно, в степь не углублялся, держался населенных хуторов и станиц, вынудил противника ночевать в чистом поле, и в конечном счете разбил лучшую донскую конницу.

 

После этого Конармия разгромила конницу белых в районе станиц Среднеегорлыкская и Егорлыкская в крупнейшем кавалерийском сражении Гражданской войны в период с 25 февраля по 2 марта 1920 года. Буденный перерезал железную дорогу у разъезда Горький и атаковал врага с тыла, полностью вырубив элитный офицерский полк. Дух у белых был потерян вновь. После этого Вооруженные силы Юга России безостановочно откатывались до Новороссийска. Остатки беспорядочно эвакуировались в Крым, где Деникина на посту командующего сменил Врангель.

 

Михаилу Константиновичу и на этот раз повезло. Он давно планировал перебраться поближе к Киеву, и надеялся на перевод в другую часть. Сложно было это осуществить, поскольку недостатков в штабных офицеров у белых не было. Пользуясь постоянными переназначениями должностей при штабе Деникина, Михаилу Константиновичу удалось перевестись в северную группу войск в распоряжение генерал- майра Генштаба май-Маевского. Май-Маевский Владимир Зиновьевич окончил 1-й кадетский корпус, Николаевское инженерное училище и Николаевскую академию Генерального штаба в 1896 году. Был участником Русско-японской войны и Первой мировой войны. Показал себя блестящим полковым командиром. В Добровольческую армию вступил на Дону в начале 1918 года. Командовал 3-й пехотной дивизией, а затем группой войск, состоявших из Добровольческих полков, с которыми он занял Донбасс. В мае 1919 года армейская группа Май-Маевского была переименована в Добровольческую армию в составе ВСЮР.

 

Интересно отметить, что, будучи командующим армейской группой, Май-Маевский имел в качестве своего адъютанта самозванного капитана Павла Макарова, чьи воспоминания - преимущественно вымысел о якобы организованной им подпольной работе в тылу белогвардейцев - были описаны в мемуарах, а позже легли в основу сценария многосерийного фильма "Адъютант его превосходительства". При отсутствии доказанной документами связи с подпольем (оно регулярно полностью уничтожалось контрразведкой белых) или с какими-то разведывательными структурами РККА, а также при тогдашней технике передачи секретных сведений на большие расстояния, Макаров практически не мог вести разведывательную деятельность в пользу Советов. Его "подрывная деятельность" фактически сводилась к регулярным пьянкам с Май-Маевским, за которые последний и был снят Деникиным с должности в ноябре 1919 года, с формулировкой "За разложение тыла".

 

Группировкой деникинских войск при взятии Киева командовал Николай Эмильевич Бредов. Фамилия ему вполне подходила, судя по неполедовательности его мыслей, слов и действий. В последних числах августа 1919 года Бредов одновременно, и практически совместно с петлюровскими войсками, выбивает из Киева красных. Казалось бы, усиление этого боевого союза должна была привести к полному уничтожению большевиков. Однако, прибывшего к нему в штаб командующего украинскими войсками в Киеве Кравса он 31 августа 1919 года арестовал. При этом, назидательно сообщил в ходе переговоров, что Киев никогда не был украинским и не будет. Украинские войска он частично разоружил, а частично вытеснил из Киева. В ходе перестрелок на улицах города погибли солдаты с обеих сторон. Вместо объединения военных усилий против общего врага начался новый вооруженный конфликт. В итоге красные разбили и петлюровцев, и деникинцев. Вот такая была бредятина.

 

Михаил Константинович все же верил в свою счастливую звезду, был немного романтиком. Неудачи на фронте его не смущали. Он внушал себе, что все еще изменится, и он получит признание, дослужившись до конца войны в должности офицера штаба. По крайней мере, ему не приходилось теперь замерзать в донской степи, да и попасть в плен к красным было страшно. Хотя многие из служивших в белой армии переходили к красным, но ое прогонял эти мысли. Тем более, ему не хотелось признаться в том, что на него повлияли советы какого-то рыжего портного.

 

Переход на сторону врага в ходе Гражданской войны был явлением чрезвычайно распространенным. Доля перебежчиков среди рядовых была существенно выше, чем среди командного состава обеих армий. Основаниями для такого поступка были как идейные соображения, так и мотивы выживания; как внутренние побуждения, так и принуждение извне. Чаще всего срабатывало желание вернуться к тем, кто представлялся "своим". Например, оказавшись в плену у белых в Таврической губернии в 1920 году 23 красноармейца стали хитрить, назвались мобилизованными казаками, согласились идти в действующие части, чтобы сагитировать их и увести к красным. Уходили группами по двое, прихватывая с собой по 10-15 солдат из корпуса Слащева. Вскоре контрразведка заподозрила что-то и расстреляла двоих, остальных перевели в тыл ухаживать за лошадьми. Там они переключились на офицеров, стали им рассказывать о привилегиях офицеров у красных; были случаи перехода фронта и офицеров.

 

Частым был такой вариант поведения раненых красноармейцев, мобилизованных после выздоровления в Добровольческую армию: в первом же бою они переходили к красным. А бывшие офицеры покидали Красную армию и бежали к белым. Другой причиной было нежелание покидать родные места. Дезертировав из одной армии, они оказывались вскоре мобилизованными другой стороной. Территориальная система формирований приводила к тому, что мобилизованные не отходили от интересов деревни и при первых же признаках слабости власти старались вернуться домой. Мобилизованные ставропольчане поголовно дезертировали, стоило полку выйти за границу губернии. Еще одной причиной было стремление оказаться на стороне сильнейшего в этой войне. В октябре 1919 года казаки изрубили офицеров, в том числе полковника Богаевского, брата Донского атамана, и перешли на сторону красных. Наконец, бывали совсем интересные случаи, когда просто использовали пленных военных специалистов. В этом случае, орудия и броневики брали в плен вместе с прислугой. Так одно орудие могло несколько раз менять своих "хозяев", а орудийный расчет стрелял то в белых, то в красных.

 

Одним из сильнейших командиров, не смотря на случаи неудач на фронте, все же считался Дмитрий Петрович Жлоба. Бойцам нравился его геройский вид. В тылу Жлоба чаще всего передвигался на мотоцикле. Если мотоцикл был без коляски, то за рулем его сидел он сам. Если же командир ехал на трехколесном аналоге тачанки с пулеметом, сидя в коляске, тогда за рулем был его мотоциклист Туманов. Вдоль фронта герой также передвигался на мотоцикле или на автомобиле, а его любимая гнедая кобыла всюду бегала за ним. Прибыв к полю боя, Жлоба пересаживался на лошадь и вел бойцов в атаку. Цвет автомобиля и мотоцикла был соответствующий - красный, и никакой маскировки. Бронированный автомобиль Жлобы среди его бойцов считался символом спасения: во время отступления под Мелитополем в июне 1920 года Жлоба на нем собирал бойцов, оставшихся без коней, и затем вывел остатки корпуса из окружения, пробив брешь в рядах неприятеля огнем бронеавтомобиля.

 

Красноармейцы хотели видеть своего командира храбрым, удачливым, сообразительным, доступным и требовательным одновременно. Он должен был заботиться о бойцах. Чтобы они были сыты и одеты, выручал их из беды и не оставлял в случае ранения на поле боя или в селении, оставляемом врагу. Как известно, расправы с ранеными случались жестокие. Лазарет был под особым вниманием Жлобы, тем более что заведовала им его жена - Дарья Михайловна Приказчикова. Она вместе с двумя детьми 1913 и 1914 гг. рождения всю войну провела в дивизии. Но в тылу краском мог и самодурствовать. Например, во время болезни, страдая, Жлоба чуть не пристрелил из маузера помощника лекаря Ф. П. Березовского. Мог наказать плетьми за пьянство командира полка Цапенко. У Жлобы имелась красная резиновая плетка - оперативное средство воспитательного воздействия. Получалось, что год или два назад офицерский кулак мог вызвать солдатский бунт, теперь же наказание, принятое от социально близкого начальства, считалось дружеской критикой.

 

Командир Стальной дивизии одевался весьма изысканно для того скудного времени. Он имел особый стиль в одежде, предпочитая вещи коричневой палитры. Иван Игнатьевич видел один раз, как у хутора Гавриловка машина молотила, а Жлоба стоял в коричневой фуражке, кожаной куртке цветом под шапку, вышитой рубашке с малороссийским пояском. Зная пристрастия своего командира бойцы поднесли ему в дар захваченные в марте 1920 года в станице Пашковской личные вещи генерала А. Г. Шкуро - экипаж на дутых шинах, именное золотое оружие - кинжал и шашку, бешмет коричневого цвета и каракулевую папаху в тон к нему. Поскольку Жлоба особенно любил коричневые тона, то все его лошади были гнедые.

 

Но, все же, подлинный авторитет командира ковался только в бою. Именно там получили признание и Думенко, и Буденный, и Жлоба. Трудно было оценить, насколько лихим рубакой был Жлоба, но многих восхищала его о сообразительность, находчивость и нестандартные поступках краскома. Бойцы часто приговаривали, что "Жлоба - шахтер, Жлоба удал и хитер".

 

35

 

Между тем 8 октября врангелевская армия перешла в наступление, надеясь через Правобережную Украину прорваться на соединение с Польшей. Началось последнее сражение против помещичьей контрреволюции на юге. Мироновская армия оказалась на главном направлении вражеского удара. Первоначально врангелевское наступление развивалось удачно, красные части, упорно сопротивляясь, отходили, белые взяли Никополь. Однако 13 октября 2-я Конная перешла в контрнаступление. В ожесточенном бою врангелевцы были сломлены, был убиты лучший кавалерийский командир белых генерал Бабиев. 14 октября наступление Красной Армии стало всеобщим, белые отступили за Днепр, поход Врангеля на соединение с Польшей провалился.

 

8 ноября 1920 года стрелковые дивизии Красной армии прорвали Перекопские укрепления. 11 ноября в бой вступили 1-я и 2-я Конные армии, а также махновские отряды под командой Семена Каретника. Белая кавалерия под командой генерала Барбовича совершила последнюю попытку перейти в контрнаступление. Конница генерала Барбовича уже заходила в тыл 51-й дивизии, угрожая отсечь ее переднюю линию войск. Но здесь опять пришел на выручку военный талант командарма Миронова.

 

Михаил Константинович видел это сражение на близком расстоянии. Оно было величественным и ужасным, потрясающим и героическим. На огромной степной равнине, навстречу коннице белого генерала Барбовича, двигалась мироновская конница 16-й кавалерийской дивизии. За ней тянулась скрытая цепь пулеметных тачанок. В самую последнюю минуту конница красных внезапно разомкнулась пополам на обе стороны, и перед конными рядами Барбоыича выросли грозные пулеметные тачанки. Заговорили 250 пулеметов. Засверкали сабли. Степь огласилась стоном издыхающей Белой гвардии. Первые конные цепи белых были мгновенно сметены, остальные в ужасе бросились наутек, но были скошены пулями, как косой. В живых осталось очень мало. Белая пехота в панике побросала оружие, отступала и сдавалась нам в плен. Это был полный разгром врангелевской армии, и особенно конницы генерала Барбовича.

 

Михаил Константинович не мог поверить, что это был конец. Он видел, как сдавалась в плен пехота. Меньше всего ему хотелось попасть в плен. Он стоял среди бегущих людей с винтовкой, и смотрел на происходящее в каком-то оцепенении. От грохота пулеметов неслышно было ничего. Вот, пробежал мимо солдат с раскрытом в крике ртом, махнул рукой куда-то в сторону. Михаил Константинович инстинктивно повернул голову, и в этот момент почувсвовал, как что-то обожгло его грудь и живот. Выронив винтовку, он сделал шаг в сторону, и упал. Ему показалось, что он хочет ухватиться за что-то рядом, чтобы удержаться от падения. Рука его не слушалась. Он попытался посмотреть на непослушную руку, но вместо этого стал куда-то проваливаться. Внезапно стало тихо, и как-то спокойно. Как давно он так не отдыхал. Бегство из Киева, отступление. Все смешалось в кошмаре. Уже не было ни штаба, ни командиров. Вернее они были. Что им сделается? Путешествуют в теплых вагончиках, да и подумывают, как бы сбежать побыстрее. Для них и удобные каюты приготовлены, и союзники примут. Им не придется мерзнуть в степи.

 

Отступление из Киева, перевод в Крым после снятия с должности Май-Маевского. Фактически Михаил Константинович превратился в вестового, и мотался по фронтам. После перегруппировки части белых в десятых числах октября располагались в следующем порядке. 2-я армия генерала Абрамова - от Азовского моря до Днепровских плавней. 3-я Донская казачья дивизия - на участке от Азовского моря до Б. Токмака (включительно). От Б. Токмака до плавней - 6-я и 7-я пехотные дивизии 3-го армейского корпуса. В резерве Главнокомандующего, в районе Михайловка - Тимашевка - 1-я и 2-я Донские казачьи дивизии. Штаб армии в Мелитополе.

 

1-я армия генерала Кутепова - от Днепровских плавней по нижнему течению Днепра до Черного моря. 42-й Донской стрелковый полк - на участке Балки - Знаменка. В Днепровке - ядро Марковской дивизии. В Верхнем Рогачике - ядро Корниловской дивизии. Перед каховским тэт-де-поном - 13-я и 34-я пехотные дивизии 2-го армейского корпуса. В Б. Маячках - ядро гвардейского отряда. В Нижних Серагозах - Торгаевке - ударная группа 1-й армии. Дроздовская пехотная дивизия, 1-я конная дивизия, Кубанская казачья дивизия, Терско-Астраханская конная бригада; 2-я конная дивизия подходила к Нижним Серагозам со стороны Рыкова. А штаб армии находился на станции Рыково.

 

Вот и пришлось мотаться с поручениями от штаба. А почему нельзя было связаться непосредственно, никто не объяснял. Не доверяли уже друг другу, или предательство. Вот и попал в бой. Впрочем, кругом бой. А я где? Михаил Константинович открыл глаза. Тело онемело. Он попытался повернуться, но это давалось с трудом. Сколько он пролежал, он не понимал. Боли он не чувствовал. Было очень холодно, потому не ощущалась резкая боль. Ему было все равно. Рядом был виден край небольшой ямы В нее он и свалился, потеряв сознание. Было тихо, бой окончился. Оставалось только лежать и смотреть. Яма. Опять яма, как в том сне, что ему часто снился. Только он не тонул в грязи, а лежал на промерзлой земле. Над ямой он видел небо в легкой дымке. Были еще белые облака. Не такие белые, какие бывают летом, а тусклые и серые. Да. Белая армия тоже стала тусклой и серой, и плыла вместе с облаками куда-то на запад, за море. А на востоке уже всходило красное солнце. Оно становилось все ярче и ярче, но Михаил Константинович уже этого не видел.

 

36

 

После победы над Барбовичем 12 ноября 2-я Конная взяла Джанкой, а 13 ноября Врангель объявил свою армию распущенной. В тот же день 2-я Конная вошла в Симферополь. 1-я Конная заняла Севастополь, Феодосию, Евпаторию и другие города по побережью Крыма. За разгром Врангеля Миронов был награжден орденом Красного знамени. 23 ноября командующий Южным фронтом Фрунзе потребовал от воевавших против Врангеля плечом к плечу с Красной Армией махновских отрядов сдать оружие, а после их отказа объявил их вне закона. Миронов зачитал приказ Фрунзе своим бойцам, однако приказал избегать столкновений с махновцами, открывая огонь только в случае нападений с их стороны. Большая часть махновских отрядов в Крыму была уничтожена, некоторые сумели вырваться - в том числе благодаря непротиводействию части командиров и бойцов Красной Армии.

 

После победы над Врангелем 2-я Конная Армия была переименована во 2-й Конный корпус, и направлена воевать против вчерашних союзников - махновцев. Миронов воевал против махновцев с очевидной неохотой, но, тем не менее, воевал. Между прочим, арестовывавший в свое время Миронова буденновский комбриг Маслаков, начинал организовывать в 1-й Конной заговор в поддержку махновщины. Действия крестьянских революционеров были медленные и извилистые. Затянутые в гигантский водоворот революционных событий они, вдохновляясь лучшими побуждениями, все же оказывались неспособны вовремя осмысливать происходящее.

 

Большевистское руководство, однако, ожидало от Миронова всяких неожиданностей, и уже с декабря 1920 года ходили проекты о снятии его с поста командующего корпусом. Эти проекты были реализованы только 24 января, когда Миронов получил приказ о освобождении от занимаемой должности и о назначении главным инспектором кавалерии Красной Армии. Все, что происходило вокруг Миронова. События стали напоминать обстановку в штабе 1-го Конного корпуса при Думенко. Как будто теперь и вокруг Миронова начала действовать тайная предательская рука. К сожалению, это не оказалось только причудами, кажущимися симптомами надвигающегося несчастья. В 1921 году Миронов был вновь арестован и расстрелян по приказу Дзержинского. Иван Игнатьевич понимал, что даже выдающиеся командиры, такие как Думенко и Миронов, могут запутаться в политических интригах, и погибнуть. Государству нужны были, прежде всего, лояльные государственники, а не народные вожди. От них веяло опасностью. То ли дело Буденный. Он не стремился к власти. Совершенно особое место занимал Жлоба. Он был умнее, даже хитрее. Кроме того, он не был казаком, а скорее рабочей косточкой. Его судьба могла сложиться совсем иначе. В любом случае, для Ивана Игнатьевича война окончилась. Где-то она продолжалась, но в Иловайском наступил долгожданный мир.

 

В марте 1921 года дивизия Жлобы в полном составе с артиллерией совершила переход через Кавказские горы в Грузию. В результате этого Закавказье было занято красными частями. 9 марта 1921 года Жлоба занял Батум, который местное меньшевистское правительство по секретному соглашению уступили Турции. За это Жлоба был награжден от лица новой советской власти Грузии золотым революционным оружием. Оба ордена Красного Знамени Жлоба получил уже после фактического прекращения Гражданской войны на европейской территории страны - в 1921 году и в сентябре 1922 года. Сражавшиеся за счастливую жизнь бойцы после демобилизации оказались в сложном положении. В стране царили голод и безработица. Многим из недавних красноармейцев было негде жить и нечем заняться. Самого Жлобу можно было отнести к немногочисленной категории благополучных ветеранов Гражданской войны. Хотя сам факт демобилизации из РККА в 1923 году прозвучал как сигнал тревоги. Увольнение из армии рассматривалось командирами как обида.

 

В течение пяти лет, до 1928 года, у Дмитрия Петровича все было благополучно. Руководил Помголом, а затем и Последголом. С 1925 года он был председателем Комиссии по улучшению быта детей на Северном Кавказе, членом Комиссии помощи демобилизованным красноармейцам и бывшим красным партизанам, член Северокавказского Крайисполкома. С 1927 года возглавлял Крайколхозобъединение. Зарплата Жлобы только как председателя деткомиссии в октябре 1925 года составляла 180 руб., плюс оклады за другие должности, в то время как пенсия рядового милиционера - всего 15 руб. Материальный уровень семьи героя Гражданской войны был существенно выше среднего по стране. Далеко не каждый нэпман мог похвастаться тем же. Живя до 1929 года в Ростове, Жлоба занимал квартиру в гостинице "Московская".

 

После демобилизации Жлоба осел в местах прежних боев. В станице Павловской в одной из бывших помещичьих экономий было организовано одно из первых коллективных хозяйств - артель "Агрокультура". Многие ее члены были бывшими красными партизанами из дивизии Жлобы. Хозяйство специализировалось на разведении сортовых саженцев плодовых деревьев. В нем были также и животноводческие фермы, и поля зерновых культур. Во всех отраслях хозяйства ставка была сделана на высокую культуру аграрного производства. Сам Жлоба часто бывал в станице и имел там дом. В переписке с правлением артели он постоянно обсуждал внутренние дела товарищества, давал указания в отношении ведения хозяйства и по кадровым вопросам. Его участие в делах артели было настолько плотным, что в соответствии с казачьей традицией усадьба питомника в обиходе часто называлась "хутор Жлоба". В Павловской он вел помещичий образ жизни, как страстный охотник держал породистых собак стоимостью до 30 руб.

 

Известно, что курсы техников по обслуживанию аэропланов - это единственное серьезное образование Дмитрия Петровича. Но он хорошо схватывал новую информацию, быстро вникал в дело. Обладал развитой интуицией, любил необычные вещи, был неравнодушен к "шикарной жизни". Сохранилась записка о ремонте его двух мелкокалиберных пистолетов "Монте-Кристо". Жлоба любил технику, в 1920-е годы имел собственный мотоцикл "Харлей-Дэвидсон", на котором ездил по подведомственным объектам и совершал путешествия. У детей Жлобы был домашний учитель иностранных языков - певец В. Бернарди, который позже переехал в Москву и пел в Большом театре.

 

Жлоба неплохо рисовал, но не обладал эрудицией, читал мало. Писал с ошибками, зато с претензией на интеллигентность по части стилистики. Ему много писали те, кто не смог устроиться в мирной жизни, просили помочь найти работу, дать небольшую сумму денег взаймы. И Жлоба действительно многим помогал. Штаты большинства контор, он которые возглавлял, формировались из ветеранов его дивизии. Его считали, пожалуй, единственным человеком, возможно на всю Россию, который, не считаясь со своим положением, не загородил себя стеной бюрократизма. Из своих личных средств Жлоба оплатил оркестр на похоронах однополчанина. Общение бывшего командира с бывшими бойцами отличала особая душевность. Иван Игнатьевич, хотя и самостоятельно заслужил себе уважение среди односельчан, мог рассчитывать на помощь Жлобы. Не зря село Иловайское было вскоре переименовано в Жлобинское.

 

Иван Игнатьевич прошел Гражданскую войну с честью. Конечно, он не прославился как командир большой армии или даже крупного соединения, но односельчане считали его героем. Отгремела война, утихли сражения, и на донскую землю пришел мир. Но все понимали, что война не оканчивается в один день вместе с подписанием документов. Война сродни лесному пожару. Большое пламя потушили, но угли тлеют еще очень долго. Больше двух лет длилась борьба на Дону против иностранных интервентов и белогвардейцев. Дорогой ценой заплатили трудящиеся за победу. Теперь нужно было строить мирную жизнь.

 

На Дону, как и во всей стране, царила разруха. Бездействовала третья часть промышленных предприятий. Остановились из-за отсутствия сырья и топлива крупнейшие в области металлургические заводы Таганрога и Сулина. Не работали многие промышленные предприятия Ростова, Александровск-Грушевска (ныне г. Шахты) и других городов области. Большие разрушения принесла война транспорту. На всех магистралях области были уничтожены целые участки железнодорожных путей. Очень сильно пострадало сельское хозяйство. В 1920 году, по сравнению с 1917 годом, было засеяно менее половины полей. Нужно было в Кратчайший срок залечить раны, восстановить разрушенное хозяйство. Иловайское, хотя и не представляло собой большой хозяйственной единицы, но все же, и в нем дела нужно было поправлять.

Ивану Игнатьевичу надолго пришлось забросить свое портняжное ремесло. Кто он был раньше? В общем, не казак, если судить по своему хозяйству и образу жизни. Большого состояния у него не было, да и терять нечего было. Дети подрастали, кормить нужно было. Неожиданно для него поступило предложение избрать его председателем сельского совета. Доверие большое, но и ответственность. Куда тут денешься из родного села. Теперь нужно было начинать новую жизнь, к чему все так стремились.

 

Исчезли из сальских степей помещики и коннозаводчики, расселились на бывших помещичьих землях хлынувшие за Дон крестьяне-переселенцы, но все такими же, как и прежде, по существу "диким полем", оставались огромные площади нетронутой целинной стели, поросшей седым ковылем да горькой полынью, все так же сохли и выгорали степные травы от жаркого дыхания суховеев. Не под силу было освоить эти степные просторы мелким, раздробленным крестьянским хозяйствам. Беспомощны были они перед могучей стихией природы, угрожавшей погубить их засухой, черными бурями, безводьем.

 

Лишь крупные социалистические хозяйства, вооруженные новейшей техникой и достижениями передовой советской науки, оказались способными начать освоение громадных массивов черноземных степей Задонья; только совхозы и колхозы смогли развернуть планомерное наступление на засуху, заслонив поля лесными полосами от жгучих ветров, смягчив сухость климата устройством водоемов, напоив землю свежей водой из оросительных каналов. Работы хватало, да и семья Ивана Игнатьевича стала увеличиваться. В январе 1922 года родилась дочка, назвали ее Машей, а в марте 1925 года родилась еще одна дочка. Назвали ее Лидой. Анна Дорофеевна была довольна, будет кому помогать по хозяйству. Трое сыновей подрастали, а две девочки умерли от скарлатины.

 

В основном хозяйство Ростовской области было восстановлено к 1925 году. Практически был достигнут уровень развития области при царской России. Нужно было строить социализм на деле, а это означало добиться высокого уровня в хозяйственном и военном отношении, развить народное просвещение, культуру, науку. Предстояло сделать невероятно много: построить новые фабрики, заводы, шахты, электростанции, школы, институты, театры. Небывалое строительство шло на Дону. Перестраивались и усовершенствовались заводы "Красный Аксай" и паровозоремонтный имени В. И. Ленина в Ростове, металлургические заводы Таганрога и Сулина, расширялся Таганрогский инструментальный завод. Воздвигались корпуса Шахтинской ГРЭС имени Артема, трикотажной фабрики в Ростове, рыбоконсервного завода в Азове, овощеконсервного завода в Аксае.

 

В степи под Ростовом началось строительство крупнейшего в стране и завода сельскохозяйственного машиностроения - Сельмашстроя, в последствие Ростсельмаша. Стране такой завод был необходим. Еще в 1917 году Советская власть передала крестьянам все удельные (царские), помещичьи и церковные земли. Но сельскохозяйственная техника была допотопной - сохи, косы да серпы. Урожаи были низкие. В дореволюционной России имелось множество предприятий, выпускавших для сельского хозяйства простейшие машины, но эти заводы - кустарные и полукустарные - давали очень мало продукции. Кое-что из сельскохозяйственной техники Советское государство вынуждено было покупать за границей, что стоило ему больших денег.

 

Положение стало обостряться еще больше, когда партия взяла курс на создание в деревне крупных коллективных хозяйств, единственно способных обеспечить население страны продовольствием, а легкую промышленность - сырьем. Нужна техника, своя, отечественная! Этого настоятельно требовало земледелие, без техники оно развиваться не могло. В 1925 году Высший Совет народного хозяйства под председательством Ф. Э. Дзержинского принял решение о строительстве гиганта сельскохозяйственного машиностроения в Ростове-на-Дону. Почему было решено строить завод именно в Ростове. Потому что Юго-Восток представляет огромный рынок сбыта с.-х. инвентаря и ввиду того, что существующий в Ростове-на-Дону завод "Красный Аксай" удовлетворял потребности края в незначительной степени. Еще учитывалась близость Ростова к металлургическим и топливным центрам. Ростов-на-Дону в будущем должен был стать одним из главных пунктов производства с.-х. инвентаря. Проектирование завода необходимо было начать немедленно.

 

В том же, 1925 году началось проектирование завода, а год спустя развернулось строительство Ростсельмаша. На Западе не верили в то, что будет построен завод, равного которому нет даже в Америке. Там думали, что попытки большевиков в пять лет создать сельскохозяйственное машиностроение - вещь хорошая, но несерьезная. Заводы могут быть построены, но комбайны, плуги и жатки будут по-прежнему, идти к ним из Америки. Но строителей не смущали скептические заявления. Они знали, что такой завод нужен, и он будет построен. "Даешь план строительства досрочно!" - таков был лозунг сельмашстроевцев.Трудно было строителям. Жили в землянках и временных бараках. Не хватало техники. Орудия труда были самые простые: лопата, лом, ручная тачка, мастерок и другой ручной инвентарь. Но строители не боялись трудностей, а шли им навстречу и побеждали их. Они знали, что легких путей в огромном деле индустриализации страны не существует.

 

В 1920-е годы стала складываться традиция совмещения нескольких должностей, частого перехода с одной должности на другую "для укрепления", без учета профиля и характера работы. Подобная напряженная работа требовала переключения внимания с одного вопроса на другой. Это было нелегко, и требовало от служащих большой самоотдачи, что считалось нормой и соответствовало идеалам той эпохи. Нужно было гореть на работе, чтобы потом с чистой совестью сказать вечером: сегодня я сделал для революции все, что мог. С 1927 года в качестве руководителя Крайколхозобъединения Жлоба занимался поддержкой возникающих коллективных товариществ, внедрением в них новых прогрессивных технологий, популяризацией идей объединения крестьянства в колхозы.

 

Жлобе писали многие крестьяне, недовольные своими условиями жизни. Иван Игнатьевич насколько мог, управлялся с делами села Жлобинского. Нужно было беседовать с каждым жителем, и доказывать ему обязательность того или иного решения. Конечно, если человек недоволен, ему кажется, что его обманывают. Возникает стремление пожаловаться в вышестоящие инстанции. А вышестоящие инстанции, в свою очередь, нажимали на Ивана Игнатьевича, требуя выполнений своих инструкций. Ивану Игнатьевичу приходилось по делам ездить и в районные, и в областные инстанции. Приезжали к нему и с проверками, и за обменом опытом. Не хватало времени на семью, а 5 марта 1927 года у Резниковых родился младший сын - Виталий.

 

Несмотря на то, что линия на сплошную коллективизацию еще не была провозглашена, приоритетное значение коллективных хозяйств уже подчеркивалось. В условиях малоземелья земли выделялись из Госфонда только коллективным товариществам по обработке земли. Исключение не делалось даже в отношении ветеранов борьбы за Советскую власть. Некоторые жаловались на то, что им не выделяют кредиты на хозяйство. В колхозе они работать не могут по причине инвалидности. Жаловались также на получение в виде кредита некачественного посевного материала. В 1920-е годы колхозы работали в условиях хозяйственного расчета. Как оказалось, в силу ряда объективных и субъективных причин, люди были неспособны согласованно строить коллективную работу. Жлоба был высоким начальником, и поток писем и обращений был особенно многочисленным.

 

Одной из главных причин были действия выборного руководства, зачастую начинавшего творить произвол, как в отношении рядовых членов коллектива, так и общей собственности. Председатель артели "Пламя новой жизни" применял штрафы и аресты к ее членам. Для этого он организовал карцер при правлении. Члены товариществ делились на противоборствующие группировки. Обвиняли друг друга во всех грехах, писали доносы в разные инстанции. Те, кто критиковал руководство колхозов за их "бесхозяйство", под разными предлогами изгонялись из коллективов. Исключение из членов коллектива являлось очень мощным средством расправы с недовольными. Земельный надел назад не возвращали. Целые семьи находились под угрозой голода. Не только наделы, но даже заработанные деньги и натуральные выплаты, по решению общих собраний, выбывшим из товариществ не выплачивались. Получая такие отчаянные письма о проблемах коллективных хозяйств, постоянно разбирая склоки и конфликты в своем питомнике, Жлоба, тем не менее, выступал с лекциями об успехах колхозного строя. Очарованные его речами люди просились на работу в эти замечательные коллективы будущего.

 

37

 

Сопротивление коллективизации и "раскулачиванию" вызвало целый ряд крестьянских выступлений и восстаний против политики Советского правительства. Однако, не смотря на огромный размах антисоветского движения (только в 1930 году более 2, 5 миллионов крестьян приняли участие в 14 тыс. восстаниях, бунтах и манифестациях против режима), крестьянство не выдвинуло из своей среды лидеров сопротивления, подобных А. Антонову или Н. Махно, что предопределило поражение бунтарей. Стихийно вспыхивавшие крестьянские восстания одно за другим подавлялись в считанные дни частями ОГПУ и Красной Армии. Наиболее ожесточенное сопротивление коллективизации оказало население национальных окраин СССР. Сальские степи граничили с такими окраинами, и слухи о выступлениях долетали до села Жлобинского.

 

Из центра приходили сведения о постановлениях Правительства. ОГПУ получило приказ усилить работу по учету "социально опасных и антисоветских элементов" на селе. За год число учтенных увеличилось с 30 до 72 тыс. человек. Постановление ЦИК "О внесении дополнений в Уголовный Кодекс СССР" 1926 года: статья 58 ("Положение о преступлениях государственных"). Закон о введении смертной казни за антисоветскую пропаганду и агитацию (ст.58/10 УК СССР) "при массовых волнениях". В период обострения англо-советского конфликта 1927 г., ОГПУ начало многочисленные аресты кулаков и других "социально опасных и антисоветских элементов" во многих областях страны. Впоследствии эти операции рассматривались, как подготовительные к большим чисткам периода "борьбы с кулачеством" зимой 1929 - 1930 годов.

 

Ноябрь 1927 года был отмечен заметным падением поставок сельскохозяйственной продукции в государственные закрома. К декабрю эти поставки приобрели катастрофические размеры. И это произошло накануне работы XV съезд ВКП(б), одобрившего директивы по первому пятилетнему плану, и провозгласившему курс на коллективизацию. Съезд также утвердил исключение из партии Л. Троцкого, Г. Зиновьева и других лидеров так называемой "Объединенной оппозиции". По сводке ЦСУ дефицит товарного хлеба составил 128 млн. пудов. Несмотря на хороший урожай 1927 года, крестьяне обеспечили поставки только 4,8 миллиона тонн хлеба, вместо 6,8 миллионов тонн предыдущего года. Кризис хлебозаготовок И. Сталин назвал "кулацкой забастовкой".

В различных регионах страны были случаи убийств руководителей партийных ячеек и коммунистов. Классовая борьба продолжалась и после Гражданской войны. Вышло Постановление ЦИК и СНК "Об учреждении общих мест лишения свободы". И. Сталин выехал в Сибирь и на Урал в связи с "кризисом хлебозаготовок". Политбюро ЦК ВКП(б) направило местным властям циркуляр. Сложившаяся ситуация, прежде всего рост цен, объяснялась тем, что "частник и кулак использовали благодушие и медлительность наших организаций, прорвали фронт на хлебном рынке, подняли цены и создали у крестьян выжидательное настроение". В директиве обосновывалось требование чрезвычайных мер, содержалось прямое указание "арестовывать спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен", судить их "в особо срочном и не связанном с формальностями порядке". В газете "Правда" было опубликовано правительственное сообщение о ссылке в Среднюю Азию и Сибирь 30 "оппозиционеров" во главе с Л. Троцким.

1928.01 В своих выступлениях во время поездки в Сибирь И. Сталин выдвинул директиву по ликвидации кризиса: обязать крестьян сдать все излишки хлеба по государственным ценам; в случае отказа привлечь неподчинившихся к судебной ответственности по статье 107 ("спекуляция", до 5 лет лишения свободы) с конфискацией хлеба в пользу государства; 25% конфискованного хлеба распределить среди крестьян-доносчиков.

1928.03.01 Москва. Секретарь ЦК ВКП(б) В. Молотов объявил, что оценка работы местных парторганизаций будет прямо зависеть "от успехов в расширении посевов и коллективизации крестьянских хозяйств".

1928.04 Москва. Принят Закон о едином сельскохозяйственном налоге, которым были расширены льготы для колхозов и увеличен налог для кулацких хозяйств.

1928.05.28 Москва. Выступление И. Сталина на объединенном собрании преподавателей и студентов партийных вузов с изложением плана коллективизации сельского хозяйства.

1928.06.01-05 Москва. Первый Всесоюзный съезд колхозников (1-5.06.1928 г).

1928.07.01 Украинская ССР. За первое полугодие 1928 года произошло 117 террористических актов на селе против коммунистов, комсомольцев и незаможников.

1928.07.12 Москва. На завершившемся пленуме ЦК ВКП(б) (4-12.07.1928) И. Сталин выдвинул тезис об обострении классовой борьбы по мере развертывания социалистического строительства. Он также объявил законной ситуацию, когда крестьянство "переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары от промышленности. Это есть нечто вроде дани, нечто вроде сверхналога" для сохранения и увеличения высоких темпов развития индустриализации.

 

Возможно, что без эти мер воздействия не развивалось бы быстрыми темпами сельское хозяйство. В сальских степях появился "Гигант" - первый в СССР крупный зерносовхоз. Он был создан в 1928 году. Советское государство выделило для этого огромный массив незанятой крестьянами земли площадью в 124500 гектаров. Земли совхоза раскинулись между речками Маныч и Средний Егорлык с севера на юг на 73 километра и с запада на восток - на 40. Земли, готовой для засева, было лишь немногим более 9 процентов, остальное - целина, залежи. Задача заключалась в том, чтобы поднять целину и обратить первобытную степь в безбрежное море хлебов, создав в одном из самых глухих уголков Задонья мощную, самую крупную в мире фабрику зерна.

 

Рабочие совхоза "Гигант" совершили воистину трудовой подвиг летом и осенью 1928 года, вспахав 50 тысяч гектаров целинных земель Задонья. Они не имели современной сельхозтехники, но все же гигантовцы были первыми преобразователями степных просторов. Основатели совхоза, прибывшие на пустынный полустанок (ныне станция Трубецкая), жили сначала в палатках и легких бараках. Нелегко было начинать подъем веками нетронутой целины. Грузовых машин было мало, и семена, горючее, продукты доставлялись на поля на лошадях и волах. И, несмотря на все трудности, над степью стоял непрерывный гул моторов, и все новые и новые площади засевались зерном. А в это время на станциях Целина и Трубецкая строились элеваторы под будущий урожай. Неподалеку всего за несколько месяцев вырос целый городок с десятками жилых домов, электростанцией, мастерскими, гаражами, пекарней, клубом и баней - центральная усадьба совхоза.

 

Иван Игнатьевич находил время для семьи. В выходные дни проводились сельскохозяйственные ярмарки в станицах Мечетинской и Егорлыкской, и Резниковы на них ездили. Иногда брали с собой детей. Когда Лиде было 3 года, родители взяли ее с собой на ярмарку. На большой площади на горке стояла большая красивая церковь. На эту площадь в определенные дни из окрестных сел и деревень съезжались торговцы на ярмарку на телегах со всякой живностью и утварью. Посредине этой площади пролегала дорога. Народу было столько, что невозможно было протолкнуться. Родители отвлеклись, а Лида в этот момент выскочила на дорогу. В то же время с горы мчалась тачанка, запряженная двумя парами лошадей, и Лида мгновенно очутилась под одной из лошадей. Лошади остановились как вкопанные, а передние даже встали на дыбы. Люди были в ужасе, а Иван Игнатьевич не растерялся, выскочил на дорогу и выхватил Лиду из под лошади. Это было одно из ярких воспоминаний Лиды. Ей потом долго вспоминались копыта и живот серой лошади над ее головой.

 

1928.11.01 Брянский округ. Крестянское выступление в с. Удельные Уты против организации колхоза.

1928.11.07 Костромская губерния. В с. Починок-Крутый Кологривского уезда выстрелом через окно смертельно ранен председатель колхоза К. Манин.

1928.11.15 Жмеринка. Выездная сессия Винницкого окружного суда начала рассмотрение дела об убийстве секретаря сельсовета в с. Головчинцы Е. Короля в июле 1928 г: по делу проходят председатель сельсовета Г. Ковальчук, зам. пред Винницкого окр. исполкома М. Ковальчук, член президиума райисполкома И. Кершковский, председатель исполкома А. Палыка, председатель потребкооперации В. Любарский, учитель И. Сорока. Дело дало повод к "чистке" сельских Советов от "засилья кулацких элементов".

1928.11.28 Создание первой машинно-тракторной станции (МТС) им. Т. Шевченко в Березовском районе Одесского округа УССР.

1928.11 Москва. Пленум ЦК ВКП(б) снял со своих постов Н. Бухарина, А. Рыкова и М. Томского по обвинению в "правом уклоне". Пленум подтвердил линию на коллективизацию сельского хозяйства и курс на подготовку социалистического наступления по всему фронту.

Харьков. Завод "Серп и молот" выпустил первые пробные отечественные молотилки МК-1100.

1928.12.02 Жмерика. Приговор выездной сессии Винницкого окружного суда (15.11-2.12. 1928) по делу об убийстве секретаря сельсовета с. Головчинцы Е. Короля кулаками, проникшими в Советы: председатель сельсовета Г. Ковальчук и председатель потребкооперации В. Любарский - к расстрелу, зам. пред Винницкого окрисполкома М. Ковальчук - к 3 годам лишения свободы, член президиума райисполкома И. Кершковский - к 2 годам, учитель И. Сорока - к 1 году, председатель исполкома А. Палыка - к "общественному порицанию".

1928.12.19 Пензенский округ. В с. Красная Дубровка ударами топора в голову убит председатель сельсовета Я. Синев.

1928.12.26-30 Харьков. VI Всеукраинский съезд комнезамов (26-30.12.1928).

1928.12 Москва. СТО СССР запретил продажу тракторной техники единоличным хозяйствам.

1928. По данным ОГПУ в 1928 году было 709 крестьянских выступлений и 1307 террористических актов.

Украинская ССР. В с. Вязовец Ляховецкого района ликвидирована кулацкая террористическая организация.

 

1928-1929 гг. стали для Жлобы периодом кризиса. С лета 1928 года Дмитрий Петрович находился в длительном отпуске и жил в Павловской. Причины этого изгнания с ответственных должностей связаны с инспекцией колхозов Северокавказского края, проведенной в связи с тем, что весной 1928 года был сорван план хлебозаготовок. Особенно безрадостная картина открылась проверяющим в Кубанском округе. Протоколы заседаний бюро Северокавказского крайкома ВКП(б) содержали безрадостные факты - аналогичные тем, что сообщали Жлобе авторы тревожных писем, в ответ на которые он бездействовал. Окружком встретил критику комиссии в штыки, и за ней последовали "оргвыводы". За непонимание линии партии в деревне с должностей было снято несколько лиц, в том числе и бывший командир 18-й дивизии.

 

На героя войны тут же налетели недоброжелатели. Празднования 11-летия революции проходили без участия Жлобы. О герое войны словно забыли. В прессе отсутствовали упоминания о нем, о его дивизии, и это вызывало удивление его бойцов. Один из ветеранов подал ему идею, что для восстановления статуса было бы полезно написать мемуары, что Жлоба и сделал. Но в последующие годы забвение роли его частей в Гражданской войне продолжалось.

 

1929.01.06 Москва. Постановление ЦИК и СНК об отдаленных местах заключения.

1929.02 Продуктовые карточки, исчезнувшие с начала НЭПа, снова появились в советских городах.

1929.03.15 Тулупский округ. В с. Изюль во время собрания бедноты по вопросу налогообложения "кулаков", выстрелом из огнестрельного оружия убит председатель сельсовета Ф. Суранов.

1929.03.24 Пенза. Приговор Пензенского окружного суда по делу об убийстве председателя сельсовета Я. Синева в с. Красная Дубровка 19.12.1928 г: И.и М. Неволины приговорены к расстрелу.

1929.03.31 Тулуп. Приговор Тулупского окружного суда по делу об убийстве председателя сельсовета с. Изюль Ф.Суранова 15.03.1929 г: к расстрелу приговорены 5 человек - Н. Середа, Н. Одинцов, И. Серышев, А. Петрусев, О. Соболев.

1929.03 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "О весенней посевной кампании", в котором "расширение посевов" напрямую связывается с "коллективизацией крестьянских хозяйств".

1929.04.23 Москва. Завершил работу пленум ЦК ВКП(б), в ходе работы которого Генсек ЦК ВКП(б) И. Сталин добился осуждения группы Н. Бухарина, А. Рыкова, М. Томского, обвиненных в "правом уклоне".

1929.04.29 Москва. Завершила работу XVI конференция ВКП(б), утвердившая директивы 1-го пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР в 1929-1933 гг. и принявшая обращение "Ко всем рабочим и трудящимся крестьянам Советского Союза" с призывом мобилизовать все силы на выполнение пятилетнего плана и шире развертывать социалистическое соревнование.

1929.06.05 Москва. Постановление СТО "Об организации машинно-тракторных станций" (МТС) для механизации сельского хозяйства в колхозах.

1929.06.21 Москва. Постановление ЦИК и СНК "О мерах по укреплению колхозной системы" - новая фаза коллективизации, предусматривающая коллективизацию 8 тыс. крестьянских хозяйств к концу 1930 года.

1929.06.27 Москва. Постановлением ВЦИК и СНК, согласно которому все заключенные, приговоренные как минимум к трем годам лишения свободы, переводились на исправительные работы в лагерях с "целью освоения естественных природных богатств восточных и северных районов страны".

1929.06 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "Об участии профсоюзов в общественной жизни деревни", согласно которому на профсоюзы возложено оказание "шефской помощи" селу.

1929.08 Украинская ССР. За период с октября 1928 по август 1929 на Украине произошло 848 кулацких террористических актов против представителей Советской власти.

1929.09.18 Запорожье. Завод "Коммунар" выпустил первый советский зерноуборочный комбайн.

1929.09 Суммарный удельный вес кулацких хозяйств к осени 1929 года не превышал 3%, а численность 600-700 тысяч семей. За первые 9 месяцев в центральных областях РСФСР кулаками было огранизовано 1002 террористических акта, в т.ч. 141 поджог, 384 убийства, 70 ранений, 396 избиений.

1929.10.14 По решению ЦК ВКП(б) в стране проведен "День урожая и коллективизации".

1929.10.20 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "Об организации бедноты".

1929.10.31 Москва. "Правда" объявила о начале "сплошной коллективизации".

1929.11.07 Москва. В "Правде" опубликована статья И. Сталина "Год великого перелома", где он утверждал, что началось "массовое колхозное движение", удалось организовать "коренной перелом в недрах самого крестьянства" в пользу колхозов.

1929.11.10 Москва. Начал работу Пленум ЦК ВКП(б) (10-17.11.1929 г). В своем докладе пленуму В. Молотов заявил: "Вопрос о темпах коллективизации не ставится в рамках хозяйственного плана... Остается ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, четыре с половиной месяца, в течение которых, если империалисты впрямую не атакуют нас, мы сможем осуществить решительный прорыв в экономике и коллективизации". До Пленума были доведены сигналы с мест о спешке и принуждении при организации колхозов. С. Косиор сообщал о "десятках перегибов" на Украине: "У нас было несколько историй, когда переходили в коллектив целые села, а потом они быстро разваливались, и нас выгоняли оттуда с барабанным боем. Мы имели сплошную коллективизацию на территории десятков сел, а потом оказывалось, что все это дутое, искусственно созданное, а население в этом не участвует и ничего не знает".

1929.11.17 Москва. Завершил работу Пленум ЦК ВКП(б), исключивший из ВКП(б) Н. Бухарина и А. Рыкова и принявший решение о переходе к сплошной коллективизации и направлении 25-тысяч рабочих в деревню для укрепления колхозного строительства. В резолюции пленума "О сельском хозяйстве Украины и о работе на селе" утверждено решение завершить коллективизации в УССР в течении года.

1929.11.27 Москва. И. Сталин объявил о переходе от "ограничения эксплуататорских тенденций кулаков" к "полной ликвидации кулачества как класса".

1929.12.27 Завершила работу Всесоюзная конференция аграрников-марксистов (20-27.12). В заключительной речи И. Сталин объявил о переходе к политике ликвидации кулачества как класса, как об уже свершившемся факте.

Харьков. Письмо ЦК КП(б)У окружным и районным комитетам партии "О весенней посевной кампании и очередных практических задачах в области коллективизации".

1929.12 ОГПУ зафиксировало в период с января 1928 по декабрь 1929 года, более 13.000 бунтов и массовых выступлений в деревнях, во время которых десятки тысяч крестьян были арестованы.

Киев. Органами ОГПУ пресечена антисоветская националистическая деятельность "Союза вiзволення Украiни" (СВУ).

1929 СССР. Всего по данным ОГПУ в стране произошло 1027 крестьянских выступлений и 2391 случаев террора против представителей советской власти.

 

38

 

Навсегда запомнилась ветеранам Ростсельмаша встреча с великим пролетарским писателем Алексеем Максимовичем Горьким в 1929 году. Был жаркий августовский день. Во время обеденного перерыва рабочие решеточной мастерской вдруг увидели в окно, что по заводскому двору идет Горький. Алексей Максимович улыбался, всматривался в лица рабочих. До двухсот рабочих собралось в тесном помещении мастерской. Сюда прибежали каменщики, землекопы, монтажники, штукатуры. Кто-то смастерил из деревянного помоста трибуну.

 

- Скажите нам что-нибудь, - попросили рабочие.

 

- Что вам сказать, - взволнованно ответил писатель. - Ваша жизнь интересная, неоценимая. Это вам есть, что сказать.

 

- Жизнь наша простая, кладем кирпичи, землю роем, - промолвил один рабочий-каменщик.

 

- Нет, не простая ваша жизнь, - протестующе оказал Горький. - Перед всем миром встает русский народ, небывалые заводы строит. Вот вы кирпичи кладете, а в буржуазных газетах какой вой идет - про ваш завод пишут, смеются, удивляются, не верят. А вам доказать надо! Всему миру доказать, и я верю - вы докажете! Надо много, еще усилий и упорства, чтобы жить полной человеческой радостью. Будьте дружны, воспитывайте и закаляйте молодежь. Больше работы над собой, больше сознания, что делаете небывалое в истории человечества дело.

 

Алексея Максимовича провожали все рабочие. Взволнованный, он шел через груды щебня, досок, кирпича. Вокруг вырастали стены цехов, и рабочие знали, что этот большой человек так же, как и они, уже видел огромные цехи, гудящие станки и новые выпущенные на поля машины. Великий буревестник верил в наш завод. Свои лучшие ударные бригады сельмашстроевцы назвали его именем.

 

Весной 1929 года поля построенного зерносовхоза "Гиганта" покрылись темно-зеленым ковром озимых хлебов. На поля приходили крестьяне-единоличники, присматривались, сравнивали, удивлялись. На их клочках земли озимые хлеба были куда хуже. В "Гиганте" землю пахали тракторами, вспашка была глубокой, растения прочно укоренялись. Гигантовцы весной сеяли яровой хлеб. А летом на шестистах квадратных километрах отливали золотом созревшие хлеба. Совхоз собрал хороший урожай - в среднем по 70 пудов с гектара, в то время как в соседних селах и хуторах крестьяне-единоличники получили лишь по 40 пудов. Весть о том, что "Гигант" собрал почти двойной урожай, разнеслась по всей стране. В совхоз стали приезжать делегации крестьян даже из отдаленных районов страны. Только за один 1930 год "Гигант" посетили 50 тысяч экскурсантов. Они убеждались в превосходстве крупного социалистического хозяйства над мелким, единоличным.

 

Совхоз "Гигант" был хорошим примером, указывающим единственно правильный путь десяткам миллионов крестьян. Навсегда остался в памяти у первых рабочих "Гиганта" праздник урожая 1929 года. На праздник приехал великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький.

 

Чему учит "Гигант"?- говорил Горький, обращаясь к рабочим совхоза. - Мне кажется, что это яркое свидетельство того, что рабочий класс - действительно гигант, выдвинутый историей для решения невиданных задач. Хозяйствуя на фабриках, рабочие в один год показали, что они могут хозяйствовать и на земле. Таких начинаний, как ваше, уже не одно... Наш рабочий класс - явление изумительное. Его творческие силы неисчерпаемы. Что значит Сельмашстрой? Ведь это революция. А Сталинградский тракторный? Нам, людям, творящим новую жизнь, надо быть жадными ко всему новому, ко всему, что способствует нашим успехам. Необходимо как можно больше и лучше работать, иначе не опередишь других.

 

Горький был знаменит. Не вдаваясь в обсуждение его творчества и личности, можно просто отнестись к нему как к некоторому символу. А символы были нужны новому государству. Создавался образ советского человека, человека труда. На пути к бесклассовому обществу нужно было стирать грани, созданные многими десятками и сотрями лет. Горударство рабочих и крестьян нуждалась в своих символах. Потому, в поиске истинных ценностей не всегда было понятно, а что делать с прежними ценностями. Иногда их отвергали, а иногда брали с собой в общество будущего. Гражданская война и сформировала определенное отношение к представителям различных слоев населения. Было ли достаточно времени, чтобы разобраться во многих понятиях, или достаточно было навешивать ярлыки, и действовать соответственно.

 

Иван Игнатьевич считал, что проще всего было понятие пролетарий или рабочий. Среди крестьян уже существовали определенные грани, и лучше всего эти грани было стирать. А кем был сам Иван Игнатьевич. Может быть мещанином? Мещанин - в русском обществе был сложившимся культурным стереотипом, хотя и существовал каких-нибудь двести лет. В. И. Даль определил значение слова "мещане" только как горожане низшего разряда. В дальнейшем это понятие приобретало меняющийся смысл, но всегда в негативную сторону.

 

Первые бытописатели вкладывали смысл мещанства в простую жизнь среди тепла, уюта и достатка. Мещанами были люди без особых амбиций. Миллионы людей жили с единственным призванием - честно наслаждаться жизнью. Но вскоре после выхода повестей бытопитателей, появились статьи А. И. Герцена, где он осуждал мещанство. В результате европеизации, по его оценке, появилась новая городская цивилизация "местных" - мещан, лишенных индивидуальности, духовности, немного вульгарных, но сытых, благополучных и весьма довольных собой. Симпатии "властителя дум" были не на их стороне. Мещанам Герцен противопоставлял интеллигентов, живущих активной духовной жизнью. С этого момента и началось хуление этих новых "отверженных".

 

"Презрение к мещанству в высшей степени черта русского общества, именно презрение к буржуазной сосредоточенности на собственности, на земных благах, на том, чтобы "жить как все", иметь хорошую обстановку, платье, квартиру", - писал Н. О. Лосский. Мещанство и купечество стали самыми презираемыми слоями русского общества. Дворян раздражало стремление этих "людишек" вырваться из бедности, устроиться в жизни, пробиться наверх, и, самое главное, что это у них получалось подчас лучше, чем у беднеющих "благородных". Не будем закрывать глаза на то, что классическая линия русской литературы - дворянская по происхождению; она-то и сформировала культурный стереотип вульгарной "обывательщины" и "стяжательства". Но действительную мощь он приобрел у символистов - Д. С. Мережковского, К. Д. Бальмонта, А. Белого, у которых мещанство было возведено в ранг мирового зла.

 

Вот, как раз для М. Горького тема борьбы с мещанством и стала центральной в творчестве. Как раз, само определение "мещанство", "мещанин" в особом значении получило распространение именно через произведения Горького. Его нередко обвиняли в том, что он имеет в виду не столько определенную сословную группу, сколько целый мировоззренческий комплекс, носителями которого могут быть представители самых различных групп населения. Мещанин осуществляет себя в кругу узкого выбора жизненных проблем, исчерпывающихся потребностями сытости, покоя, наслаждения, при равнении на посредственность..

 

В дальнейшем, говоря опять же о Горьком, В. В. Набоков дал определение мещанской культурной среды как промежуточной, занимающей положение между крестьянством и нижней ступенью среднебуржуазного класса. Утратив прочную связь с землей, этот класс людей не приобрел взамен ничего, что могло бы заполнить образовавшуюся пустоту, и перенял худшие пороки среднего слоя без искупающих их добродетелей. Мещанство многое унаследовало от своей подосновы, крестьянской общины: взаимопомощь, оказание взаимных неоплачиваемых услуг в рамках "сохозяйствования" субъектов, приверженность традиционной культуре, патриархальные порядки в семье, ожидание опеки со стороны государства. Все это делало мещанина в бóльшей степени городским "крестьянством", чем буржуазным слоем; в его "моральной" экономике не было предпринимательских практик.

 

По мнению Д. И. Мережковского: "У голодного пролетария и у сытого мещанина разные экономические выгоды, но метафизика и религия одинаковые - метафизика умеренного здравого смысла, религия умеренной мещанской сытости". Мещанами были мелкие торговцы и ремесленники, служащие и чиновники небольшого ранга. По менталитету и образу жизни к ним примыкали кадровые рабочие из тех, кто давно осел в городе, имел тут семью и жилье. Мещане были тем слоем, представители которого в наименьшей степени призывали революцию. Им не нужна была земля; контроль над фабриками и заводами их волновал в малой степени. Ведь опытные служащие и рабочие со стажем и так не были обделены уважением администрации. Торговцы и ремесленники дорожили своим скромным имуществом, а лозунги о равенстве у них рождали тревогу. Лишь война была той общей бедой, которая делала желание перемен всеобщим. Вовлеченные в революцию не по своей воле мещанские слои стали кадрами для низшего и среднего звена нарождающейся советской бюрократии. В ходе национализации они лишились собственности, до предела обнищали, но опыт выживания прежних поколений городских низов позволил им приспособиться и в новых условиях.

 

Новая власть была заинтересована в притоке новых кадров, ведь большевиков с дореволюционным стажем было около 10 тыс. на все страну. В годы "военного коммунизма" заметной оказалась роль принуждения к труду по принципу "кто не работает, тот не ест". А необходимость поддерживать жизнеспособность государственного аппарата диктовала необходимость привлечения в него грамотных горожан сомнительного социального происхождения и даже устанавливать им определенные преимущества. Но и это нужно было регулировать, большевики хотя и нуждались в специалистах, но постоянно держали их в напряжении, периодически проводили чистки.

 

Новый госаппарат задыхался от недостатка грамотных людей. И вот, во главе какого-либо промышленного комитета ставили недоучившегося студента-медика, что было еще не самым худшим вариантом, так как другим учреждением командовал бывший шарманщик. Комиссарами становились двадцатилетние приказчики галантерейных магазинов. Власть вынуждена была считать главным не социальное происхождение, а стойкость большевистского мировоззрения. Бывшие царские полицейские, околоточные надзиратели, унтер-офицеры, оставшись без работы при Временном правительстве, быстро нашли вакансии и превратились в советских карательных чиновников; ведь суть их профессии - подавление, осталась та же, просто раньше были революционеры, теперь - контрреволюционеры, отмечал один из юристов, наблюдавших их работу.

 

Низший слой советской бюрократии составляли так называемые "советские барышни". Их отличали низкая степень грамотности и "абсолютное нежелание хоть сколько-нибудь вникнуть даже в ту механическую бумажную работу, которую они выполняют". Рабоче-крестьянская инспекция (Рабкрин) стремилась поднять производственную дисциплину, боролась с опозданиями в системе главков и наркоматов. Но это было бы эффективно, иронизировал один из бывших советских служащих, если бы "к каждой барышне приставить на все время по коммунисту". Условия же жизни канцелярских служащих были тяжелы: мизерное жалование, паек также невелик, но зато "совслужащих" не привлекали на принудительные работы, и они имели право обедать в дешевых "комиссариатских" столовых.

 

На национализированных предприятиях вместо скрывшегося владельца директором становился его бывший управляющий. Постепенно из бывших служащих и приказчиков, частных собственников, людей свободных профессий, чиновников всех ведомств, вплоть до полиции, сложилась категория "ответственных" работников. Жалование этой категории служащих было невелико, но в их распоряжении находились огромные материальные ценности, и многие из них злоупотребляли служебным положением. Мещанская инициатива и приспособляемость, идеологическая индифферентность слоя, составившего основу хозяйственных и советских (муниципальных) структур, привели к тому, что "перерождение" нового аппарата началось с первых же месяцев Советской власти параллельно с процессом его становления. Длительное время бытовало мнение о том, что именно мелкобуржуазное перерождение, поразившее в годы НЭПа Советскую власть и партию, стало причиной многих негативных процессов в нашей стране, вплоть до культа личности.

 

После окончания Гражданской войны писатели, революцией призванные, взяли на себя миссию продолжения не штыком, а пером борьбы с контрреволюцией, к которой было отнесено и мещанство, как мелкобуржуазная культура, страшная своей серостью и массовостью, угроза революционным завоеваниям. Впрочем, и потом они заняли прочное место среди интеллигентов, совести нации, и всегда против чего-нибудь боролись, даже против революционных завоеваний. Народ их слушал и хвалил.

 

А в годы НЭПа бывшие партизаны и члены партии просились на хозяйственные должности. Часто мотивом для смены места работы служил небольшой размер государственного жалования. Но комплекс идеи воздаяния за революционные подвиги включал не только надежду на льготное трудоустройство, но и широкий набор социальных преимуществ. Ветераны рассчитывали, что привилегии будут распространяться и на их детей. Ужесточение конкуренции на рынке труда приобретало даже оттенок классовой борьбы. В 1920-е гг. 10% обратившихся в Комиссию бывших красных партизан просили поддержать ходатайство о награждении их орденом Красного знамени. Во второй половине 1920-х гг. власть дала понять, что прошлые заслуги для нее уже мало значат, что верность ей надо подтверждать каждый день заново.

 

Апробация коллективных форм хозяйствования начала осуществляться с начала 1920-х гг. Уже на ранних этапах были очевидны проблемы, связанные с тем, что уравнительность и высокий уровень обобществления труда и собственности плохо ложились на природные инстинкты крестьянства. Из кооперативного партизанского товарищества сообщалось, что крестьяне получают землю, нарезают ее на всех членов и обрабатывают каждый свой надел, т.е. воспроизводят общинную систему землепользования. На Кубани, после регистрации и землеустройства, члены коллективного хозяйства "каждый работает сам себе". Объединяться в колхозы крестьян заставило малоземелье, а земли из Госфонда выделялись только коллективным хозяйствам.

 

Переход к сплошной коллективизации не встретил понимания у многих ветеранов. Один из жителей села Песчанокопского писал, что его теперь считают не красным партизаном, а бандитом за то, что он не записывается в колхоз. Но большинство ветеранов постепенно приспособились к новой линии партии, найдя постепенно в ней свои преимущества. Был еще другой существенный признак той эпохи. Искали вредителей, шпионов, бывших белогвардейцев и пр. Все чаще в партизанские комиссии стали поступать доносы. Началась лихорадка доносительства. Доносили, даже не зная кого бы обвинить.

 

1930.01.05 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству". По плану Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга должны были стать зоной сплошной коллективизации осенью 1930 года, другие производящие зерно сельскохозяйственные регионы - на год позднее. Коллективизацию намечено завершить в 1932 году.

1930.01.11 Москва. В "Правде" опубликована передовая статья "Ликвидация кулачества как класса становится в порядок дня". В ней прозвучал призыв "объявить войну не на жизнь, а на смерть кулаку и в конце концов смести его с лица земли".

1930.01.15 Москва. Политбюро ЦК ВКП(б) создало специальную комиссию В. Молотова для выработки конкретных мер по ликвидации кулачества.

1930.01.16 Москва. Постановление ЦИК и СНК СССР "О мерах борьбы с хищническим убоем скота", согласно которому крестьяне, забившие скот или подстрекающие к этому других, лишались права пользоваться землей, их скот и сельскохозяйственный инвентарь конфисковывались, а сами они привлекались к уголовной ответственности.

В селе Ново-Томниково Алгасовского района за неуплату налогов была опечатана церковь. "Через 2 часа через набат собралась толпа женщин и мужчин в 400 человек, кричали бей комсомольцев и коммунистов. Ищите керосина, выжечь избу-читальню. Через 2 часа толпа разошлась. На место выбыли агенты УРО".

1930.01.20 В стране коллективизировано 21, 6% крестьянских хозяйств, в т.ч. на Украине - 15, 4%

1930.01.23 Харьков. Постановление ЦК КП(б)У "О мерах против кулачества".

1930.01.26 Воронеж. На седьмом пленуме обкома ЦЧО с докладом "О мерах ликвидации кулачества как класса в связи со сплошной коллективизацией ЦЧО" выступил И. Варейкис. В качестве практических задач были названы: в течение февраля - марта 1930 года раскулачить 90 -105 тысяч хозяйств, за пределы области выселить 12 - 13 тысяч кулацких семей, по отношению к "главарям-активистам, чуждым контрреволюционным элементам применять такие меры идейного воздействия, как тюрьма, расстрел".

1930.01.27 Воронеж. Завершил работу седьмой пленум обкома ВКП(б) ЦЧО. В заключительном слове первый секретарь обкома И.Варейкис объяснил "непонятливым товарищам", по каким критериям определять кулака: "Рассуждение о кулаке есть схоластика - гнилая, бюрократическая, бесцельная, никому не понятная, и, к тому же, очень вредная. Спросите у бедноты, у батрачества - они вам скажут, кто кулак. Они вся та база, на которую вы будете опираться в деревне".

1930.01.30 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации". Им предписывалось провести конфискацию у кулаков средств производства, скота, хозяйственных и жилых построек, предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции и семенных запасов. Хозяйственное имущество и постройки передавались в неделимые фонды колхозов в качестве взноса бедняков и батраков, часть средств шла в погашение долгов кулацких хозяйств государству и кооперации. Постановление предписывало, что число раскулачиваемых по районам не должно превышать 2 - 5 процентов всех крестьянских хозяйств. Вместе с тем для районов сплошной коллективизации (Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга, Центрально-Черноземная область, Урал, Сибирь, Украина, Белоруссия и Казахстан) в постановлении указывались цифры "ограничительных контингентов", подлежащих высылке в отдаленные районы страны: 60 тысяч хозяйств (семей) первой категории и 150 тысяч - второй.

1930.01 В условиях сплошной коллективизации были организованы спешные перевыборы многих сельских советов. В районах, где происходили перевыборы, резко возросло число людей, лишенных избирательных прав. В январе произошло 402 массовых выступления крестьян против коллективизации и раскулачивания, в которых участвовало 125 тысяч человек. В этом же месяце власти начали кампанию по искоренению "частного предпринимательства". Эта операция была направлена против торговцев, ремесленников, а также многих представителей свободных профессий.

1930.02.01 Москва. Постановление ЦИК и СНК "О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством". Органам Советской власти на местах предоставлено право применять против кулаков все необходимые меры - отбирать землю, конфисковывать имущество и выселять за пределы районов и областей. Раскулачиваемые делились на три категории. К первой относился "контрреволюционный актив" - участники антисоветских и антиколхозных выступлений. Они сами подлежали аресту, а их семьи - выселению в отдаленные районы страны. Ко второй, "крупные кулаки и бывшие полупомещики, активно выступавшие против коллективизации". Их выселяли вместе с семьями в отдаленные районы. К третьей - "остальная часть кулаков". Она подлежала расселению специальными поселками в пределах районов прежнего своего проживания. На 1 февраля в стране коллективизировано 32, 5% крестьянских хозяйств.

1930.02.03 Москва. В передовой статье "Правды", написанной по прямому указанию И. Сталина, заявлялось: "Последняя наметка коллективизации - 75 процентов бедняцко-середняцких хозяйств в течение 1930-1931 года - не является максимальной".

1930.02.06 Согласно директиве председателя ОГПУ Г.Ягоды N 44.21 началась операция по "изъятию" шестидесяти тысяч кулаков "первой категории". В первый день операции ОГПУ было арестовано 15 985 человек.

1930.02.09 Число арестованных ОГПУ "кулаков" достигло 25 245 человек.

1930.02.15 Москва. Спецсводка ОГПУ: "При ликвидации кулаков как класса изъято из обращения в массовых операциях и при индивидуальных чистках 64 589 человек, из них в ходе подготовительных операций (1 категории) 52 166 человек, а в ходе массовых операций - 12.423 человека".

1930.02.18 Москва. Постановление пленума ВС СССР о применении к кулакам 58 статьи УК СССР.

1930.02.20 Москва. Директива ЦК ВКП(б) ОГПУ в течение шести месяцев подготовить районы для расселения раскулаченных семей на 200-300 тысяч семей под управлением специальных комендатур.

На 20 февраля в стране коллективизировано 52, 7% крестьянских хозяйств.

1930.02.21 Москва. Совещание Политбюро ЦК ВКП(б) с партруководством РСФСР и УССР по выработке мер по исправлению "ошибок" в районах сплошной коллективизации и срочному внесению изменений в Примерный Устав сельхозартели.

1930.02.24 Харьков. Директива Генсекретаря ЦК КП(б)У С.Косиора местным парторганизациям с задачей "коллективизировать .всю Украину - к осени 1930 г."

1930.02.27 Москва. Сообщение ОГПУ о раскрытии националистической подпольной антисоветской организации "Союз вiзволення Украiни" (СВУ), действующей на территории УССР в 1926-1929 гг.

Воронеж. Первый секретарь Центрально-Черноземного обкома ВКП(б) И.Варейкис обратился к И. Сталину с телеграфным запросом, в котором просил разрешения привлечь к борьбе с крестьянством кадровые формирования Красной Армии.

1930.02 Москва. Начиная с февраля 1930 года всем членам Политбюро ЦК ВКП(б) рассылаются сводки ОГПУ о положении в стране. Из сводок ОГПУ стало известно 736 крестьянских выступлений против коллективизации с участием 220 тыс.чел. и 1487 волнениях, вызванных гонением на церковь.

Центрально-Черноземный район. Судебно-следственные бригады по посевной кампании и коллективизации сельского хозяйства ЦЧО в течении января-февраля осудили 4 562 человека, из них 14 человек были приговорены к расстрелу.

Северный Кавказ. Массовые волнения и восстания в селах и станицах Барашковское, Весело-Вознесенское, Константиновская, Новый Егорлык, Ново-Манычское. Вооруженные выступления кубанских казаков: в станице Ставропольской под руководством А. Проскуры и бывшего красного партизана А. Антоненко; в станице Троицкой под руководством Архипенко; в станице Успенской под командованием братьев Дергаусовых; в станице Петропавловской под руководством А. Лугового; в станицах Ново-Марьевской и Ново-Троицкой.

Украинская ССР. Крестьянские восстания против коллективизации в ряде районов Шепетовского, Тульчинского, Бердичевского и Одесского округов.

1930.03.01 Москва. ЦИК и СНК СССР утвердили новый Примерный Устав сельхозартели.

На 1 марта в стране коллективизировано 56% крестьянских хозяйств, в УССР 62, 8%.

Ростов-на-дону. Штаб СКВО доложил, что с 5.02 по 1.03.1930 г. по Северо-Кавказскому краю было "изъято" 26 261 человек, в большинстве - казаков.

1930.03.02 Москва. В газете "Правда" опубликована статья И. Сталина "Головокружение от успехов", в которой осуждались многочисленные случаи нарушения принципа добровольности при вступлении в колхозы, а также перегибы при "раскулачивании". Реакция на статью последовала незамедлительно, только за один март больше пяти тысяч крестьян покинули колхозы. В этом же номере был опубликован Примерный устав сельскогозяйственной артели.

1930.03.14 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении".

1930.03.15 Украинская ССР. ОГПУ УССР арестовало в течение сорока дней с 1 февраля по 15 марта 26 тыс.человек, из которых 650 были приговорены специальными судами к расстрелу.

1930.03.17 Москва. ЦК ВКП(б) постановил командировать членов Политбюро на Украину, в Центрально-Черноземную область и на Северный Кавказ для оказания помощи местным работникам "в исправлении ошибок", укреплении колхозов и подготовке к весеннему севу.

1930.03.19 Киев. Письмо ЦК КП(б)У парторганизациям Украины с требованием "вести решительную борьбу против левацких искривлений, растерянности и хвостизма в колхозном строительстве".

Украинская ССР. В Шепетовском округе за десять дней (10-20.03.1930 г) из колхозов вышло 45% крестьянских хозяйств.

1930.03 В течение всего марта центральные власти получали ежедневно доклады ОГПУ о массовых выступлениях в западных областях Украины, в районах Черноземья, на Северном Кавказе и в Казахстане. Всего ОГПУ насчитало в этот месяц 1.642 массовых выступлений против коллективизации с участием 750 тыс.человек.

За январь-март 1930 года в РСФСР зарегистрировано 2700 массовых выступлений против коллективизации, в которых участвовало около 1 миллиона человек. На Украине только в марте был зарегистрирован 521 теракт, в Центрально-Черноземной области - 192.

1930.04.02 Москва. Постановление ЦК ВКП(б) "О льготах для колхозов", согласно которому на 2 года отменено взимание налога на колхозный скот и сокращена общая сумма с/х-налога на 1930/1931 гг.

Закpытое письмо ЦК ВКП(б) всем партийным организациям о снижении темпов коллективизации, поскольку ситуация гpозила вылиться в "шиpокую волну повстанческих кpестьянских выступлений", и "добpая половина наших "низовых" pаботников была бы пеpебита кpестьянами, был бы соpван сев, было бы подоpвано колхозное стpоительство и было бы поставлено под угpозу наше внутpеннее и внешнее положение". В директиве указано, что "политика укрепления союза с середняком при опоре на бедноту и беспощадной борьбы с кулачеством стала подменяться насквозь враждебной ленинизму политикой командования в отношении середняка". В закрытом письме ЦК признавались повстанческое движение на Украине, Северном Кавказе и в Казахстане, массовые выступления крестьян в ЦЧО, Московской области, Сибири, Закавказье и Средней Азии, "перерастающие в антисоветское движение".

1930.04.05 Киев. Постановление ВУЦИК и СНК УССР "О воспрещении аренды земли и применения наемного труда в индивидуальных крестьянских хозяйствах в районах сплошной коллективизации".

1930.04.07 Москва. СНК утвердил "Положение об исправительно-трудовых лагерях", в которые должны направляться осужденные на срок 3 лет и выше, а также все осужденные Коллегией ОГПУ. (Создан ГУЛАГ).

1930.04 В апреле число крестьянских восстаний и стычек с властями понизилось, хотя все равно было зарегистрировано 1992 массовых выступления. Всего же по данным ОГПУ за январь-апрель 1930 года произошло 6117 антиколхозных выступлений, насчитывавших 1 755 300 участников, из которых 800 было подавлено с применением оружия. Во время этих событий пострадало 15 тыс.работников ОГПУ, многие из них были убиты и ранены.

1930.05.20 Москва. Постановление ЦИК и СНК о строгой изоляции осужденных за контрреволюционные преступления (58 статья УК СССР).

1930.06.01 После массового выхода из колхозов весной 1930 г., процент коллективизации по стране упал до 23, 6%.

Украинская ССР. За пять месяцев 1930 г. в УССР раскулачено 90 тыс.крестьянских хозяйств. За тот же период на Украине было совершено 1,5 тыс. террористических актов против колхозных активистов.

1930.06.14 Ростов-на-Дону. На год раньше срока закончено строительство завода "Ростсельмаш".

1930.07.01 Всего по стране к июлю 1930 года было раскулачено свыше 320 тыс.кулацких хозяйств.

1930.08 256 антиколхозных выступлений в августе.

1930.09 Москва. Письмо ЦК ВКП(б) "О коллективизации" с требованием к местным парторганизациям ускорить темпы коллективизации. И. Сталин дал указание В. Молотову "открыто пойти на максимальное увеличение производства водки".

1930.12 Москва. Предс. СНК В. Молотов назначен также председателем СТО СССР. Пленум ЦК ВКП(б) постановил довести долю коллективизированных хозяйств за 1931 год по стране до 50%, а в основных зерновых районах - до 80 %. По сообщениям спецсводок ОГПУ в декабре 1930 г. настроения центрально-черноземного крестьянства стали упадническими. Число антиправительственых выступлений заметно уменьшилось.

Киев. Арест ОГПУ группы офицеров Киевского ВО по обвинению в организации контрреволюционного заговора.

1930 В течение 1930 года около 2,5 миллионов крестьян приняли участие в 14 тыс. восстаниях, бунтах и манифестациях. Наиболее беспокойным регионом была Украина, области на западе Украины, в частности, на границах с Польшей и Румынией, которые буквально вышли из-под контроля органов советской власти, некоторые районы Черноземья и Северный Кавказ. Согласно данным ОГПУ, только приговорено к смертной казни около 20200 участников антиколхозных выступлений. К концу 1930 года число раскулаченных достигло 700 тыс. человек. Крупные крестьянские выступления (включавшие до 1000 человек) были в Поволжье, на Украине, в Сибири, на северном Кавказе, в Казахстане. Против них применялись войска. В сводке ГПУ, присланной И. Сталину, указываются "сильно пораженные районы": ЦЧО, Украина, Московская область, Узбекистан, Белоруссия, Грузия, Дагестан, Северо-Кавказский край, Киргизия. Просто "пораженные" районы: нижняя Волга, Западная область, Армения. Всего в 1930 году было 13 754 массовых выступления. Из них "женских восстаний" - 3712.

В 1930 году ОГПУ ликвидировало "206 белогвардейско-кулацких подпольных групп в Московской области", "32 контрреволюционные организации и 190 кулацких групп" в Нижне-Волжском крае, "церковно-монархическую организацию" в Вятке, и большое число групп "кулаков и белогвардейцев" в Поволжье, Центрально-Черноземной области, в западной Сибири, на Северном Кавказе и на Дону.

 

39

 

Ивану Игнатьевичу было нелегко справляться со своими обязанностями. Приходилось не только выполнять поручения Советской власти, но и быть этой властью. Он следил за тем, что происходило в стране. А то, что происходило, здесь кратко упоминалось. Для выполнения задач нужно было понимать, что происходит. Для многих крестьян коллективизация воспринималась как бедствия и страдания. Часто крестьяне упоминали о якобы хорошей жизни российских крестьян и успешном развитии сельского хозяйства России до 1917 года.

 

Конечно, всегда в деревне даже при крепостном режиме имелся небольшой слой жителей, которые не бедствовали, как основная масса крестьян, часто это были дворовые люди у помещиков. После отмены крепостного права появился сравнительно небольшой слой зажиточных крестьян, коих стали называть кулаками. Но большинство российских крестьян находились в тяжелых материальных и иных условиях. Крепостничество, близкое к рабству, продолжалось в России дольше, чем в любой европейской стране. И даже после его формальной отмены в 1861 году основная масса крестьян так и не добилась зажиточной жизни. Не помогли этому и реформы П. Столыпина.

 

Действительно до революции 1917 года Россия производила огромное количество зерна, посевы которого составляли 88,6 % всех посевов. Зерно являлось основной экспортной статьей России. Вместе с тем урожайность зерновых в ней была одной из самых низких в мире. А основным товарным производителем зерновых являлись помещики. Но ведь сельскохозяйственные работы вели крестьяне, а доля основной массы крестьянства в товарной продукции была сравнительно небольшой. По существу, экспорт зерна производился за счет нехватки зерна и другого продовольствия и для основной массы крестьян, и для другого населения страны. Отсюда в стране часто возникал голод, и вымирали сотни тысяч населения. Поэтому преувеличивать мнимые успехи сельского хозяйства в Российской империи не было оснований. Достаточно было вспомнить, что свидетельствовали великие русские писатели Тургенев, Некрасов, Толстой, Чехов и др. о тяжелом и бесправном положении крестьянства в их время.

 

Первая мировая и гражданская войны, революции 1917 года серьезно подорвали сельское хозяйство России. Помещичьи хозяйства были ликвидированы, земля формально была передана крестьянам, большинство из которых просто не могли ее эффективно обрабатывать. Число мелких крестьянских хозяйств тогда составляло 25 млн. по сравнению с 16 млн. в 1913 году. Правда большинство 60% это были середняцкие хозяйства, кулаков было 5%, бедняков 35%. В 1928 году 9,8 % посевных площадей вспахивалось сохой, три четверти посевов проводились вручную, уборка 44 % зерновых производилась серпом и косой, 40,7 % обмолота делались цепом и др.

 

После революции большевистское правительство выдвинуло в качестве одной из задач социалистических преобразований кооперирование сельского хозяйства. Теоретически эта идея была обоснована в последних работах Ленина, который считал, что, во-первых, мелкотоварное сельское хозяйство не сможет обеспечить страну продовольствием и сельскохозяйственным сырьем. Во-вторых, оно постоянно будет порождать социальную базу капиталистических отношений. В связи с этим начались ломка сельскохозяйственных структур страны и, по-существу, принудительный перевод крестьян, а они составляли большинство населения, в кооперативы с сельскохозяйственным инвентарем и скотом. Большевики считали этот процесс продолжением Октябрьской революции. В результате страна, ее население пережили огромные лишения и невзгоды, вновь погибли миллионы людей. Пострадало и сельскохозяйственное производство.

 

Обстановка в сельском хозяйстве осложнилась еще больше в связи с вдвинутым в 1925 году курсом на индустриализацию страны. Для ее проведения помимо прочего нужна была огромная рабочая сила, которая пополнялась, прежде всего, за счет бедных крестьянских масс, покидавших деревню. А рост численности городского населения требовал увеличить производство хлеба и других продовольственных товаров. К тому же в ряде регионов СССР (преимущественно на Украине и Северном Кавказе) выпали неурожайные годы. К этому добавилась так называемая хлебная стачка со стороны производителей зерна, а также рост цен на продовольственные продукты. Власти во многих районах СССР даже пытались вернуться к методам продразверстки, чтобы обеспечить городское население продовольствием.

 

В этих условиях большевики провозгласили в 1927 году курс на коллективизацию деревни. 1 августа 1928 г. по инициативе Сталина было принято Постановление ЦИК и СНК СССР "Об организации крупных зерновых хозяйств". Ряд партийных и советских деятелей (Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, М. П. Томский) не были с этим согласны и предложили снизить темпы индустриализации, отказаться от развертывания коллективизации, остановить наступление на кулачество, допустить свободную продажу хлеба, поднять на него цены в 2-3 раза, а также закупать хлеб за границей. Но эти предложения были отвергнуты, началась сплошная коллективизация деревни.

 

С весны 1929 началось быстрое увеличение числа коллективных хозяйств. Зачастую их создание осуществлялось принудительно, крестьян насильно сгоняли в "коммуны" с обобществлением всего имущества. Многие районы соревновались между собой в том, кто быстрее осуществит коллективизацию. 1929 год Сталин объявил годом "коренного перелома в развитии нашего земледелия", отметив, что "Мы перешли в последнее время от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса". В действительности шел процесс не только "ликвидации кулачества", конфисковывалось имущество и у так называемых подкулачников, то есть середняков, бедняков и даже батраков, уличенных в прокулацких и антиколхозных действиях, произошло разорение не только кулацких, но и середняцких хозяйств. Крестьяне не желали отдавать свое имущество и скот в колхозы и предпочитали резать скот и сокращать посевные площади. В кампанию по раскулачиванию были вовлечены массы бедных крестьян. Часто крестьяне просто сводили счеты с соседями или были заинтересованы в захвате их имущества. Страна фактически была ввергнута в состояние гражданской войны. У кулаков не только отбиралось имущество, они подлежали выселению в Сибирь и другие отдаленные районы. Раскулачивание в очень многих случаях становилось мерой устрашения середняков, не хотевших вступать в колхозы. Но, все-таки, в краичайшие сроки удалось спасти сельское хозяйство и сделать его подконтрольным государству, а не стихийному рынку.

 

В 1930 году Ивана Игнатьевича назначили на должность Председателя Егорлыкского райисполкома. Вся семья переехала в станицу Егорлыкскую Мечетинского района Ростовской области. Семья Резниковых была большая, 8 человек, и их поселили в большой кулацкий дом. Андрей продолжал учиться в Ростовском индустриальном институте, где познакомился со своей однокурсницей - Ниной Растеряевой.

 

Нина Растеряева происходила из знатной семьи. В начале ХХ века на Кавказе жил очень богатый человек - миллионер Иван Илларионович. Он имел несколько тысяч овец и фабрику по обработке шерсти. У него была дочь Анна и сын Владимир. У Ивана Илларионовича работал один пастух - брюнет необыкновенной красоты, звали его Владимир Петрович. Дочь этого миллионера, Аня, влюбилась в этого пастуха. Иван Илларионович, чтобы их разлучить, отправил Аню учиться в Париж. А мать Ани, проявив участие к чувствам дочери, дала деньги пастуху, чтобы он поехал в Париж и учился вместе с Аней. Матери Ани приходилось красть деньги у своего мужа, Ивана Илларионовича, и посылала их пастуху Владимиру. Аня и Владимир поженились в Париже и в 1910 году у них родилась дочь - Нина Растеряева. В Париже Нина жила с родителями до революции.

 

Во время Октябрьской революции Иван Илларионович сдал в фонд советского государства несколько тысяч овец. За это ему предложили выбрать для местожительства любой город Советской России, и он выбрал Ростов. Ивану Илларионовичу была предоставлена большая квартира из 7 комнат в центре Ростова на площади Карла Маркса. В этой квартире жила вся большая семья Ивана Илларионовича: Анна Ивановна с мужем Владимиром Петровичем, дочерью Ларисой и сыном Борисом, а также была прислуга, служившая у них 40 лет. С ними поселился и Андрей Иванович с Ниной, после того как поженились в 1930 году.

 

Лариса и Борис считались в Ростове "золотой молодежью" или "сливками общества". У них был патефон, и всегда собирались друзья, чтобы потанцевать. Они учились в университете и были шикарно и модно одеты. Родители имели много денег и золота и покупали в торгсинах дорогие вещи. Дочери Ивана Игнатьевича, Лида и Мария, часто приезжали навещать своего брата Андрея, и привозили из дому молочные продукты - масло, творог и сметану. У Резниковых были две собственные коровы. Лида часто видела Ивана Илларионовича, когда он прогуливался в белом костюме и шляпе. В руках он держал тросточку.

 

В 1932 году, когда Лиде исполнилось 7 лет, она впервые поехала с Анной Дорофеевной навестить Петра Дорофеевича, жившего с семьей в поселке Кача возле Севастополя. Петр Дорофеевич уже работал шофером на аэродроме. У него было трое детей - девочка Аня 10 лет и два мальчика 8 и 6 лет. Все они прекрасно плавали, так как дом был расположен очень близко от моря, и они выросли возле моря. Лида и Анна Дорофеевна плавать не умели. В этот раз Лида тоже чуть не погибла. Дело было так. Однажды, они вместе с семьей Петра Дорофеевича пошли на море, и отошли чуть дальше от дома к скалам, где был обрывистый берег и небольшое ущелье. Анна Дорофеевна и Шура, жена Петра Дорофеевича, расположились в тени и вскоре уснули, а дети играли на берегу с ракушками. Лида стояла спиной к морю, когда ее сбила небольшая волна и унесла в море. Потом волна выбросила Лиду на берег, а другая волна подхватила Лиду и опять унесла в море. Дети подумали, что Лида просто ныряет и играется.

 

Когда Лиду уже не было видно, они подняли крик и разбудили взрослых. Шура бросилась нырять за Лидой, но не могла ее найти. Несколько раз нырнув, она случайно коснулась рукой ноги Лиды, и сразу же вытащила Лиду на берег. Лида была уже без чувств, и с ней пришлось долго возиться, пока ее не привели в чувства. К тому же оказалось, что Анна Дорофеевна сильно обгорела на солнце. Она была очень полной и белокожей, а когда пришла на море, то улеглась в тени. Пока она спала, солнце повернулось, и тень переместилась. За время сна Анна Дорофеевна обгорела и покрылась волдырями. Вечером эти волдыри полопались и превратились в раны. Когда вызвали врача, то он сказал, что еще через полчаса Анна Дорофеевнас моря бы не вернулась. Две недели она не могла сидеть и лежать, а могла только сидеть на коленях. Вскоре Анна Дорофеевна с Лидой уехали домой, и долго вспоминали об этом несчастном отдыхе на море.

 

1932.08.07 Москва. Постановление ЦИК и СНК "Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности". В качестве "меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты - расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества". Амнистия по делам этого рода была запрещена. ("Закон о пяти колосках").

1932.08 Москва. В.Молотов рапортовал в Политбюро ЦК ВКП(б), что "существует реальная угроза голода в районах, где всегда снимали превосходный урожай". Тем не менее, он же предложил выполнить во что бы то ни стало план хлебозаготовок на Украине. В том же месяце председатель СНК Казахстана Исаев информировал И. Сталина о надвигающемся голоде в республике, где коллективизация сочеталась с попыткой сделать оседлым традиционно кочевое население, в результате чего традиционное хозяйство было дезорганизовано. Правления целого ряда колхозов открыто отказались от принятия планов хлебозаготовок из-за их явной невыполнимости.

1932.10.15 К середине октября общий план хлебопоставок главных зерновых районов страны был выполнен только на 15-20 %.

1932.10.22 Москва. Политбюро ЦК ВКП(б) решило послать на Украину и на Северный Кавказ две чрезвычайные комиссии, одну под руководством В. Молотова, другую под руководством Л. Кагановича с целью "ускорения хлебозаготовок".

1932.11.02 Ростов-на-Дону. Комиссия ЦК ВКП(б) по хлебозаготовкам под руководством Л. Кагановича, участником которой был и Г. Ягода созвала совещание всех секретарей парторганизаций Северокавказского региона, по окончании которого была принята следующая резолюция: "В связи с постыдным провалом плана заготовки зерновых, заставить местные парторганизации сломить саботаж, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, подавить сопротивление сельских коммунистов и председателей колхозов, возглавляющих этот саботаж". Для округов, внесенных в "черный список" были приняты следующие меры: возврат всей продукции из магазинов, полная остановка торговли, немедленное закрытие всех текущих кредитов, обложение высокими налогами, арест всех саботажников, всех "социально чуждых и контрреволюционных элементов" и суд над ними по ускоренной процедуре, которую должно обеспечить ОГПУ. В случае, если саботаж будет продолжаться, население подвергнуть массовой депортации.

1932.11.08 Москва. Секретное постановление ЦК ВКП(б) приостановить отгрузку товаров для села всех областей Украины до выполнения ими плана хлебозаготовок.

1932.11.10 Воронеж. Центрально-Черноземный обком ВКП(б) разослал повсеместно по области указание о том, что "годовой план хлебозаготовок должен быть во что бы то ни стало выполненным в кратчайшие сроки". Руководство обкома грозило применить "самые суровые репрессивные меры" к тем секретарям парторганизаций, которые не добьются "решающих успехов".

1932.11.20 Киев. Постановление СНК УССР "О мерах по усилению хлебозаготовок". В постановлении был пункт о применении "натуральных штрафов", т.е о штрафовании мясом тех колхозов, которые задолжали по хлебозаготовкам, но не имели хлеба, чтобы рассчитаться с государством.

1932.11.28 Воронеж. Секретная телеграмма И. Варейкиса И. Сталину: "Хлебозаготовки продвигаются очень туго и медленно; мне кажется, что по единоличному сектору, а в некоторых районах и по колхозному, план хлебозаготовок мы не выполним... Главная задача в данный момент заключается в том, чтобы обеспечить выполнение плана и взять все, что можно у колхозов и в единоличном секторе". Там же Варейкис оправдывался перед И. Сталиным за то, что не может обеспечить быстрый сбор требуемого количества продовольствия в ЦЧО. В свою защиту первый секретарь обкома писал, что будет стремиться собрать в области столько продовольствия, сколько это вообще возможно.

1932.11 Москва. Политбюро ЦК ВКП(б) направило местным властям циркуляр, предписывающий немедленное лишение колхозов, не выполняющих свой план заготовок, "всего зерна, включая семенные запасы!".

Северный Кавказ. В течение только первого месяца "борьбы против саботажа" 5 тыс. сельских коммунистов, обвиненных в "преступном сочувствии" подрыву кампании хлебозаготовок были арестованы, вместе с ними были арестованы еще 15 тыс.колхозников.

Тихорецкая. Казачье антисоветское восстание. Почти две недели восставшие отражали атаки регулярной Красной Армии.

1932.12.14 Краснодарский край. Подавлено казачье восстание в станице Полтавской. Согласно сообщению Г. Ягоды И. Сталину, все население станицы - 9187 человек погрузили в пять эшелонов и отправили на Урал. Часть была отправлена в лагеря.

1932.12.16 Ростов-на-Дону. Постановление Северо-Кавказского Крайкома ВКП(б): "... В виду того, что станица Полтавская, несмотря на все принятые меры, продолжает злостно саботировать все хозяйственные мероприятия Советской власти и явно идет на поводу у кулака, признать необходимым выслать всех жителей станицы из пределов края, за исключением доказавших на деле свою преданность советской власти в гражданской войне и в борьбе с кулачеством. Предрешить оставление в ст. Полтавской коммуны имени т. Фрунзе. Полтавскую партийную организацию, как явно неспособную бороться за решения партии, распустить. На следующем заседании Бюро Крайкома рассмотреть вопрос о дополнительном занесении на черную доску в целом станиц, продолжающих упорно саботировать хлебозаготовки и особо в отношении единоличников".

1932.12.27 Москва. ЦИК и СНК СССР утвердили "Положение о паспортах" и объявило об обязательной прописке городских жителей в целях ограничения исхода крестьянства из деревень, "ликвидации социального паразитизма" и остановки "проникновения кулаков в города". Города были разделены на две категории: "закрытые" и "открытые". К "закрытым" городам отнесены Москва, Ленинград, Киев, Одесса, Минск, Владивосток, Харьков, Ростов-на-Дону. Крестьяне паспорта не получили и были прикреплены к колхозам.

1932.12.31 Украинская ССР. К концу года неохваченными коллективизацией оставались почти 30% крестьянских хозяйств с 20% общей посевной площади. В ходе коллективизации на Украине общее поголовье лошадей сократилось на 33%, крупного рогатого скота - на 72%, свиней - на 62%

1932.12 Харьков. Прибывший из Москвы Л. Каганович привез директиву И. Сталина о сдаче, в случае невыполнения хлебозаготовок на Украине, посевных фондов.

Ростовская область. Началась массовая депортация казацких станиц.

 

40

 

Наступил 1933 год, засушливый и неурожайный. Повсюду был страшный голод. Лида пошла в 1-й класс железнодорожной школы, ближайшую к дому. Там, в основном, учились дети железнодорожников. На обед детей кормили кукурузной кашей - мамалыгой. Она Лиде казалась вкусной, хотя никто не голодал. Дети Ивана Игнатьевича, кроме Андрея, учившегося в Ростове, жили вместе. Второй сын, Василий, родившийся 26 октября 1912 года, после окончания в Минске высших курсов механизаторов, вернулся в станицу Егорлыкскую, и продолжал работать шофером на МТС. Девушек у него было много, он многим нравился. Василий был очень здоровым физически, сильным и симпатичным. Он считался лучшим футболистом в футбольной команде станицы Егорлыкской. Как-то в гараже загорелась машина, и он ее вынес из гаража один, об этом потом долго рассказывали.

 

На главной улице в центре станицы Егорлыкской находился магазин "Центроспирт", где работал продавцом и был заведующим отец Зои, будущей жены Василия. Зоя была необыкновенно красивой девушкой, от нее нельзя было оторвать глаз. Лиде было 9 лет, и она постоянно заходила с подружками в этот магазин, чтобы посмотреть на Зою. Зоя каждый раз спрашивала: "Девочки, что вам нужно?". Девочки отвечали: "Ничего". Иван Игнатьевич и Анна Дорофеевна дружили с Овчаровыми, родителями Зои. Анна Дорофеевна часто уговаривала Василия, чтобы он женился на Зое, которая ей очень нравилась красотой, скромностью и порядочностью. Василий Зою, возможно, не любил, хотя потом и женился. Третьего сына Ивана Игнатьевича звали Иван. Он родился 7 февраля 1914 года. Иван жил с родителями в станице Егорлыкской и работал в МТС главным бухгалтером. Дочери, Маша и Лида, и сын, Виталий, были тогда еще маленькими.

 

Голод 1933 года лежал позорнейшим пятном на украинском народе и казачестве. Такого позорнейшего голода не было, пожалуй, в истории всего мира. Причем, это был позор именно всего народа, а не его руководителей, которые, тем не менее, и в таком случае за этот голод отвечали. Голод сам по себе - это несчастье, это как эпидемия, и тут нечего особенно стыдиться. Что тут поделать, если были засуха, наводнения или еще что-то непреодолимой силы. Позор голода 1933 года был в том, что крестьяне Украины и казаки сами себе его создали. По этой причине советская власть тщательно стирала этот голод из памяти, чтобы не позорить народ.

 

Советская власть переселяла крестьян на восток осваивать новые земли чуть ли не сразу после победы в Гражданской войне. Но трактора массово стали поступать в сельское хозяйство только с 1932 года, а в 1933 году было уже 210 тыс. тракторов. Возможно, рост посевных площадей имел рывок с поступлением техники. Но если даже допустить, что половина новых посевных площадей приросла с 1932 года, и на этот год посевные площади СССР составляли всего 120 млн. га, то и тогда незасеянными оставались 21 млн. га из 35 млн. посевных площадей Украины и казачества. Таким образом, в 1932 году украинцы и казаки засеяли в лучшем случае 40% своих полей. Но это в лучшем случае.

 

Причина голода была ясна - Украина и Дон в 1932 году не засеяли все свои поля, а потому и голодали в 1933. Но возникал вопрос, а почему не сеяли. Можно сказать, что из-за общинного способа ведения сельского хозяйства великороссы лучше приняли колхозы, нежели подворные владельцы малороссы и казаки. Но ведь после марта 1930 года сама по себе коллективизация уже не играла роли, драка шла за право не платить налоги. Кроме того, и украинцы прекрасно работали в коллективе. Первые коммуны, т.е. сообщества, в которых общей была даже пища на столе, были созданы в Гуляйпольском районе еще до прихода большевиков к власти - в августе 1917 года. Коммунаром одной из восьми таких гуляйпольских коммун был и только что женившийся Нестор Махно, будущий легендарный партизанский батько.

 

Центральная Россия - области, заселенные великороссами - всегда была бедной по хлебу. Мало того, что там земли легкие, бедные, с тонким плодородным слоем, на которых без навоза ничего не вырастет, но и этих земель было мало. Крестьянам хлеба хватало в лучшем случае до Пасхи, и великороссы практически поголовно на своей земле работали только в страду, а в остальное время отходили на промыслы. Хлеб в центральную Россию завозился с областей со степным черноземом - с Украины, Дона и Кубани, Поволжья, а с развитием железных дорог - из Сибири и с Алтая. И вот, парадокс: в 1932 году нечерноземная, потенциально бедная по хлебу Россия выращивала богатый урожай, а черноземная Украина и казаки голодади, потому что не сеяли. А почему не сеяли? А чтобы не платить налоги. Украинцы и казаки не могли не понимать, что, не сея, они доиграются и начнут голодать. Почему же, понимая все это, они в 1932 году засеяли едва треть?

 

Лошадь - чисто рабочее животное, от его забоя хорошо можно продать только шкуру. Православные конину не едят, да и мусульмане конину рабочих лошадей едят только с голоду - для еды они выращивают лошадей специально. Туша лошади идет на корм курам (если она пала от незаразной болезни) и, в лучшем случае, на корм свиньям. То есть доход от забоя лошади очень невелик. А вол - это говядина, ее всегда можно продать или съесть. То есть, получилось не по-хозяйски - коровы по крестьянским дворам сохранялись, а быки, которых надо было обобществить, вырезались. Не сдадим в колхоз, лучше зарежем.

 

В результате и Украина, и Дон в 1932 году пахали землю на чем могли: на остатках быков и на лошадях. Но лошади чернозем долго не пашут - быстро выбиваются из сил. Вот и запахали, сколько смогли. В нечерноземной России быков не было, а коров и телят можно было забивать сколько угодно. На пахоту это не влияло, более того, это позволяло засеять часть пастбищ. И в России, где совестью, где уговорами, где угрозами выслать в Сибирь заставили крестьян и колхозников впрячь лошадей и запахать все, что можно. Взяла Россия в 1932 году огромный урожай, и колхозники на трудодни развозили зерно тоннами.

 

А почему же тогда Центральная Россия не помогала Украине и Дону. Четыре года украинцы и казаки объедались мясом в уверенности, что как-нибудь обойдется, а случись что, то им помогут. Кроме этого, на весну 1933 года трактора подбросили, и семена были. А то, что голодали в 1933 году, так оттого, что рабочий скот сожрали. Начали поступать трактора в 1933 году, и их было уже свыше 200 тысяч, но бык-хлебопашец был еще очень нужен.

 

Если случилась какая-то неприятность, то начальник виноват всегда, даже если ни сном, ни духом ничего об этом не знал. Ты на то и начальник, чтобы знать. Для руководителя не существует понятия "я не виноват"; если он так считает, значит, он не руководитель. Случился голод в 1933 году, смертей от недоедания, видимо, не было совсем, сопутствующие смерти были минимальны. Нужно было принять меры для сохранения рабочего скота. Да, все эти окопавшиеся в обкомах и райкомах бюрократы убеждали Политбюро, что крестьяне спят и видят себя в колхозах. Надо было еще раз обдумать и еще в начале 1929 года ввести уголовное наказание за уменьшение стада рабочего скота во всех видах хозяйств. А его ввели только в 1930 году, да еще в таком виде: "79.1. Хищнический убой и умышленное изувечение скота, а также подстрекательство к этому других лиц с целью подрыва коллективизации сельского хозяйства и воспрепятствования его подъему, - лишение свободы на срок до двух лет с высылкой из данной местности или без таковой".

 

Получалось так, что по этой статье можно было сажать всех, а, значит, никого. Ведь скот всегда резался на мясо и поди докажи "хищнически" или нет. Затем, чтобы осудить, нужен был мотив подрыва коллективизации, а если я единоличник, не собираюсь вступать в колхоз и вырезал всех своих быков, то какие ко мне претензии? Товарищ Калинин мало того, что поздно, так еще и придумал какую-то невразумительную чушь вместо предохраняющего скот закона. По этой, принятой в порядке паники, статье получалось, что сажать можно было только руководителей колхозов. А статья 79.3 о защите лошадей была введена в Уголовный кодекс вообще в 1932 году.

 

Но главное - толку от этих статей не было по вине Сталина. Опираясь на его статью "Головокружение от успеха", многие считали, что коллективизацию надо было проводить "мягко" - создать образцовые колхозы и сманить в них остальных. Но было видно, что получилось после марта 1930 года, когда попробовали "мягко". Отказ от немедленной массовой поголовной коллективизации был крупной ошибкой. Коллектив обывателей крайне не любит, когда из толпы кто-то выдвигается, особенно если толпа начинает подозревать, что выдвигающемуся помогает начальство, - а колхозам советская власть помогала. "Мягкая" коллективизация - прямой путь к разделению сельских обществ, а разделение - это война. Массовый загон людей в колхозы вызвал бы водопады матюков, но через год все уже забыли бы, поскольку толпа спокойна, когда в любом деле участвуют все. Тогда отдельный человек в толпе не считает себя дураком или особо обиженным.

 

Коммунисты из сельсоветов не вылазили. Ходили и искали спрятанное зерно свои же селяне - колхозники. Даже подростки, вооружившись щупами, обыскивали единоличников в поисках закопанного зерна. Война в коллективе пощады не знала. Ведь колхозы налог и план государству сдавали, что же, теперь единоличники, спрятав зерно для продажи его на рынке, над колхозниками будут посмеиваться и торжествовать? Ага! Вы у нас посмеетесь! И вот эта война - последствие "мягкой" коллективизации. У Сталина не хватило духу выслушивать крестьянский мат-перемат со всего Союза, а надо было потерпеть. Ведь это хорошо, что подоспели трактора с введенных в строй тракторных заводов. А если бы они задержались на год-два? Вместо того чтобы решительно вырезать аппендицит, большевики стали его лечить примочками и дождались перитонита. Хорошо хоть не с летальным исходом.

 

Большевики в 1929 году коллективизацию начали правильно: в колхозы загоняли быстро и всех. Но уже в марте 1930 года запаниковали и уступили толпе. А это уже административное преступление. Недаром горький опыт армии учит сначала заставить подчиненного выполнить приказ, который тот считает неправильным, а уж потом пусть жалуется. В противном случае подчиненные начнут сами командовать и управление войсками будет утеряно. Так и случилось с коллективизацией. Уступив обывателю, большевики дали ему несбыточную надежду, что тот и дальше бунтами и сопротивлением сможет достичь желаемого. И обыватель стал желать прав иноземного оккупанта - права ничего не давать этой стране. Если сформулировать конкретно, в чем именно была вина Сталина и большевиков, то ответ видится таким: в нерешительности при проведении коллективизации и в плохом обдумывании того, на что может пойти алчный обыватель.

 

Итак, причина голода 1933 года в том, что весной 1932 года не сеяли; не сеяли потому, что с 1929 года зарезали рабочий скот. Было много специалистов в области политики, которые ходили и объясняли людям, что большевики собранный в колхозах скот все равно отберут и отдадут на мясо городским. А городские работать не хотят, по 5 соток в день не вскапывают, снопы им белы ручки не колют и т.д. и т.п. И раз городские хотят все себе забрать, то пусть они сами и пашут. А народ, уже совершив грех алчности и забив часть скотины, таким речам внимал, на большевиков озлоблялся, оправдывая свою алчность их вымышленным коварством. А эти болтуны - они вроде к голоду и непричастны, они ведь так - просто свое мнение высказывали. И эти умные болтуны - вторая, после алчности, причина голода. А кто не болтал, тот работал. К 1934 году площадь полей "Гиганта" составляла 2600 квадратных километров. Это площадь целого европейского государства Люксембург! Конечно, управлять таким громадным хозяйствам было трудно. Поэтому в 1934 году на базе "Гиганта" было создано шесть самостоятельных совхозов. За "Гигантом" осталась земельная площадь в 500 квадратных километров. Значит, могли нормально работать в сальских степях.

 

41

 

А что же происходило в Киеве в эти годы? Стелла продолжала работать кассиром в кинотеатре Шанцера. Были трудности. Пришлось учить украинский язык, и сдавать по нему экзамены. Иначе, пришлось бы попрощаться с работой. Такое было веяние во времена Кагановича, насильно внедрявшего украинский язык во все учреждения. Геннадий подростал, и превратился в сильного и ловкого мальчика. У киевских мальчишек появился герой для подражания. Имя героя было Тарзан. Насмотревшись фильмов про Тарзана, мальчишки тренировались лазить по деревьям и крышам домов. Экзаменом на смелость считался Чертов мост. Он был построен в 1910 году в центре города Е. О. Патоном, и вызывает у жителей Киева весьма неоднозначное отношение. В XIX веке это место облюбовали себе самоубийцы, стремящихся уйти из жизни как можно более зрелищно. Основной причиной такой трагической развязки, как правило, была несчастная любовь.

 

Чертов мост соединял две парковые горы. Нужно было пройти по изогнутой подпорочной балке на высоте 15 метров. Идти было страшно, внизу аллея, и падение грозило неминуемой гибелью. Геннадий выдержал этот экзамен, и попал в группу смельчаков, но никогда матери не рассказывал об этом. Став взрослее, он предпочитал прогуливаться по Крещатику, где было пять кинотеатров, несколько магазинов и ресторанов. У киевской молодежи была традиция: ежедневно вечером прогуливаться по "правой стороне" Крещатика, как в Ленинграде по Невскому проспекту. Левая сторона считалась не престижной.

 

От Михаила Константиновича не было вестей. Было определенно ясно, что он погиб. Стела познакомилась с Александром Осиповичем. Это был красивый поляк, и очень галантный кавалер. Часть его родственников после 1918 года переехали в Польшу к своей семье, а он решил остаться в Киеве. Александр Осипович работал по хозяйственной части в советских учреждениях, был директором совхоза, одним из 25-тысячников, заведовал лесничеством, был директором городской больницы. У него от первого брата были дети, и он всем помогал. Семья не голодала, дети были одеты и получили хорошее образование. Он любил детей, и помогал материально своим знакомым. Наконец, Стелла согласилась выйти за него замуж, а Геннадия он усыновил. Было решено забыть навсегда Михаила Константиновича. Геннадий взял себе фамилию Александра Осиповича, и даже отчество изменилось на Александрович. Все письма и фотографии Михаила Константиновича были уничтожены, чтобы не создавать повода для преследования.

 

Через некоторое время в Киеве появился Владимир Добржанский, фотограф и кинооператор, родной брат Стеллы. Хотя в 1920 году на него поступил донос, где упоминалось о его киноленте "Ужасы киевской чрезвычайки", но этому делу хода не давали, и оно пылилось в архивах. Добржанский в Киеве не задерживался, и был все время в разъездах. В 1929 году он снял фильм "Прокаженные" в Ташкенте. Снимал больных он крупным планом, накрывшись простыней, которую потом сожгли. Было им снято еще несколько кинолент в различных уголках страны. Позже Добржанский поселился в Москве, и прожил там до 1937 года, пока не "вляпался" в очередную историю, и его не арестовали.

 

Геннадий учился в рабфаке, где нашел себе верных друзей - Виктора Романчука и Ивана Матвиенко. Получив среднее образование, Геннадий готовился к поступлению в Киевский политехнический институт. Некоторое время Геннадий жил в Сочи, когда там работал Александр Осипович.

 

Многие советские руководители занимались различной хозяйственной деятельностью. Все зависело от задач, решаемых страной. Заслуги в Гражданской войне не всегда учитывались, нужно было проявлять свои способности не только в бою. Конечно, Александр Осипович не воевал, и ему не нужно было подтверждать свою "линию". Но такие люди как Александр Осипович или Иван Игнатьевич не были столь заметны, как, например, Жлоба. Они могли спокойно находиться в тени.

 

Летом 1929 года Жлоба был поставлен во главе нового учреждения - "Плавстрой", в дальнейшем переименованного в "Кубрисострой". Его задача состояла в проведении мелиоративных работ по осушению плавней на Кубани. Планировалось создание мощной оросительной системы, которая позволила бы заниматься возделыванием риса на огромных площадях. Бывший комдив стремился вникнуть в инженерные проблемы нового дела. Он имел навыки чертежной работы - сохранились сделанные им планы ирригационных сооружений. Проблем в "Плавстрое" было не меньше, чем в колхозах. Они носили тот же характер - некомпетентность рабочих и специалистов, массовые хищения, постоянные склоки, сведение мелких счетов, пьянство. Заработок у плавстроевцев был мизерным, ведь работы велись вручную, соответственно и выработка была низкой. Импортная техника - американские трактора и экскаваторы - была получена только в 1930 году. Условия жизни рабочих были ужасными. Как писал домой один из молодых рабочих, в общежитии "ведется сильное воровство, друг у друга воруют, а потом начинаются драки за украденные вещи. Просто безобразие, одно хулиганье". Автор письма просил отца высылать ему хотя бы 5 руб. в месяц, чтобы он мог снимать угол и питаться у хозяйки. Его отец, бывший сослуживец Жлобы, переслал письмо сына начальству, чтобы оно знало о том, что происходит. Контингент работников был трудный, много безнадзорных подростков. Работа с ними велась по традиции, сложившейся со времен заведования Деткомиссией края.

 

В официальных документах этот профиль деятельности героя Гражданской войны был покрыт известным глянцем: собирал беспризорников, кормил, обувал, одевал и обучал их специальности за свой счет. Но было ясно, какое сопротивление оказывал этот человеческий материал всякой культуртрегерской идее. Ученики получали на стройке казанные сапоги, шубы, аванс и тут же все это пропивали. Ведь они пришли в "Плавстрой", чтобы только перезимовать. Среди специалистов-гидротехников встречались чуть ли не самозванцы. Работа одного из них была аннулирована, потому что оказалась сделанной крайне непрофессионально. Администрация подала на него в суд за растрату государственных средств.

 

Первые годы работы на Кубани были для Жлобы очень сложными. В течение нескольких лет он с семьей жил в двух комнатах в краснодарской гостинице "Центральная". Затем получил квартиру в доме по ул. Пушкина, где жили многие хозяйственные и партийные функционеры. Его дети ходили в лучшую школу города. Постепенно дела в "Кубрисострое" налаживались. Жлоба укрепил пошатнувшийся было авторитет. Краснодарская табачная фабрика стала носить его имя. Она выпускала отличные папиросы, на каждой из которых был золотом изображен его портрет. Жлоба целиком ушел в хозяйственную сферу деятельности, демонстрировал полную лояльность новой партийно-номенклатурной элите.

 

В 1937 году в Париже открылась Международная промышленная выставка. Многие государства мира послали на выставку лучшие образцы своих машин. Отправил в Париж свой комбайн и орденоносный Ростсельмаш. Огромную зерноуборочную машину везли открытой, и на каждой станции она привлекала к себе внимание тысяч людей; у железнодорожной платформы, на которой гордо стоял железный посланец Советского государства, всегда собирались толпы народа. Особенно это не понравилось тогдашним буржуазным польским властям. Они усмотрели в советском комбайне хотя и молчаливого, но довольно красноречивого "агитатора красных". Жандармы потребовали накрыть машину чехлами. Но советский комбайн все равно на весь мир заявил о себе: ему была присуждена высшая награда Международной промышленной выставки - диплом Гран-при.Сборка первых комбайнов на заводе Ростсельмаш. Это было первым международным признанием Ростсельмаша.

 

Андрей окончил Ростовский индустриальный институт и работал на заводе "Ростсельмаш" инженером-конструктором сельхозтехники. Он изобретал многое для станков, двигателей и другого оборудования для сельского хозяйства. Андрей был секретарем комсомольской организации, и ему поручили оформить праздничную колонну для первомайской демонстрации. Во главе колонны ехал празднично оформленный грузовик с транспарантом "К победе коммунизма!". Говорили, что проезжая мимо трибуны с городским начальством, у грузовика четыре раза скрипнуло колесо. Кому-то это не понравилось. Дело решили раздуть, придав ему происки "врагов народа". Был арестован директор завода "Ростсельмаш". Андрей Иванович также оказался замешанным в скандале как секретарь комсомольской организации, и осужден как "враг народа". Его, как и директора завода, сослали на Колыму сроком на семь лет. Владимир Петрович, тесть Андрея Ивановича, работал главным инженером на этом заводе, и вся семья, боясь за его судьбу, решила переехать на местожительство в город Ташкент. Об Андрее Ивановиче решено было забыть. Даже через год после ссылки, когда Андрей Иванович написал письмо жене, Нине Растеряевой, в Ташкент с просьбой прислать ему деньги, так как он работал на приисках и голодал, она ему ответила, что вышла замуж.

 

Иван Игнатьевич, работая Председателем райисполкома, пытался хлопотать за Андрея. В ответ он слышал обещания, что недоразумение скоро выяснится, но с каждым днем надежды иссякали. Ивану Игнатьевичу тяжело было выслушивать упреки по своему адресу о том, что его сын - "враг народа". Хотя он и был заслуженным человеком, пользующийся всеобщим уважением, но, все же, попросил освободить его от должности Председателя райисполкома. Его просьбу удовлетворили, и предложили ему должность председателя Сальского райпотребсоюза. Семья Резниковых переехала в город Сальск, до 1926 года называвшийся Торговой. Первое время они жили на квартире у знакомых, а потом купили небольшой дом почти в центре города. Резниковым удалось продать дом в станице Егорлыкской и корову, так что деньги на покупку дома в Сальске были. Они с собой увезли и кое-какую мебель. Василий с Зоей остались жить в Егорлыкской, у них в 1936 году родилась дочь Алла.

 

Иван Игнатьевич мог бы обратиться к Жлобе за поддержкой, но в апреле 1937 года, во время командировки в Москву, был арестован и сам Жлоба, как "главный организатор и командир повстанцев на Кубани", готовящих свержение Советской власти в крае. Бывшая соседка семьи Жлобы Р. Сыроватская рассказала об обстоятельствах обыска в квартире Жлобы. Сын Жлобы Константин пытался повторить легендарный "подвиг" Буденного: бросился к оружию, чтобы выгнать чекистов из квартиры, но его быстро успокоили, и начался обыск. После ареста Дмитрия Петровича были арестованы и члены его семьи. 10 июня 1938 года в Краснодаре на закрытом заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР был оглашен приговор "кубанским повстанцам". Всех подсудимых приговорили к высшей мере наказания - расстрелу с конфискацией имущества. В тот же день Жлоба и другие фигуранты дела были расстреляны.

 

Зародыш конфликта, разрешившегося в 1937 году, возник в ходе боев под Царицыным. Неожиданный удар Стальной дивизии Жлобы в спину белым спас осенью 1919 года Царицын от падения. Жлобинцев ждал настоящий триумф. Но вскоре после блестящей победы и не менее блестящего чествования командира Стальной дивизии отозвали, а командование его частями взяли на себя попеременно Думенко, Буденный, Ворошилов. Но при новых командирах начались неудачи, на что бойцы бурно реагировали. Так что, причин для сведения личных счетов было достаточно.

 

Осенью того же года дети Ивана Игнатьевича поступили в среднюю школу, бывшую гимназию. Школа располагалась через один дом на той же улице Свободы. На их стороне улицы был кирпичный тротуар, продолжавшийся до самого центра города, так что детям не приходилось месить грязь в дождливую погоду. Школа представляла собой замечательное одноэтажное кирпичное строение с огромными окнами и прилегающей к нему церковью. После революции купола с церкви сняли, а внутри большого круглого зала со входом в гимназию сделали сцену, где дети выступали в спектаклях, танцевали, читали стихи, пели в хоре. Школа имела большой двор, где была спортплощадка и несколько деревьев. В конце двора жители дома, построенного почти на территории школы, рыли колодец. Когда они вырыли глубокую яму, то натолкнулись на гроб. Они его вырыли и открыли. Там лежал совсем не разложившийся труп. Дети все сбежались на него посмотреть. Создавалось впечатление, что этот человек только что умер. Приехало городское начальство, забрали его и похоронили на кладбище. Говорили, что на территории школы много таких захоронений, так как здесь была церковь.

 

Лида училась отлично, и в 8 классе, лучших учеников школы за отличную учебу, в том числе и Лиду, наградили поездкой в Ростов. Там дети пробыли пять дней, ходили в театры, кино, цирк, зоопарк и другие интересные места. Эта поездка детям надолго запомнилась, так как летом в Сальске, кроме городского сада и кинотеатра, ходить было некуда. Был построен Дом пионеров, где было много кружков: рисования, рукоделия, драматический кружок. Но девочки в эти кружки не ходили, так как хорошо умели шить и вышивать. В это время в Сальске появилась какая-то шайка хулиганов. Лида училась во вторую смену, и уже рано темнело. Когда Лида шла домой, хулиганы шли за ней. Другие девочки от испуга разбегались, но Лиде некуда было бежать. Бывало и так, что она шла к дому по тротуару прямо на них. С кирпичного тротуара Лида гордо не сходила. Хулиганы расступались, и она проходила сквозь них как сквозь строй. Конечно, ей было очень страшно, но они ее не трогали.

 

42

 

В сталинское время - время подготовки к неминуемой войне против СССР фашистской Германии - верховенство коллективных, общественных интересов над личными было доведено, можно сказать, до предела. Именно в это время Сталиным принимается решение, которое не назовешь иначе, как революционным: отказаться от курса на мировую революцию непосредственно, что считалось аксиомой в Коминтерне и большевистской партии, и взять курс на строительство социализма в отдельно взятой стране - СССР. То было не только революционное, но и патриотическое решение, определившее непримиримость борьбы Сталина и партии с Троцким и троцкизмом. Можно точно ответить на вопрос: что ожидало бы Россию, победи Троцкий с его курсом на перманентную революцию? Страна исчезла бы, оказавшись под пятой фашизма. Не было бы и Великой Победы 1945 года.

 

Сама идея победы социалистической революции первоначально в одной, отдельно взятой стране принадлежала В. И. Ленину, им же были определены и общие ориентиры социалистического преобразования России: индустриализация (план ГОЭЛРО), кооперирование крестьянства и культурная революция. Но, что должно быть главным в создании материально-технической базы современной промышленности? Откуда взять средства для индустриализации, как перевести крестьянство на рельсы коллективизма при наличии и сопротивлении кулачества и колебаниях крестьянина-середняка? Как провести культурную революцию, чтобы она имела своими результатами форсированное развитие науки и техники, и быструю подготовку целой армии специалистов в различных отраслях народного хозяйства? Ответов на данные вопросы не существовало. Их нужно было найти как можно скорее.

 

Страна находилась в капиталистическом окружении, что грозило войной на уничтожение единственного в мире социалистического государства. Все это требовало того, о чем в работах классиков марксизма-ленинизма почти ничего не сказано, - знания ведущих тенденций мировой геополитики: основных направлений экономического, военного и политического развития в международной сфере. Требовалось знания проблем, прямо связанных с обеспечением безопасности Советского Союза, а также определения границ распространения его государственных интересов в мире. История обязывала Сталина как политика трезво оценивать геополитическое положение страны, видеть сильные и слабые стороны этого положения, без чего нельзя было выработать стратегию социалистического развития.

 

Это потом стало очевидным, что индустриализацию нужно было начинать с создания тяжелой индустрии. А тогда, когда решался вопрос, с чего начать и что важнее - хлеб или металл, - Сталину пришлось доказывать это "очевидное". Доказывать, преодолевая бешеное сопротивление "левых" и "правых" уклонистов в партии. Это потом поражались интуиции Сталина в оценке предстоявшей войны: "война машин, война моторов". Тогда же потребовалась его непоколебимая воля в создании и развитии новых отраслей промышленности стратегического назначения: автомобилестроения, авиастроения, тракторостроения и др. Все они работали на производство новых видов вооружения.

 

В геополитическом подходе Сталин тоже был революционером-новатором. Именно геополитические расчеты заставили его пойти на невиданную в истории форсированную индустриализацию. Люди большой науки, государственного ума это понимали и по достоинству оценили сталинскую стратегию мобилизационной экономики. Сама идея создания такой экономики была в то время прорывной, революционной, спасительной для страны.Известный писатель, ученый-физик, государственный и общественный деятель Ч. Сноу писал: "Своеобразие Сталина состояло в большей мере не в том, что он делал, а в том, как он это делал. Формула "социализм в отдельно взятой стране" была более жесткой, чем другие формулы, как была более крайней сталинская концепция темпов индустриализации России. Было необходимо силой превратить страну в индустриальную державу в сроки, равные половине жизни одного поколения, в противном случае ее ожидал бы крах. Сталин был явно прав, сделав это и многое другое".

 

Жестокие для СССР геополитические условия - прежде всего враждебное окружение, вопиющая индустриальная отсталость - диктовали и необходимость ускоренной коллективизации. Крестьянство в большинстве своем не было готово к ней. Сталин убедил партию: нет иного выбора, как только провести коллективизацию крестьянских хозяйств сверху. Это было революционное решение во имя спасения социалистического Отечества. И все-таки революция сверху была поддержана снизу: крестьянин-общинник взял верх над крестьянином-собственником. Крестьянство пошло в колхозы, так как они были новой формой традиционного, общинного образа жизни. Сталин как политик-реалист понимал: новое только тогда будет принято, если оно заимствует непреходящие ценности старого.

 

Сколько было спекуляций на трагических издержках коллективизации: Сталин-де угробил русскую деревню, устроил геноцид русского народа. Но почему же тогда этот народ произвел миллионы тракторов, комбайнов, автомашин для села? Почему же он отправил миллионы сельских парней и девчат на овладение техникой? Почему при страшном разрушении сел и деревень в годы Великой Отечественной наша армия не знала перебоев в снабжении ее продовольствием? Почему в партизанских краях снизу восстанавливались колхозы и Советская власть? Геополитика - это сфера, где моральные критерии гораздо шире и многообразнее, чем в обычной жизни. Здесь неизбежны жертвы в решении вопроса жизни или смерти целого государства, народа, а именно этот вопрос был поставлен историей перед Советской страной. Исходное определение геополитики - искусство управления государством с учетом важнейших факторов состояния всего мира. Сталин в совершенстве владел этим искусством. Одним из важнейших геополитических факторов во все времена являлся международный авторитет государства, его влияние на ход событий в мире.

 

Этот авторитет единственного в мире социалистического государства мог быть достигнут в первую очередь его социальной политикой. Ее результаты оказались впечатляющими. Были ликвидированы безработица, нищета, культурная отсталость населения, исчезли массовые заболевания, прежде всего социальные - чума, холера, туберкулез. Впервые в истории человечества Конституцией СССР 1936 года каждому гражданину был гарантирован социальный минимум, который без преувеличения можно назвать великим: право на труд и отдых, бесплатное образование и медицинское обслуживание, на жилье и социальное обеспечение в старости и в случае утраты трудоспособности. Все это оказало колоссальное влияние на умонастроения трудящихся всего мира и заставило ведущие капиталистические государства по окончании Второй мировой войны проводить более или менее социально ориентированную экономическую политику. И это неоспоримый факт.

 

Еще до войны крупнейший политик ХХ века Рузвельт, став президентом США, разрабатывал свой знаменитый "новый курс" на основе, в ряду прочего, изучения социальной политики и опыта планирования развития экономики в СССР. Впечатляли и результаты национальной политики, проводимой в СССР: преодоление экономической, социальной и культурной отсталости национальных окраин. Но главной причиной динамичного усиления международного авторитета Советского Союза в сталинскую эпоху явился беспрецедентный рост экономического и военного могущества Советского государства, что, понятно, означало организацию производства по последнему слову науки и техники. "Русским чудом" назвали на Западе то, что совершилось в отсталой крестьянской России. А источником "чуда" стал труд, свободный от эксплуатации. Именно в сталинскую эпоху труд превратился в дело чести, доблести и геройства. Появилось понятие, которого не было в истории человечества: "герой труда".

 

Социалистическое соревнование стало реальной альтернативой капиталистической конкуренции. Творчество в труде простых рабочих, колхозников разрушило стену, что всегда была между людьми творческих и нетворческих профессий. Человек свободного труда творил в шахте, за ткацким станком, на колхозном поле. Творил и тянулся к знаниям, к культуре. За одну только первую пятилетку было построено 1500 крупных промышленных предприятий и сто новых городов. Благодаря творческому труду масс стахановское движение - сталинская стратегия преображения России из преимущественно аграрной страны в сильную индустриальную державу осуществлялась наяву. СССР становился субъектом мировой политики, что осознали на Западе трезвые умы накануне Второй мировой войны. Они отлично понимали, сколь велика в этом роль Сталина.

 

Общеизвестна ее оценка, данная У. Черчиллем: "Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием". Это было сказано в 1959 году, в декабре, когда Сталину исполнилось бы восемьдесят лет. Но мало кто знает, что за двадцать лет до этого, в 1939 году, влиятельный американский журнал "Лайф", который на протяжении многих лет определял человека года, назвал таковым Сталина. Примечателен вывод, сделанный журналом: "История может не любить его, но история не может его забыть". Понятно, что классовые противники Сталина не могли признать любви истории к руководителю социалистического государства. Но они вынуждены были признать его выдающуюся роль в мировой политике.

 

43

 

В мае 1940 года после окончания Киевского индустриального института Геннадий был направлен по распределению в город Горький, где занимался электромонтажными работами на военных заводах. Работать приходилось с высоким напряжением. Иногда при таких работах приходилось укладывать деревянные щиты и работать лежа. Приходилось и залазить на высоковольтные столбы, опасаясь падения или поражения током. Геннадий сильно скучал по Киеву, но распределение - есть распределение. Повсюду обсуждали международное положение, и из разговоров было ясно, что скорой войны не избежать. Геннадий стал искать повод, чтобы хоть на некоторое время можно было приехать в его любимый Киев. Такой случай представился. Был объявлен спецпризыв в армию специалистов с высшим образованием для подготовки их в офицерский состав инженерных войск. Геннадий решил, что это для него хорошая возможность вернуться в Киев. Подготовив необходимые документы, он ожидал вызова. Призывали в этом случае по месту постоянного жительства.

 

Вскоре Геннадия вызвали в Киев. Дома Геннадий провел два или три месяца, наслаждаясь киевским летом и осенью, навестил друзей и знакомых, посетил любимые киевские уголки. 15 ноября 1940 года года его направили на подготовку офицеров в Бессарабию. Бессарабия была незадолго до этого присоединена к СССР и получила название Молдавия. Геннадия зачислили в 8-й Отдельный инженерный полк в поселке Флорешты недалеко от города Бельцы. При полку существовала спецрота для людей с высшим образованием. В этой спецроте служили люди из Днепропетровска, Одессы, Киева, других городов.

 

Приближалась встреча 1941 года. Лида училась в 9 классе. На новогодний вечер были приглашены также бывшие ученики школы. В их числе была и Маша, учившаяся в Ростовском мединституте. У нее был парень тоже из Сальска и они пришли вдвоем. Девочки, столпились у стены и смотрели, как они танцевали. Неожиданно, к Лиде подошел 23-летний сальский красавец Петя Слаквенко, студент выпускного курса Ростовского института железнодорожного транспорта. Он направился прямо к Лиде через весь зал и пригласил ее на танец. После этого вечера он проводил Лиду домой и пригласил на следующий день в железнодорожный клуб на танцы. В клубе был большой зал и играл духовой оркестр. Лида согласилась.

 

Петя зашел за Лидой домой, и они пошли на танцы. Была зима, грязь. Лида обулась в туфли-лодочки на каблуках и мелкие галоши тоже с каблучками. В этом клубе все снимали пальто и складывали на скамейку, а галоши ставили под скамейку. Когда после танцев Лида стала одеваться, то под скамейкой своих галош не было, а стояли мужские мелкие, рваные и набитые соломой. Лида была в ужасе, надела их и пошла в них домой. Утром Анна Дорофеевна увидала, что галош нет, и устроила Лиде скандал. Галоши тогда стоили 800 рублей, но Анна Дорофеевна купила новые. В следующий раз Петя опять пригласил Лиду на танцы в железнодорожный клуб. Она долго колебалась, но потом согласилась. На этот раз Лида завернула галоши в пальто и пошла танцевать. Когда окончились танцы, и Лида стала одеваться, галош опять на месте не оказалось, а под скамьей опять стояли мужские драные и набитые соломой. Делать нечего, опять пришлось их надеть и идти домой. Утром Анна Дорофеевна опять устроила скандал, но новые галоши купила. Прошло три дня, и Лида уже никуда не хотела идти. И опять зашел Петя и пригласил Лиду в кино.

 

Лида подумала, что в кино такого досадного приключения не случится, да и фильм захотелось посмотреть, и согласилась пойти. На этот раз пришлось тайком взять из сундука спрятанные совершенно новые мамины глубокие галоши. Лида влезла в них в туфельках с каблучками и пошла в кино. Оказалось, что новый фильм не показывали, а показывали совсем другой фильм, и Лида его уже видела. После некоторых колебаний, Петя и Лида решили пойти на танцы. Случилась та же трагическая история, галоши украли. Лида боялась идти домой. Когда она вернулась домой, Анна Дорофеевна уже спала, и Лида тоже легла. Когда утром она открыла глаза, то перед собой увидела лицо мамы. Анна Дорофеевна Лиду не будила, не била, а только ждала, когда та проснется. И, как только Лида открыла глаза, Анна Дорофеевна обеими руками вцепилась ей в волосы и трясла, и трясла голову Лиды, а та молчала. На этом кончились танцы. Потом наступила весна, и галоши уже не были нужны.

 

Петя приезжал домой в четверг вечером и уезжал в воскресенье. Они с Лидой гуляли и ходили в кино. Однажды он попросил Лиду зайти к нему домой, чтобы познакомить ее со своей мамой. Его мать была учительницей, а отец - директором Госбанка. Были у него старшая сестра и младший брат Костя. Брат был здоровенный, все его боялись и называли "слон". Когда Петя уезжал, то поручал провожать Лиду своему брату Косте, если вдруг Лида пойдет на танцы или в кино, так как банда хулиганов еще существовала. Итак, Петя привел Лиду к себе домой и познакомил со своей мамой. Лида его матери понравилась, а Петя сказал маме про Лиду: "Она будет моей женой". Но ничего этого не осуществилось, поскольку 22 июня началась война, и его, как окончившего институт железнодорожного транспорта, отправили ремонтировать и строить паровозы для фронта. Так больше Лида его и не видела.

 

В мае-июне 1941-го года Геннадий с однополчанами уже чувствовали, как обстановка становилась напряженной. Некоторые воинские подразделения начали передислоцироваться с востока на запад. Да и молодым солдатам казалось, что окружающая обстановка становится гнетущей. Хотя у них бывали свободные от занятий дни. Можно было проводить свободное время на Днестре: купаться и загорать, ходить в лес, фотографироваться. Это были беспечные дни. Хотелось жить и радоваться. Фотографии Геннадий посылал домой в Киев, благодаря этому, они сохранились. В общем, ребята отдыхали на природе. Такими они и остались на фотографиях. Геннадий и его друзья - Сергей Вилинский и Валентин Коломиец. Вся эта беспечность отравлялась каким-то мрачным напряжением, как-будто должно было произойти что-то ужасное.

 

На рассвете 22-го июня 1941 г. однополчане увидели несколько самолетов, летевших над ними. Что это были за самолеты, они не знали. Потом командиры сообщили им, что началась война с Германией. 8-й инженерный полк, был рассредоточен на отдельные батальоны. Некоторых из курсантов поставили командовать ротами, даже батальонами. А Геннадия назначили командиром взвода, и приказали выйти на намеченные позиции.

 

Уже поздно ночью командир роты сообщил Геннадию, что в лесу высадился немецкий десант, и необходимо прочесать лес, чтобы обнаружить этот десант. Задача показалась сложной. Идти ночью прочесывать лес. Местность не знакомая, чего можно было ожидать в такой ситуации? Но приказ есть приказ, нужно его исполнять. Поиски немецкого десанта ничего не дали. Потом сообщили, что в населенных пунктах обнаруживают немцев, переодетых в форму нашей милиции. Они проводили работу с населением. Ситуация была сложная, поскольку это была Молдавия, всего полгода как в составе СССР. Местное население относилось к советским солдатам по-разному. Были и враждебные настроения. Во взводе Геннадия было несколько молдаван, призванных в эти дни, но по ним трудно было судить об отношении местного населения к русским. Приказано было двигаться в сторону Дубоссар для соединения с нашими частями - к пограничной заставе 572-го укрепрайона и держать с ними оборону.

 

В этой местности быстро заняли боевые позиции и приготовились к своему первому бою. На рассвете уже вступили в бой. Сначала обстреливала немецкая авиация и артиллерия, а потом появились немецкие солдаты, двигавшиеся цепью. Взвод Геннадия вел бой, и постепенно отходил, так как у немцев было преимущество в боевой технике. Взвод занял позиции на возвышенности вблизи Дубоссар. Возвышенность была покрыта небольшим лесом, но немецкая авиация хорошо видела позиции взвода. Геннадий видел, как немецкие самолеты, пролетая над его взводом, делали наклоны, и крылом самолета показывали расположение его взвода и других подразделений. Так они давали ориентир для немецкой артиллерии.

 

Огонь был непрерывный и очень сильный. Во время военной подготовки Геннадия учили, что пушки стреляют по принципу: недолет - перелет - цель. Но немцы просто обстреливали всю местность квадратами. Это напоминало сенокос, только вместо травы были деревья, падавшие повсюду. Когда разрывы снарядов стали приближаться к взводу, то все решили броском перейти на другие позиции. Более того, взвод еще сверху обстреливали "Мессершмиты". Самолеты были вооружены кроме пулеметов еще и воющими сиренами, чтобы влиять на психику. Во время пикирования самолетов раздавался вой сирен. На многих бойцов Геннадия это сильно действовало, что было заметно по их перекошенным лицам и выпученным глазам. Геннадий приказал взводу лежать лицом к земле и ждать его сигнала к броску. Особенно никак не мог угомониться один татарин, кричавший от ужаса. Пришлось Геннадию ткнуть его штыком в зад. В подходящий момент взвод перебежал на другую позицию.

 

В помощь для взвода Геннадия должна была подойти артиллерия, но и этого все равно было недостаточно. Наконец, их заменили какие-то артиллерийские части и другие воинские соединения, а соединения взводов начали отход от Дубоссар. Пока шло передвижение по населенным пунктам, колонны беспрерывно подвергались обстрелу немецкой авиацией, а наших самолетов почти не было. У немцев было численное превосходство, и еще к ним присоединились румынские военные соединения. Наступали они своеобразно. Впереди шли румынские части, а за ними следовали уже немцы. Это делалось для того, чтобы румыны не отступали. Советские части постепенно отступали и сдавали населенные пункты - Тирасполь, Желтые Воды, и другие. Так они постепенно дошли до Каховки, а из Каховки их тоже стали обстреливать какие-то немецкие части, переодетые в форму советских солдат.

 

Под Каховкой шли тяжелые бои. Немцы решили форсировать Днепр, а задача была вместе с другими частями держать оборону. В районе Софиевки и Любимовки, южнее Каховки, сражались наши бомбардировщики ТБ-3. Это была устаревшая техника, и их просто расстреливали немецкие самолеты. Наши летчики выпрыгивали с парашютами под обстрелом немцев. Геннадий со своим взводом направились в их сторону, чтобы прикрыть летчиков, попутно нужно было разместить свои позиции на стыке двух дивизий, и прикрывать левый фланг одной из них. Вечером Геннадию сообщили, что по данным разведки немцы уже форсировали Днепр, и нужно было готовиться к обороне, где, немцы силою одного батальона, должны были атаковать наши позиции. Его взводу была назначена определенная высота, где нужно было принимать бой, и взвод туда направился. Со стороны немецких позиций их заметили, и начали обстреливать из пулемета. Взвод добрался до указанной высоты и приступил к рытью окопов. Окопы рыть было трудно из-за каменистой почвы. Удалось выкопать только отдельные ячейки для каждого стрелка, но соединить эти ячейки было трудно, и на этом остановились.

 

На рассвете, на Днепре заметили несколько силуэтов возле бакенов, и наша артиллерия начала обстреливать немецкие позиции. Потом появилось стадо коров, направившееся в сторону взвода Геннадия. Артиллерия переместила огонь в сторону коров, и, когда коровы разбежались, появились немцы, двигавшиеся цепью. Взвод стал вести ружейный огонь, а артиллерия помогала. Со стороны немцев тоже шел интенсивный обстрел, к тому же бомбили немецкие самолеты. Утренний рассвет опять превратился в потемки. От разрывов снарядов окопы засыпало осколками, на взвод Геннадия обрушился шквальный огонь автоматов, минометов и немецкой авиации. Взвод продолжал вести ружейный огонь. Ко всему еще добавился огонь своей артиллерии. По мере приближения немцев к взводу Геннадия, наша артиллерия переводила свой огонь все ближе и ближе к взводу. В таких условиях продолжался бой.

 

Справа находился другой взвод. Геннадий заметил, что соседи стали выскакивать из своих окопов и отступать. Вскоре прибежал связной, и сообщил, что батальон стал отходить, и в ближайшем населенном пункте уже никого нет. Всех это привело в уныние, поскольку перед выполнением задачи выступал комиссар, и говорил, что нужно стоять до последнего солдата, не отступать и т. п. Как-то все это не соответствовало тому, что происходило во время боя. Все же, решили продолжать вести бой. Так получилось, что взвод Геннадия остался один на занятых позициях. Слева и справа никого уже не было, а немцы оказались уже позади взвода. Оставлять занятые позиции не имело смысла, была хоть какая-то защищенная местность, а вокруг все пространство простреливалось. А тут еще своя артиллерия приблизила огонь вплотную к окопам, подумали что свои уже отошли. Немцы, увидев такое сопротивление взвода, решили не терять на него времени, и ушли вглубь нашей обороны. Теперь взводу, от которого осталось семь или восемь человек, не было смысла сидеть в этих ячейках. Было решено покинуть прежние позиции и направиться в сторону наших частей.

 

Решено было дождаться в овраге наступления темноты, и нам незаметно для немцев догнать наши части. Как только стемнело, взвод в полном вооружении начал движение в сторону фронта. Ориентировались по трассирующим пулям. Сначала шли по пересеченной местности, а потом вышли на дорогу и пошли по ней. На дороге показалась встречная автомашина. Пришлось укрыться в лесополосе, и какое-то время идти по ней. Впереди показался огонь. Вероятно, горел стог сена. Огонь осветил немецкий танк, направляющийся в сторону взвода. Пришлось залечь в траве и наблюдать за передвижением танка. В зависимости от движения танка, нужно было или выйти на дорогу, или продолжать лежать в траве. Вокруг было очень темно, и легко можно было наскочить на немцев. Но с другой стороны, можно было воспользоваться темнотой, чтобы проскочить мимо немцев незамеченными. Подниматься из травы не торопились, и поступили правильно. Недалеко, примерно на расстоянии 5 - 7 метров, появились немцы. Оказывается, они сидели или лежали на траве, и поднялись для построения в шеренги. Потом они повернулись и строем пошли в сторону горящего стога сена и танка.

 

Был соблазн пристроиться к немцам сзади. В темноте трудно отличить друг от друга людей в военной форме и касках. Это был удобный момент пройти зону мимо танка и немецких подразделений. Идея показалась Геннадию заманчивой, и он решил пристроиться сзади к колонне немецких солдат. Затея была рискованная, и, поколебавшись, Геннадий со своими людьми остались на месте, дожидаясь пока немцы уйдут. Дождавшись удобного момента, они отправились в сторону фронта, и шли до наступления рассвета. Солнце уже начинало припекать, а питьевой воды не было. Впереди показалась немецкая автомашина с противотанковой пушкой. Трава была высокой и хорошо прикрывала идущих, хотя они шли в полный рост. Немцы их не заметили и проехали мимо. Где-то к полудню бойцы вышли в расположение наших частей, занимавших оборону. Геннадий со своими бойцами к ним присоединились.

 

Через некоторое время подошли немцы, и начался бой. Это было в районе села Акимовка. В бою Геннадий был ранен в левую ногу. Его подобрали санитары, сделали перевязку и увезли на машине в госпиталь прямо в Мелитополь. В госпитале Геннадию сделали переливание крови и перевязку. Через три дня к Мелитополю не подошли немцы. Всех раненных погрузили на санитарный поезд и повезли в сторону Осипенко (Бердянска), а потом в Ворошиловград. В поезде было много раненых. На рассвете поезд был атакован звеном "мессершмитов". Немцы видели, что поезд санитарный, но все равно его обстреливали. Геннадий выполз из поезда и забрался под колеса вагона. Обстреливали поезд дважды, и многие погибли. Наконец, раненнных погрузили и привезли в Ворошиловград.

 

Госпиталь разместили в бывшем здании школы. Геннадий прошел курс лечения и понемногу стал ходить, после чего его перевели в "выздоравливающий батальон". Располагался батальон на окраине Ворошиловграда. Еда была очень плохая, а силы поправлять нужно было. Хорошо, что рядом были кукурузные поля, и выздоравливающие могли дополнительно подкрепляться кукурузой, обжаривали на костре и ели. В конце сентября немцы уже занимали Донбасс и подходили к Ворошиловграду. В это время была создана ударная группа при 12-й армии примерно в 300 человек, и командир этой группы взял Геннадия к себе адъютантом.

 

Обмундирование выдали летнее, потому что другого не было, но уже было холодно, и даже начинались заморозки. Приказано было занять оборону на стыке двух дивизий возле села Степановка. Там Геннадий находился до конца ноября 1941 года. Село было расположено в низине, а ударная группа на возвышенности. Группа получила приказ выбить немцев из села Степановка. На вооружении у нас были только пулеметы и винтовки старого образца. Это было ночью, луна светила очень ярко, кругом был белый снег, и темное летнее обмундирование было хорошо заметно. Мороз был такой, что влажные портянки просто примерзали к ноге. Единственное, что оставалось делать, это ползти к стогу сена неподалеку и там снимать сапоги, растирать ноги и перематывать портянки, а потом ползти назад. Сначала, чтобы согреться, бойцы стучали каблуками, но звук раздавался такой громкий, что немцы сразу открывали огонь на этот звук. Такое было впечатление, что сторож ударяет в колотушку. Наконец, к рассвету немцев из села Степановка выбили. Это была трудная задача. Бойцы были плохо обучены, частично состояли из милиционеров, призванных на фронт, из неопытных новобранцев. Они не понимали специфики ночного боя, кричали "ура", и вообще многое делали неправильно. Комиссаром этой ударной группы был Максим Фокич Гришко, преподаватель политэкономии из Киевского индустриального института, узнавший в Геннадии своего бывшего студента. Такое случилось совпадение. Он питал к Геннадию особое расположение, поскольку Геннадий был опытный боец, способный принимать решения. Гришко часто с Геннадием советовался по разным вопросам. Командира ударной группы ранило миной, и на его место поступил новый командир с хорошими волевыми качествами и целеустремленностью. Новый командир тоже увидел в Геннадии человека не только имеющего высшее образование, но и опытного бойца, прошедшего школу боевых действий от самой границы.

 

Тем временем немцы продолжали наступление, и даже помощь нашей артиллерии и дополнительных воинских соединений не могла противостоять немецким танкам и другой технике. Немцы все же имели техническое превосходство в авиации и артиллерии. Так продолжались бои всю зиму и весну 1942 года. Советские войска постепенно отступали, сдавая населенные пункты и взрывая шахты. В этой сложной обстановке, в апреле 1942 года Геннадий вступил в ряды ВКП(б). 5 мая 1942 года при сильном артиллерийском обстреле Геннадия контузило. Из своей части, получившей новое наименование "отдельный стрелковый батальон" 261 стрелковой дивизии, Геннадий уходить не хотел, и его поместили в санитарную часть при дивизии. В санчасти Геннадия решили эвакуировать, но он наотрез отказался. Не хотелось расставаться со своим комбатом. Это был опытный командир, пользовавшийся большим уважением среди подчиненных, чего нельзя было сказать о двух предыдущих командирах.

 

Первый был тупой и ограниченный человек, изрядно пил, и не располагал к себе, ни внутренним содержанием, ни внешним видом, такой же был и комиссар. Согласно информации однополчан в районе Софиевки (вблизи Каховки), где рота вела неравный бой с противником, он якобы погиб. Второй командир, в прошлом служивший в спецлагере НКВД, пил меньше чем первый, обладал волевыми качествами, а в остальном мало чем отличался от первого. Он был ранен в декабре 1941 г. в Луганской области и попал в госпиталь.

 

Геннадий все просился назад в свой батальон, хотя и ходил еще с палкой. Еще ощущались последствия ранения левой голени и контузия. У Геннадия было заболевание сосудов, похожее на тромбофлебит. Геннадий был назначен помощником начальника штаба (ПНШ-2). Постепенно, со своим батальоном, Геннадий отступал в сторону Ростова. Мог ли он предположить, что повторяет маршрут движения своего отца, Михаила Константиновича? Случаются в жизни ситуации, недоступные нашему пониманию.

 

Советские войска отходили в сторону Ростова, взрывая по пути угольные шахты и предприятия. В Ростов-на-Дону двигались многие армейские соединения: 9, 12, 57, 56 и других армий. Наша авиация плохо прикрывала отход войск, а немецкие самолеты беспрерывно бомбили, забрасывали листовками. В листовках сообщалось об окружении советских войск, и предлагалось сдаваться в плен. Мосты через Дон были разрушены, и действовала только одна переправа на окраине города в Нахичевани. Переправа была примитивная - для малотоннажных автомашин.

 

Геннадий получил приказ комбата переправиться в Ростове, и прибыть в район Ново-Кузнецовки, где дивизия должна была занимать оборону. Геннадий, старшина и два бойца въехали в Ростов на полуторке и продвигались к переправе через центральные улицы города. Улицы были заполнены большим количеством автомобилей, медленно двигавшихся по 4 - 5 в ряду. При этом, почти беспрерывно продолжалась бомбежка. Поврежденные от бомбежки автомашины оттаскивали в стороны, и их место занимали другие, движущие за ними. Какой-то порядок старался навести начальствующий состав милиции города, рядовых милиционеров видно не было. Вся эта картина в своем движении больше напоминала траурную процессию, а не отход наших войск.

 

К вечеру автомашина Геннадия была у переправы, многократно разрушенной от бомбовых попаданий немецкой авиации. После переправы через Дон в районе Камышевахи, ехали медленно, заднее колесо автомашины было повреждено. Неожиданно в небе появилось звено "юнкерсов". Заметив автомашину, самолеты стали ее атаковать. Пришлось остановить машину и укрыться за небольшим бугорком на обочине дороги. Пулеметные очереди прошли совсем рядом. Автомашину немного продырявило, но ехать можно было. В районе Ново-Кузнецовки Геннадий со своей группой присоединились к своему батальону, занимавшему оборону в составе дивизии. После занятия 24 июля 1942 г. немецкими войсками Ростова, часть их войск продвигалась в сторону Ново-Кузнецовки, где завязался бой. Первую атаку противника дивизия отбила. Немцы получили подкрепление танков, и выбили батальон с этого населенного пункта. Немецкие автоматчики, находящиеся на танках, преследовали подразделения батальона. Геннадий с небольшой группой бойцов, увидев впереди овраг, спустились в него, чтобы укрыться от огня автоматчиков и гусениц танков. До танков было не более 30 - 35 метров.

 

Геннадий со своими бойцами пригнувшись бежали вдоль оврага, а автоматчики на танках продолжали их преследовать. Однако, несколько залпов нашей артиллерии приостановило преследование. Разбитые части 261 стрелковой дивизии, в том числе и батальон Геннадия, отступали в разных направлениях. От батальона осталось несколько человек. Куда делись остальные, не было известно; то ли погибли, то ли попали в плен. Среди бойцов был и комиссар Гришко, бывший преподаватель Геннадия. Нужно было догнать остатки 2-го батальона 974 полка, отступавшего к Сальску. Комиссар натер себе ноги, и передвигался очень медленно. Он сильно задерживал движение, и просил его не оставлять. Геннадий не мог его бросить, и вынужден был приспосабливаться к его ходьбе.

 

Немцы двигались за отступающими войсками по пятам, и медленное передвижение грозило пленом. Геннадий раздобыл лошадь, и усадил на нее комиссара, но и лошадь плелась медленно. У Геннадия тоже разболелась раненная нога, и он не мог быстро идти. Через некоторое время комиссар сообщил, что решил не идти дальше и остаться в одном из ближайших населенных пунктов. Двигаться вперед он категорически отказался. Он отдал Геннадию лошадь, и теперь можно было ехать верхом. Геннадий разозлился на комиссара. У него ранее была возможность присоединиться к подразделению "Катюш", и ехать на одной из машин, но из-за комиссара, он эту возможность не использовал.

 

Геннадий постепенно догнал 2-й батальон 974 полка, и продолжал медленно с ним двигаться на своей лошади к Сальску. Однако, 1 августа 1942 года немецкие танковые соединения заняли Сальск, и остатки полка очутились в окружении. Учитывая создавшуюся обстановку, было решено прорваться левее Сальска в сторону поселка Шаблиевка. До Сальска было всего 4 км, и вокруг было большое скопление немецких частей. Оставшаяся часть солдат 974 полка и своего батальона вышли из лесопосадки, и двинулись в сторону Шаблиевки. Немцы их обнаружили, и окружили танками и мотоциклами. Почти весь состав группы был захвачен в плен, но некоторым, включая Геннадия, удалось скрыться.

 

Более двух дней они находились в лесополосах без воды и еды, обсуждая, что предпринять в такой обстановке. Значительная часть решила возвращаться домой. В основном это были те, кто проживали на территории уже занятой немцами. Несколько человек, в том числе и Геннадий, решили пробиваться к нашим войскам. Для этого нужно было раздобыть гражданскую одежду. В середине дня со стороны Сальска верхом на лошади показался мужчина средних лет. Геннадий подошел к нему, и попросил достать гражданскую одежду. Тот пообещал это сделать, но при этом сказал, что нужно подойти ближе к городу.

 

Спустя некоторое время, вместо него появился отряд немецких мотоциклистов. Они оставили мотоциклы, и стали прочесывать местность. Геннадий с бойцами едва успели скрыться в бурьянах между лесополосами. Немцы стали их разыскивать. Они дважды проходили мимо того места, где залегли бойцы, но видимо фортуна была на стороне Геннадия. Немцы не теряли надежду обнаружить советских бойцов, и решили сделать засады, для чего начали копать окопы. Бойцы лежали неподвижно, чтобы не дать себя обнаружить. Это было невыносимо, огромное количество комаров беспрерывно их кусали. Недалеко от них немец продолжал копать окоп. Единственной возможностью было дождаться ночи, чтобы вырваться из засады. Кто-то из солдат не из группы Геннадия напоролся на засаду. Последовало несколько выстрелов и крики - видимо он был ранен немцами.

 

Как стемнело, группа Геннадия начала медленно передвигаться в противоположную сторону от немцев. Начало рассветать, их мучила жажда. Неподалеку был колодец, но подходить к нему было опасно. Там была засада, и пришлось уйти в сторону. Через некоторое время бойцы обнаружили площадку, где обычно молотят зерно. На площадке стояла бочка, и на дне ее было немного воды. Вода в бочке была зеленоватого цвета, и в ней плавали какие-то насекомые. Жажда мучила бойцов, и они, завернув конец гимнастерки, превратили ее, таким образом, в фильтр для воды. Каждому досталось по несколько глотков.

 

Миновав опасную зону, решили немного передохнуть и посоветоваться. Геннадий настаивал на том, что нужно пробираться к своим частям. Были разные мнения. Большая часть группы не собиралась рисковать, и предпочла разойтись по домам. Геннадий сказал: "Это ваше личное дело. Я произносить речи не собираюсь. Мы не в бою, и приказывать вам я не могу". Было тоскливо от такого отношения к войне этих людей, а, с другой стороны, нужно было сохранить им жизнь. Зачем в этой ситуации брать на себя ответственность. Основная группа, которая предпочла идти по своим домам, осталась в лесополосе.

 

Геннадий с лейтенантом из 37 армии стали обсуждать, как лучше пробиться к нашим войскам. Для этого нужно было раздобыть у местных жителей гражданскую одежду, и идти по дороге прямо через расположение немецких войск. Такое было предложение Геннадия. В военной форме они сразу же попали бы в лагерь военнопленных, расположенный в Сальске. Бойцам из группы такой вариант не нравился, слишком рискованно, а свой вариант предложить никто не мог. Они начали осторожно передвигаться по лесополосе в сторону города, надеясь на встречу с местными жителями. Один раз не повезло, но другого выхода не было. Нужно было попытаться еще раз достать гражданскую одежду.

 

Спустя некоторое время Геннадий увидел женщину, ехавшую на подводе, запряженной его лошадью. Он вышел из лесополосы к ней навстречу. Женщина испугалась, увидев человека в военной форме, но Геннадий ее успокоил. Он сказал женщине, что эта лошадь принадлежит ему, но ему не нужна. Взамен он попросил, чтобы женщина привезла гражданскую одежду для него и его спутника. Женщина сообщила, что в Сальске в лагере военнопленных много людей, и некоторых из них освобождают, если местные жители показывают их фотографии. Она предложила взять фотографию, в случае, если Геннадий попадет в лагерь. Геннадий от этого варианта отказался, и еще раз попросил у нее одежду. Женщина все время оглядывалась по сторонам, боясь, что ее увидят немцы рядом с советскими офицерами.

 

Женщина обещала привезти одежду, но сказала, чтобы они подошли ближе к городу. Через некоторое время она привезла брюки, рубаху и кепку. Офицеры поблагодарили ее, и она уехала. Геннадий взял брюки, а лейтенант рубаху. У Геннадия были личные документы, кандидатский билет члена ВКП(б), печать батальона, которую отдал ему комиссар, и ряд других документов. Как быть с документами? Уничтожить кандидатский билет, полученный только в мае 1942 г., и другие документы он не решался. Партийных и комсомольских билетов много порванных лежало на дорогах и в лесополосах. Это удручающе действовало на Геннадия. В лесополосе он нашел среди брошенных вещей фуфайку. Оторвал у нее воротник и в промежутках, где она была стеганая, вложил печать батальона, только резиновую часть. Сложил первый листок кандидатского билета, удостоверение личности и другие документы. На нижнюю рубаху надел фуфайку с документами. Взял мешок, положил туда полотенце, бритву и другие предметы, и был готов к движению.

 

Офицеры приняли решение идти в сторону Армавира, где предполагали догнать наши отступающие части. Попутчик Геннадия не видел и не знал о том, что он спрятал документы в фуфайку. На рассвете они двинулись в путь. Сальск решили обойти с западной стороны, так как в городе уже действовали полевая жандармерия, и комендант уже наводил "порядок". Из лесополосы они вышли на дорогу, ведущую к станции Трубецкой. Пройдя немного, офицеры увидели большую группу военнопленных, ремонтирующих мост. Их охраняли автоматчики. Немцы пристально поглядывали на идущих, а пленные видимо догадывались кто они. Лейтенанта Геннадий предупредил, чтобы тот шел уверенно, не оглядывался, и не реагировал на окрики со стороны немцев. Нервы офицеров были напряжены до предела. Ситуация была опасная, и от того, как первоначально пройдет это испытание, зависело все в дальнейшем. Но офицеры его выдержали, и благополучно прошли этот участок дороги.

 

После станции Трубецкой они подошли к Зерносовхозу. Навстречу ехали немецкие автоматчики на мотоциклах. Офицеры на них уже реагировали более спокойно. Передовые части немцев меньше обращали внимание на людей в гражданской одежде, чем полевая жандармерия, комендатура или полицаи из нашего населения. Поэтому, основным принципом движения по дорогам и населенным пунктам было движение рядом с передовыми немецкими частями. При этом, нельзя было задерживаться в населенных пунктах, откуда уже ушли немецкие передовые части. Согласно выбранному маршруту, нужно были пройти через населенный пункт Сысоево-Александровское, а для этого следовало переправиться через реку Егорлык.

 

На той стороне речки находился мужчина с лодкой. Но он не решался переправить двух незнакомцев, так как заметил колонну людей, направлявшихся к речке в сопровождении немецких автоматчиков. Офицеры оторопели, когда увидели, что прямо на них движется группа военнопленных около 300 человек в сопровождении немцев. Положение было критическим. Геннадий знал, что немцы пополняли ряды выбывших пленных, не способных идти дальше, за счет людей со стороны. Пленных, оказывается, привели к речке, чтобы они напились воды, и они находились рядом с Геннадием и его попутчиком. Пришлось пережить очень тревожные минуты. После того, как пленные утолили жажду, немцы дали команду построиться, и они ушли. Тогда лодочник решился переправить офицеров через речку.

 

На подходе к станице по дороге офицеры встретили местного жителя, и спросили его - есть ли немцы в станице? Он ответил, что немцев нет. Однако, когда офицеры поднялись на бугор, то у самой станицы рядом с дорогой находилось подразделение немцев с радиостанцией. Поворачивать назад было поздно, и оставалось только пройти мимо немцев, и при этом не проявлять растерянности. У офицеров уже стал вырабатываться иммунитет к таким ситуациям, и они стали менее остро реагировать на встречи с немцами. Ночевали офицеры обычно возле хат на сене, а еду временами давали местные жители. В разговорах с населением говорили обычно, что идуи домой после рытья окопов, а сами, якобы жители Армавира. Попутчик Геннадия решил дальше по маршруту не идти, и сказал, что пойдет домой в Ворошиловск, хотя тот находится на оккупированной территории.

 

Доводы и уговоры Геннадия продолжать пробиваться к своим лейтенанта не убедили, и Геннадий остался один. По пути он встретил группу мужчин и женщин, идущих к Сталинграду. Геннадий предложил им свой маршрут, убеждая их, что наши войска не допустят противника к Кавказу. Они не согласились с Геннадием, и пошли по выбранному маршруту. Уже была середина августа 1942 года. Геннадий прошел много станиц: Развильное, Ивановку, Красную Поляну, Жуковское, Летник, Привольное, Новоалександровск, Григорополисскую - более 500 км по территория занятой немцами. Иногда за день он проходил до 50 км. При ходьбе пользовался ритмическим дыханием йогов (4 шага при вдохе и 4 при выдохе). Он на практике убедился в полезности этой системы. Она позволяла при его состоянии выполнять такую физическую нагрузку. По дорогам его маршрута он встречался с передовыми частями немцев, но среди них также попадались румынские и итальянские части.

 

Каждый день и час вызывал напряжение нервов, так как в любое время его могли разоблачить. Кроме того, постоянная боль в левой ноге - последствия ранения и контузия - все это отражалось на его общем состоянии. Но его укрепляла только одна мысль - прорваться к своим. В ряде указанных населенных пунктов приходилось сталкиваться с полицаями и с лицами, усердно прислуживавшим оккупантам. Приходилось давать объяснения, когда его задерживали и спрашивали: кто он, и куда идет. Для подтверждения ответов, Геннадий написал себе справку, где указал, что работал на окопах и возвращается домой. Указанную справку Геннадий заверил батальонной печатью. Печать он поставил с небольшим сдвигом, чтобы нельзя было разобрать ее текст.

 

Пройдя Прочноокопскую и Красную Поляну, Геннадий на дороге нашел немецкую газету, где было написано, что в ближайшее время в помощь немецким войскам должна была выступить со стороны Кавказа Турция. Это произвело на Геннадия удручающее впечатление, так как он двигался в сторону Кавказа. Учитывая, что он был недалеко от кавказских гор, Геннадий все же решил продолжать идти в этом направлении. В сторону Армавира, куда шел Геннадий, двигались крупные танковые и артиллерийские соединения немецких частей. Такое крупное передвижение войск подтверждало сведения о том, что германское командование решило овладеть Кавказом.

 

Недалеко от города, возле моста через Кубань стоял немецкий офицер, и руководил движением воинских подразделений через мост. Чтобы попасть в город, Геннадий должен был пройти мимо него, другого выхода не было. Немец остановил Геннадия и спросил, куда тот идеи, и почему двигается с воинскими частями. Геннадий стал объяснять, что он из города Армавира и возвращается домой, где живет его семья по адресу ул. Ленина 3 квартира 5. Геннадий знал, что в любом нашем городе улица Ленина есть. Немец потребовал паспорт. Геннадий я сказал, что паспорта у него нет, и показал ему справку о том, что работал на окопах и возвращается домой. Говорил Геннадий на немецком языке, хотя знал его слабо. Немецкому языку его учили в институте, но особых знаний не требовали. Офицер махнул рукой и сказал, что можно идти.

 

На подходе к городу навстречу Геннадию двигалась большая колонна наших военнопленных в сопровождении немецких автоматчиков. Ситуация была довольно сложной. Вдоль дороги лежали убитые, слегка присыпанные землей. В любую минуту можно было ожидать, что немцы заставят его стать в эту колонну, но этого не случилось, и Геннадий прошел мимо них. В центр города он не заходил, а прошел по его окраине, и вышел на дорогу в сторону станицы Советской и дальше в направлении к Туапсе. По пути пришлось проходить возле немецкого аэродрома, охрана которого пристально смотрела на Геннадия. Местный житель станицы сообщил, что дальше Геннадию пройти не удастся, так как черкесы и ингуши организовали банды и не пускают русских в горы, а даже убивают. Пришлось задуматься, как быть дальше. Выступление турков на стороне немцев, а тут ингуши, все это осложняло задачу идти на Кавказ. Взвесив все эти обстоятельства, Геннадий решил двигаться в сторону Минеральных Вод.

 

44

 

Подойдя к станице Невиномысской, Геннадию нужно было проходить через мост, усиленно охраняемый немцами, другого варианта не было. В это время мимо Геннадия проходили местные женщины. Он быстро пристроился к ним, и завел разговор, чтобы со стороны казалось, что это его знакомые, хотя женщины не были этим довольны. Немецкая охрана смотрела на Геннадия, и похоже было, что хотела его остановить, но все прошло благополучно. Переночевав в станице, Геннадий рано утром взял направление в сторону Курсавки. В поселке недалеко от Курсавки он выполнил работу по ремонту сарая у местного жителя, за что получил от него продукты на дорогу. Здесь же встретил ленинградцев, живших тут после эвакуации из Ленинграда. Утром хозяин дома, где Геннадий работал и ночевал, сообщил, что в соответствии с приказом немецкого коменданта, все посторонние лица, находящиеся в поселке, должны пройти регистрацию в комендатуре. После этого сообщения хозяина, Геннадий утром ушел из поселка, и взял направление на Сталинград через станицы Султанское (Султан), Петровское (с 1965 г. Светлоград) и Дивное.

 

Приказ немецкой комендатуры о регистрации посторонних лиц в населенных пунктах усложняло передвижение Геннадия к намеченной цели. Необходимо было быстрее идти, чтобы не задерживаться в станицах, где уже начали действовать комендатура и полицаи, а также полевая жандармерия. Пройдя часть территории Калмыцкой автономной республики, Геннадию пришлось приостановить движение из-за отсутствия еды, воды и не особенно дружелюбного отношения калмыков. Приходилось в зной пить горькую воду в озерах и небольших речках, после чего жажда еще более усиливалась. Взяв курс восточнее, возле населенного пункта Котельниково, Геннадий встретил молодого парня по имени Виктор, также решившего выходить из окружения.

 

Переночевав в Котельниково, они пошли дальше по дороге. Внезапно из лесопосадки выскочила группа немцев и приказала следовать за ними. Геннадий с Виктором зашли в лесопосадку и увидели примерно 10 человек, похожих на них. Оказалось, что это была полевая жандармерия, задерживавшая на дорогах всех подозрительных лиц. Возглавлял эту группу офицер, проводивший допрос с помощью переводчика. Допрашивал он каждого по отдельности. Когда дошла очередь до Геннадия, он сбросил свою фуфайку с документами, и подошел к офицеру. Офицер стал расспрашивать Геннадия, окуда он и куда идет. Геннадий как всегда ответил, что работал на окопах и возвращается домой. Отвечал Геннадий на немецком языке, но не особенно четко. Офицер спросил, знает ли Геннадий немецкий язык, а тот ответил, что слабо. После допроса Геннадий возвратился к своим вещам и фуфайке. После того, как офицер всех допросил, всех задержанных посадили на автомашину и привезли на железнодорожную станцию. На станции их погрузили на железнодорожные платформы для отправки в лагерь, расположенный в станице Морозовской.

 

Уже стемнело, когда поезд тронулся в путь. Погода была плохая, моросил дождь. По краям платформы, впереди и позади, стерегли немецкие охранники. Некоторые из задержанных договорились, что в подходящий момент они спрыгнут на ходу поезда. Когда наступил удачный момент, они спрыгнули с платформы. Началась беспорядочная стрельба по беглецам из автоматов. Геннадий с Виктором не пострадали. Немного отдохнув, они двинулись дальше, и увидели недалеко дом, где в окне горела лампа. В дом они решили не заходить, опасаясь, что там могут быть немцы. Недалеко был стог сена, где они устроились на ночлег, зарывшись поглубже в сено. Они изрядно продрогли, потому что были мокрые от беспрерывного дождя. Утром на рассвете отправились в путь. Подошли к населенному пункту и осмотрелись, нет ли там немцев. Когда они проходили мимо одной из улиц, их подозвала женщина и пригласила зайти в дом, где дала им поесть.

 

Геннадий стал расспрашивать женщину, есть ли в поселке немцы. Она ответила, что в поселке их нет, но в ее доме живет немецкий комендант. Геннадий настолько растерялся, что чуть не подавился. Женщина их успокоила и сказала, что комендант уехал недавно и будет не скоро. Но все равно нужно было поскорее уходить из этого населенного пункта. Они взяли направление на поселок Нижние Курманы, где думали переправиться через Дон. Пройдя поселок, они предварительно расспросили у местных жителей, есть ли на мосту немецкая охрана. Жители ответили, что как будто нет. Геннадий знал, что проходить через мост при его охране было всегда очень трудно и опасно. Уже вечерело, но Геннадий со своим спутником решили идти. Да и спешить нужно было, ведь был уже сентябрь. Да, и по информации местных жителей, фронт был уже недалеко, что вселяло в Геннадия надежду на успех его длительного похода.

 

Выйдя из хутора в направлении хутора Солонецкого, они спустились с бугра дороги к реке и увидели мост. На мосту стояли два автоматчика, а в конце моста на берегу находился опорный пункт охраны. Немцы уже заметили двух идущих мужчин, и похоже ожидали, что те будут делать. Поворачивать назад было уже невозможно, надо было идти через мост, скрывая ту растерянность, которую Геннадий со своим спутником внутренне испытывали. Они уверенно пошли по мосту навстречу охране. Подойдя к немцам, Геннадий обратился по-немецки и сказал, что они идут домой к своим семьям в хутор Солонецкий. Немцы проверили мешок, где лежали личные вещи, и разрешили пройти. Шли по мосту, не оглядываясь, хотя несколько очередей из автомата немцы сделали в их сторону с целью проверить, как на это будут реагировать Геннадий со своим спутником.

 

На хуторе они переночевали и встретили еще троих. Как выяснилось, они тоже собирались переходить линию фронта. Один из них, Евгений Савченко, был политруком разведроты 51 Перекопской дивизии 9 армии, второй, старший лейтенант - начальник инженерной службы полка, третий - бывший секретарь райкома, его задачей было организовать партизанский отряд. Утром все решили двигаться по направлению населенных пунктов: Девятка, Кутельниково, Поповка, при этом разбились на две группы. Геннадий шел вместе с Савченко, а Виктор со старшим лейтенантом и бывшим секретарем райкома. Держали интервал 100 - 200 метров. На поворотах дорог, и когда видимость была недостаточная, они делали на земле условный знак, чтобы не потерять друг друга в пути. Пройдя поселок Поповку, Геннадий услышал стрельбу. Оказалось, их товарищей остановили румыны, ехавшие на подводе. Румыны сделали несколько залпов из винтовок в сторону Геннадия и Савченко, чтобы они остановились, но те, воспользовавшись пересеченной местностью, скрылись от румын. На дороге Геннадий оставил условный знак, и некоторое время решил подождать товарищей, но те так и не появились. В поселке Великие Лучки Геннадий со своим попутчиком переночевали, надеясь еще дождаться своих товарищей, но они так и не появились.

 

В поселке им повстречались полицаи, заинтересовавшиеся незнакомцами, но все прошло по обычной схеме: идут домой в ближнее село. Потом полицаи предупредили, что недалеко фронт, и находиться тут запрещено. Геннадий и Савченко вышли из поселка и направились в сторону Дона, где должен был быть фронт. Уже вечерело, шел дождь, но они продолжали идти. Изредка доносилась канонада артиллерии. Им повстречался полицай, и сообщил, что дальше идти нельзя, так как здесь недалеко передний край обороны. Геннадий ответил, что они сбились с дороги и сейчас свернут в другую сторону. Когда полицай ушел, они свернули с дороги в кукурузное поле по направлению доносившихся периодических залпов артиллерии. Передвигаться по кукурузному полю было тяжело, к тому же еще лил дождь, но они продолжали движение. Шли всю ночь под дождем и к рассвету подошли к оврагу. Дальше идти было нельзя, так как стало светло, и территория хорошо просматривалась. Их могли обнаружить немцы.

 

Геннадий со своим спутником насквозь промокли и замерзли. Они сели на землю, прижавшись спинами друг к другу, чтобы немного согреться. Все-таки уже было 15 сентября. Так они просидели целый день до ночи без еды и воды. Как только стемнело, они осторожно стали продвигаться в направлении доносившейся до них стрельбы. По пути попадались окопы, но в них никого не было. Они периодически чередовали ходьбу с передвижением "по-пластунски". Подойдя к одному из окопов, они мгновенно припали к земле, увидев в нем двух немецких солдат. Услышав звук шагов, немцы вылезли из окопа, оглядываясь по сторонам, прошли мимо, и вернулись в свой окоп. Немного погодя, Геннадий и Савченко проползли возле немецкого окопа, и пошли дальше по переднему краю расположения немцев. Скорее всего, наши части должны были быть за Доном. Всю ночь пришлось медленно и осторожно передвигаться по расположению немецкой обороны.

 

В посевах пшеницы, где была расположена линия обороны, Геннадий нашел нашу солдатскую шинель, и захватил ее с собой. Так они передвигались по линии обороны немцев всю ночь в надежде дойти до берега реки Дон. Начался рассвет, и дальше идти уже было нельзя. Нужно было замаскироваться в посевах пшеницы и ждать еще одной ночи. Они легли на землю и накрылись шинелью. Оставалось только лежать неподвижно в ожидании ночи. Спустя некоторое время Геннадий выглянул из под шинели, и привстал, чтобы сориентироваться на местности и определить, далеко ли до Дона. Нужно было за ночь успеть дойти до реки. Через некоторое время рядом с ними они услышали немецкий разговор. Кто-то возле них разговаривал и стучал ложкой по котелку. Геннадий приподнял шинель и увидел немца, чистившего котелок после еды. Оказывается, они находились возле линии немецких окопов, и в любую минуту их могли бы обнаружить. Финал был бы плачевным.

 

С раннего утра и до ночи Геннадий и Савченко провели в состоянии напряжения. Когда стемнело, и наступила ночь, они медленно ползком начали передвигаться. Рядом находился окоп с дремавшим немцем. Это их в очередной раз спасло, до немца было всего полметра, и немец бы их обязательно заметил. Геннадий считал, что с ним происходят чудеса. Ползком они добрались до оврага, сползли в него, но идти по нему не решились, так как обычно такие овраги минируются. Выбравшись из оврага, они попали на проселочную дорогу. Судя по ее направлению, она вела к Дону. Решили идти по этой дороге, ориентируясь на трассирующие пули, летевшие по направлению к Дону со стороны немецких окопов. Поскольку в сторону Геннадия периодически стрелял немецкий пулемет, он понял, что переднюю линию немецких окопов они миновали. Шли они, поднявшись во весь рост. Хотя это было опасно, но хотелось успеть за ночь попасть в расположение переднего края нашей обороны. Стрельба немецкого пулемета в их сторону все продолжалась, а навстречу им велась стрельба трассирующими пулями из линии обороны наших войск. До того места, откуда велась стрельба, было уже близко, а до Дона было еще далеко.

 

Через некоторое время они увидели, что трассирующие пули пролетают почти рядом. Они легли на землю и стали наблюдать, откуда ведется стрельба. Определив направление стрельбы, они ползком стали продвигаться к этому месту, пока не увидели окоп, в котором сидел наш стрелок. Приблизившись к нему со стороны спины, они убедились, что это наш солдат. Тогда они подошли к этому стрелку, и попросили вызвать командира. Через некоторое время пришел командир взвода. Геннадий сообщил ему, кто они, и попросил дать им поесть. Они несколько дней не ели. Им принесли ведро вареной пшеницы, и они плотно поели. Линию фронта Геннадий перешел в 3 часа ночи 17 сентября 1942 года в расположении 3-го батальона 862 полка 197 стрелковой дивизии в районе поселка Баски возле станицы Вешенской. Эту дату он хорошо запомнил как дату своего второго рождения.

 

Оказывается, им очень повезло. Только на этом участке наши части форсировали Дон и заняли плацдарм на возвышенности, где Геннадий перешел линию фронта. Командир батальона в разговоре сообщил, что на этом участке они не могут взять "языка". Геннадий предложил поручить это ему, поскольку он хорошо знал расположение немецких окопов и подходы к ним. О Геннадии и Савченко было доложено штабу дивизии, и с ними беседовали представители особого отдела. Учитывая, что у Геннадия были убедительные документы и кандидатский билет члена ВКП(б), их в дивизии не задерживали, а направили для проверки в спецлагерь НКВД на станции Рада возле Тамбова, где они находились около 10 дней. У Савченко документов при себе не было, но его проверку облегчило то, что он переходил линию фронта с Геннадием.

 

После лагеря их направили на пересыльный пункт станции Павловская возле Камышина, где они находились около одного месяца. На пересыльном пункте кормили очень плохо, а они после выхода из окружения сильно отощали, и организм требовал усиленного питания. Поскольку еды не хватало, то они сами организовали себе подкормку, руками выкапывали картошку на колхозном поле и пекли ее. Соли не было, поэтому ели без соли. В середине ноября 1942 года их направили в штаб Приволжского военного округа (ПРИВО) в Саратов. Уже наступили морозы и выпал снег. Пока доехали до Саратова сильно замерзли, потому что одежда была настолько ветхой, что было видно голое тело. Организм тоже ослабел от длительных недоеданий и нервных переживаний. Когда приехали в Саратов, пришлось спать на вокзале на холодном полу, прикрытом клочками газет. После посещения штаба ПРИВО Геннадия направили на курсы командиров батальонов. При Саратовском военно-пехотном училище. С Савченко Геннадий связь потерял, он как будто получил направление на Сталинградский фронт.

 

Спустя два месяца учебы, раненая нога на показательных занятиях дала сильное обострение, и Геннадий не мог продолжать дальнейшую учебу. Гарнизонная медицинская комиссия ПРИВО признала его ограниченно годным с ипользованием на штабной работе. Геннадий получил направление для работы в Ростовский облвоенкомат. До Ростова пришлось добираться со сложностями, на всех видах наземного транспорта. Немцы были в Батайске, и их авиация часто бомбила Ростов. В течение двухнедельного пребывания в Ростове Геннадию работу не нашли. Нужно было ждать вакансии, поэтому Геннадию предложили работу на выезд, в один из городов Ростовской области. Геннадий выбрал Сальск. Что-то его постоянно туда тянуло. За долгие месяцы своих скитаний, Геннадий кружил вокруг Сальска, но так в него и не попал. Наконец, его направили на должность старшего инструктора Сальского райвоенкомата.

 

45

 

Лида продолжала учиться в школе. Из-за того, что уже год шла война, она окончила школу на год позже, в 1942 году. Окончила школу Лида с отличием. Раньше, по окончании школы она мечтала поступить в Московский институт иностранных языков, так как хорошо знала немецкий и немного английский языки. Но ее мечта не осуществилась, поскольку война еще продолжалась, и наши войска отступали в сторону Сталинграда с тяжелыми потерями. Сальск расположен между Ростовом и Сталинградом, поэтому войска и техника, отступая, двигались, в основном, через Сальск. Город бомбили, особенно железнодорожный узел, где скопилось много вооружения и боеприпасов, но 31 июля 1942 г. стало вдруг тихо. Бомбежки прекратились и самолеты перестали летать. Была тридцатиградусная жара, но приходилось всем сидеть в окопе во дворе. В окопе помещались все восемь человек, и просиживали там во время бомбежек.

 

В два часа дня они услыхали странный гул. Когда вышли из окопа и подошли к забору, то через щели увидели движущуюся колонну немецкой мотопехоты. Впереди колонны ехали примерно сорок мотоциклов, и в каждом сидели по два немца. Вся эта масса двигалась по улице Свободы. Один из немцев водил дулом автомата по обе стороны улицы, также и в направлении их дома. Вдруг примерно двадцать мотоциклов остановились возле их забора. Иван Игнатьевич быстро загнал детей в дом. Немцы повалили забор, мотоциклы оставили на улице, а сами разделись до плавок и стали обливаться дождевой водой из бассейна и колонки.

Иван Игнатьевич и Анна Дорофеевна стали по обе стороны входной двери в дом. Один из немцев в плавках и с автоматом оттолкнул их, и вошел в дом, в дальнюю комнату. Там было очень темно, так как ставни были наглухо закрыты. Лида, Маша и Лидия Петровна сидели на диване. Немец немного присмотрелся, навел на них автомат и сказал: "Партизаны?". Тут же он приказал им встать, и под дулом автомата вывел их во двор. Иван Игнатьевич испуганно бросился к офицеру и чуть не на коленях произнес:

 

- Пан офицер, это мои дочки!

 

Офицер улыбнулся и сказал:

 

- Хорошо, хорошо, папа.

 

Немцы разложили палатки, достали еду, угостили детей шоколадом. Днем немцы отдыхали, а ночью двинулись на Сталинград. Они ничего не забрали и ничего плохого не сделали.

 

На другой день после занятия Сальска, к Резниковым пришел переводчик с вооруженным автоматом немецким солдатом и забрал Лиду, Машу и Лидию Петровну мыть госпиталь, готовить его к приему раненых немцев. Госпиталь был размещен на месте бывшей двухэтажной районной больницы рядом с домом Резниковых. Им приказали взять ведра и тряпки и идти мыть окна, полы, и двери госпиталя. Когда женщины пришли в больницу с ведрами и тряпками, то Маша и Лидия Петровна отказались убирать помещение, сославшись на свое медицинское образование. Тогда переводчик и солдат повели всех к двум врачам. Врачи выслушали эти претензии, и сказали, что для женщин найдется и другая работа. В подвале больницы на полу на соломе лежали 16 тяжелораненых наших солдат, окровавленных, истощенных. Когда Сальск окружили, и наши воинские части еле вырвались из окружения, то они оставили в госпитале этих беспомощных солдат.

 

Эти немецкие врачи дали женщинам бинты, вату, йод и спирт, и сказали: "Лечите своих солдат". Лида принесла воду, и стала мыть раненных, а Маша и Лидия Петровна занялись лечением. В обязанность Лиды также входило найти еду для раненных и кормить их. Лида нашла рабочую столовую. При госпитале был строительный батальон, состоящий в основном из наших военнопленных, рывших окопы и выполнявших другие работы. На кухне в столовой работал молодой немецкий повар. Лида обратилась к нему на немецком языке, и сказала, что ей нужно 16 порций супа, каши и хлеба. Он был удивлен такому количеству порций. Тогда Лида ему рассказала, что в подвале умирают тяжелораненые наши ребята и им нужна помощь. Может быть, немец был доволен, что Лида хорошо говорила по-немецки, и он стала давать ей два раза в день по 16 котелков с едой и хлеб. Наши ребята постепенно поправлялись, и никто из них не умер. Женщины втроем хорошо за ними ухаживали, раненные улыбались, а женщины плакали от радости. Когда раненные выздоровели, они стали работать, как и другие военнопленные, в этом же самом строительном батальоне.

 

Потом Лиде все же пришлось мыть полы и окна в госпитале и готовить его к приему раненных. Стали в госпиталь поступать тяжелораненые немецкие солдаты и офицеры. Лида боялась вида крови, а ей приходилось обмывать раненных, мыть им головы, причесывать, у них было много вшей. Было много молоденьких солдат шестнадцати и семнадцати лет, как и Лиде. Они очень стеснялись, и Лиде их было по-человечески жаль. Кроме этого, она их кормила, подавала им судно, выносила. Была еще палата, где лежали два офицера высокого ранга. Приходилось чистить их окровавленные френчи с орденами, кормить их из ложки, отгонять мух от их лиц, мыть им ноги по их просьбе. Офицеров Лиде не было жалко.

 

Трижды Лида убегала, но опять приходил за ней переводчик Дмитрий (Дитрих), бывший учитель из Москвы, как он сказал. Он все якобы жалел наших русских девчат и сказал, что у немцев Лида считается работником госпиталя, а в городе составляют списки для отправки на работы в Германию. Иван Игнатьевич сказал: "Будь они прокляты, иди еще поработай". Иван Игнатьевич в этот период отрастил бороду, не брился, сделался портным, пришивал немцам пуговицы на шинелях, отглаживал форму. У него было на фронте два сына. Никто из соседей его не выдал. Лида возвратилась в госпиталь и стала продолжать свою работу.

 

Однажды Лида шла по длинному коридору госпиталя, и вдруг из-за поворота в другое отделение вышла свита в белых халатах. В центре был, по-видимому, шеф в пенсне. Лида пошла прямо на них, и остановилась перед шефом так, что все даже оторопели. Лида произнесла по-немецки:

 

- Как это понимать? Я окончила 10 классов, имею среднее образование, хорошо знаю немецкий язык, и должна мыть полы и выносить судна?

 

Шеф удивленно выслушал Лиду, улыбнулся, похлопал ее по плечу и сказал:

 

- Хорошо, хорошо, девушка! Будешь учить немецкий язык.

 

Потом шеф что-то тихо сказал одному из своей свиты, улыбнулся, и пошел дальше. На второй день Лиду перевели в лор-кабинет, где в ее обязанность входило кипятить инструменты. Через три дня Лиде вручили ключ от квартиры на противоположной стороне улицы напротив ее дома. Лида должна была убирать комнату, где жил врач из этой свиты. После уборки Лида возвращалась в госпиталь опять кипятить инструменты. Наутро она пошла в эту квартиру. Дверь была незаперта. В комнате хозяина не было, а разжигал печь пленный из Харьковской области. Он рассказал о себе, Лида попросила его адрес, после написала письмо, а что с ним было потом неизвестно. Лида убирала эту комнату, складывала одежду, постель, мыла умывальник, полы, и так продолжалось пять дней. Хозяина она не видела. На письменном столе стояла фотография с изображением мужчины, женщины и мальчика трех лет.

 

Однажды хозяин возвратился за каким-то документом и застал Лиду за уборкой. Он поинтересовался ее именем, и потом называл ее Людия. Это был приятный молодой человек, вежливый и красивый офицер. Потом Лида его долго не видела. Лида убирала у него уже полтора месяца, и пришла в очередной раз 25 декабря, на католическое Рождество. Офицер сидел за столом с красивой молодой женщиной. Лида поздоровалась и поздравила их с Рождеством. Они встали, женщина улыбнулась, и тоже поздравили Лиду с праздником и наступающим Новым Годом. Хозяин дал Лиде отпуск до 3 января. Они нагрузили Лиде огромную миску подарков: шоколад, печенье, разных сладостей. Все это им прислали посылками из дому к Рождеству. Лида еле донесла домой эту миску. Дома были удивлены такому количеству гостинцев.

 

У Резниковых в это время квартировали два немецких офицера. Это были молодые, вежливые ребята. Новый Год пришлось встречать всем вместе. Украсив елку, офицеры повесили на нее портрет Гитлера. Лида и Маша захихикали, и достали откуда-то портрет Сталина. Офицеры сняли портрет Сталина, и положили его на шкаф. Тогда Лида сказала им, что снимет с елки портрет Гитлера. Она достала со шкафа портрет Сталина, и повесила его опять на елку. Молодые офицеры сказали: "Ладно, пусть висит". Офицеры вели себя на квартире очень деликатно. Иногда подшучивали над сестрами. Подвигали раскладушки так, что, когда сестры укладывались спать, то раскладушки падали. Это очень смешило офицеров.

 

Наступил 1943 год. Утром 3 января Лида пошла убирать квартиру офицера, но квартира оказалась пуста. Он выехал. Она пошла в госпиталь, а там все стали готовиться к отступлению - вывозить раненых, оборудование и инвентарь. Лида ушла домой. Резниковы сидели тихо, старались не высовываться. У них последних несколько дней был расположен штаб, и двери не закрывались; немцы то входили, то выходили. Было очень холодно в доме. Наконец и штаб выехал. Все уже знали, что Сталинград освобожден нашими войсками, и немцы в темпе отступают. Это чувствовалось по их сборам и настроению. Наконец, наступила мертвая тишина. Резниковы боялись выйти из дому. Потом стали выходить, и увидели около калитки во дворе у стены дома какую-то гору, укрытую брезентом. Иван Игнатьевич боялся этот брезент открывать и детям запретил - вдруг заминировано! Потом все-таки решился. Снял брезент, а там оказалась огромная гора ржаного хлеба. Каждая буханка была упакована в целлофан, а сверху были наклеены бумажные печати с датой - 1936 год! Когда попробовали этот хлеб, то было ощущение, что хлеб только что был испечен, а сверху была блестящая корочка. Первой хлеб попробовала Анна Дорофеевна, а потом и все попробовали.

 

Фронт проходил за городом. К Резниковым стали приходить поодиночке какие-то потрепанные солдаты, и просили поесть. Среди них было много узбеков. Всех Анна Дорофеевна кормила и давала с собой по полбуханки этого хлеба. Вскоре в город стали возвращаться жители из эвакуации. В основном это были евреи. Вернулась и школьная подруга Лиды - Сара Винаковская. Она рассказала свою историю. Она и ее родители во время наступления немцев остались в Сальске. У них поселился симпатичный немецкий офицер. Ее родители относились к нему как к родному сыну. Немцы уже расстреляли 3000 евреев, как тогда говорили. Они боялись за свою судьбу и рассказали ему о том, что они евреи, надеясь, что он их защитит. Он им ответил, что он не может этого утаить, поскольку давал присягу, и сообщил о них в Гестапо. Саре удалось спрятаться на окраине Сальска у реки, а ее родителей расстреляли.

 

Прошло две недели. Она очень переживала смерть родителей, и ей не хотелось больше жить. Тогда она пошла в Гестапо, попросилась на прием к шефу, и ее пропустили к нему. Там она все рассказала, и попросила, чтобы ее тоже расстреляли. Она была очень красивая. У нее были большие синие глаза и волнистые каштановые волосы. Шеф Гестапо выслушал ее, и спросил, есть ли у нее родственники в другом городе. Сара ответила отрицательно. Шеф выпмсал ей пропуск, и сказал немедленно уехать из города. Также он дал ей деньги и письмо к директору какого-то завода в Ставрополе, чтобы тот устроил Сару на работу. Через какое-то время наши войска заняли Ставрополь, немцы отступили, и Сара возвратилась в Сальск.

 

Про шефа Гестапо рассказывали удивительные вещи. Это был пожилой немецкий аристократ. Квартировал он у хозяйки в одном из домов центральной улицы. Хозяйка раасказывала, как утром под своим крыльцом он находил доносы на жителей. Он показывал их хозяйке, и говорил:

 

- Вот видите, что ваши люди пишут. А потом будут говорить, что мы плохие.

 

Все эти доносы он бросал в печку.

 

Наши войска быстрыми темпами продвигались на запад. Уже был освобожден Ростов-на-Дону. Около дома Резниковых обосновался штаб какой-то воинской части, занимавшейся восстановлением аэродрома. Аэродром находился в 7 км от Сальска и был полностью разрушенный бомбежками. Нужно было его заново отстраивать, а рабочих было мало. Привлекали для работ женщин и девушек, и Лида попала в их число. Вначале она рыла окопы, как и все, а потом ее сделали учетчиком, и она отмечала посещаемость. Самым трудным было ходить 7 км утром на работу, а вечером возвращаться, ведь транспорта никакого не было. Лида все же надеялась поработать до лета, а осенью поступить в Московский институт иностранных языков. Она рассчитывала на свой уровень подготовки по немецкому и английскому языкам, а также на отличный аттестат. Но, поскольку война еще не окончилась, мысль об институте пришлось опять отложить. Работать на аэродроме пришлось до мая 1944 года.

 

46

 

В конце февраля 1943 года в Сальск приехал Геннадий. Он был направлен на должность старшего инструктора по военному делу. В его обязанность входило обучение молодежи призывного возраста 1924 - 1925 гг. рождения. На эту должность назначали фронтовиков, имеющих ранения и непригодных к строевой службе. На этой работе после боевых действий и выхода из окружения он поправлял здоровье и успокаивал нервную систему. Полученное новое обмундирование также немного улучшило его внешний вид. Эта работа продолжалась примерно один год, но Геннадий скучал. Его тянуло на фронт, где решалась судьба нашей Родины. Геннадию удалось разыскать своих фронтовых друзей по службе в Молдавии. Связь с ними прервалась после ранения и госпиталя в июле 1941 года. К счастью, они были живы, и Геннадий с ними переписывался. Ему захотелось с ними встретиться, и он написал им письмо с просьбой сделать ему вызов в действующую армию. В это время друзья Геннадия, Валентин Тимофеевич Коломиец и Сергей Николаевич Вилинский, воевали в районе Новороссийска в составе Отдельной Приморской армии.

 

Учитывая просьбу Геннадия, командир 896-го Отдельного саперного батальона 2-го Гвардейского стрелкового корпуса майор Сергеев написал официальное письмо от 13 февраля 1944 года. В письме он обратился к Сальскому райвоенкому с просьбой откомандировать Геннадия, учитывая его особое желание, в его воинскую часть для прохождения дальнейшей военной службы в действующей армии. Райвоенком, в беседе с Геннадием при рассмотрении этого письма, был удивлен тем, что Геннадий хочет на фронт. Таких желающих среди работников военкомата не бывало, обычно на фронт направляли проштрафившихся работников. Он направил обращение в штаб Северо-Кавказского военного округа (СКВО). Геннадий с нетерпением ожидал этого решения.

 

Рядом с домом Резниковых была контора лесопитомника. Там разместилась какая-то воинская часть. Многие солдаты и офицеры часто видели Лиду, Машу и Лидию Петровну, и пытались за нами ухаживать. Самым большим успехом пользовалась Маша. Особенно в нее был влюблен Юрий Борисович Арчинов, наполовину осетин, очень красивый. Маша на него не обращала внимания, но потом они познакомились. Вскоре его часть перевели из Сальска на запад, и он уехал. Он писал Маше письма. Через некоторое время его назначили начальником конторы связи в Житомире, а Маша в это же время оканчивала 5-й курс Киевского мединститута, и вскоре они поженились. Лидия Петровна ожидала своего мужа, Ивана, воевавшего где-то на западе, а Лида готовилась к поступлению в институт.

 

У Маши была подруга - Тося Максименко, и Маша часто бывала у нее в гостях. Как-то Маша сказала Лиде:

 

- У Тоси на квартире поселился такой парень - Геннадий из Киева, симпатичный, но очень серьезный.

 

Лида на это не обратила никакого внимания, но однажды, Маша через окна их комнаты показала Лиде этого Геннадия. Он как раз пересекал улицу Свободы напротив их дома. Лида успела его хорошо разглядеть, и сразу влюбилась в него. Но встретить его Лида нигде не могла: на танцы он не ходил, в кино ходил редко, на улице тоже редко появлялся. Маша решила повести Лиду к Тосе, выбрав момент, когда Геннадий будет дома. Во дворе стоял умывальник, и Геннадий как раз умывался. Потом он пошел одеваться в дом, и ушел по своим делам, не обратив на женщин никакого внимания, только вежливо поздоровался. Знакомство не состоялось.

 

В то время Лида частным образом занималась немецким языком, так как готовилась поступать в Институт иностранных языков. Учительницу звали Раиса Аркадьевна, она была из Львова, и возвращалась домой из эвакуации через Сальск. Временно она работала в школе города Сальска. Как-то Лида с нею сидели на бульваре в центре города, и Лида ей рассказала о своей любви. И в этот самый момент Лида увидела Геннадия, пересекающего бульвар. Лида показала его своей учительнице. Учительница посмотрела в ту сторону, и сказала:

 

- Так это же Геннадий из Киева. Он часто приходит в школу играть на пианино. Мы завтра с ним придем к тебе.

 

Лида перепугалась, и стала протестовать, но учительница настаивала. Дома Лида предупредила о приходе гостей. Анна Дорофеевна напекла пирожки и другие вкусные блюда. К 5 часам, как и обещано, они пришли и привели еще его друга из военкомата - Эдема Эюпова. У Резниковых был патефон, и все танцевали, потом поужинали, и гости ушли. Лида была счастлива. Наконец то, удалось познакомиться, причем в такой приятной семейной обстановке. Казалось бы, и Геннадию Лида понравилась, но все это знакомство было совсем некстати.

 

Лиде он сказал, что его вызвали в штаб в Ростов, где будет решаться вопрос о его отправке на фронт. Устройством своей личной жизни Геннадий не хотел заниматься, пока шла война. Мало ли, что может с ним случиться. Лида была расстроена, но поехала с ним в Ростов. Там они гуляли, ходили в цирк, зоопарк и театры. Лида остановилась у своей знакомой, а через три дня ей нужно было уезжать в Сальск. Геннадий проводил ее на вокзал, и усадил в поезд. А 10 мая 1944 года Геннадий пришел на прием к начальнику 2-й части СКВО. Начальник ознакомился с личным делом Геннадия, и Геннадий ему очень понравился. Начальник стал уговаривать его остаться работать в штабе СКВО, а Геннадий настаивал на своей просьбе, отправить его в действующую армию. Тогда начальник направил Геннадия на гарнизонную медицинскую комиссию для окончательного решения. Военно-медицинская комиссия признала Геннадия ограниченно годным 2-й степени. На основании решения комиссии Геннадия уволили 13 мая 1944 года в запас, и вместо действующей армии направили в Киев для работы в промышленности.

 

15 мая Геннадий собрался уезжать в Киев. Лиду он отговорил ехать учиться в Москву, хотя говорили, что при отличном аттестате зачисляют в институт без приемных экзаменов. Вместо этого он настоятельно советовал ехать учиться в Киев, и обещал все выяснить о киевских ВУЗах. Родители Лиды тоже советовали ехать в Киев, им казалось, что Киев ближе, чем Москва. Лида написала письмо в Московский институт иностранных языков с просьбой, чтобы ей выслали обратно ее документы. Все это тянулось долго, и уже наступил август. В середине августа одна знакомая старушка, гостившая у сына в Сальске, ехала к дочери в Киев. В Киев также ехал один капитан, знакомый этой семьи, и его попросили сопровождать эту старушку. Это был удобный случай для Лиды, чтобы к ним пристроиться.

 

Лида отправила телеграмму Геннадию, где сообщила о своем приезде в Киев, и поехала вместе с капитаном и старушкой. Ехали они пять дней в теплушках, а спали на полу на соломе, прижавшись спинами друг к другу. Ночи были очень холодные, хотя и был конец августа. Когда приехали в Киев, то Лиду никто не встретил. Потом выяснилось, что телеграмму получили только через неделю после ее приезда. Транспорта никакого не было. Они взяли телегу с кучером и поехали к бабкиной дочке. Дочка жила на улице Кирова, напротив стадиона "Динамо", в полуподвале черного высокого дома. Работала она уборщицей на стадионе. Муж ее погиб, а у нее было четыре сына, старшему было 14 лет. У них была страшная нищета. Лида переночевала у них, и утром решила найти университет и сдать документы.

 

Лиде показали, где находится Крещатик, и я спустилась вниз по улице Кирова. Когда она пришла на Крещатик, то перед ней открылась улица со скелетами домов и развалины. Посредине была груда камней и одна тропинка с идущими по ней людьми. По обе стороны этой тропинки, на этих развалинах, стояли одетые по-нищенски и в телогрейках люди, разгребавшие лопатами битые кирпичи и мусор. Поскольку Лида шла в университет, а потом искать своего любимого, то надела красивое платье и импортные туфли. Фигура у нее была хорошая. Все прекращали работу и смотрели на нее. Сначало Лида не обратила на это внимание, а когда это заметила, ей стало стыдно. Она прибавила шаг, а потом уже стала бежать до самого бульвара Шевченко.

 

Там Лиде показали, где находится университет, и она туда направилась. Она узнала, что для поступления на факультет иностранных языков надо было сдавать экзамен по украинскому языку, и что преподавание ведется на украинском языке. При этом разговоре присутствовал какой-то мужчина, который предложил Лиде поговорить с ректором, и проводил Лиду в кабинет ректора. Вместе с ректором этот мужчина стал уговаривать Лиду поступить на геологический факультет, где был недобор студентов, и занятия велись на русском языке. Лида согласилась, после того как они объяснили, что геологи могут работать и в городе, необязательно в экспедициях. Лида, довольная результатом, направилась на квартиру родителей Геннадия.

 

Когда Геннадий приехал в Киев, то его трудно было узнать. Дома вдоль улиц были разрушены, а улицы имели посредине узкую тропинку, оставленную пешеходами среди груд кирпичей. Кое-где еще стояли остатки стен разрушенных домов. В восстановлении Крещатика принимали почти все жители города. Также к этим работам привлекали немецких военопленных. Родной дом Геннадия на Крещатике был разрушен, как и многие другие здания. Его родители и другие родственники переехали на улицу Бассейную 5Б, и занимали квартиру на 3 этаже. Это была большая трехкомнатная квартира, оставшаяся от профессора, сбежавшего с немцами. Там осталась мебель и много других вещей. Геннадия все радостно встретили, и первые дни он только отдыхал и по-нескольку раз пересказывал всем историю своих скитаний. Все удивлялись тому, сколько раз он находился на краю гибели, и как удачно все для него складывалось.

 

В августе 1944 года Геннадий поступил на работу в Наркомат местной промышленности УССР на должность старшего инженера военного отдела по вопросам производства вооружения на предприятиях подведомственных Наркомату. Когда он становился на партучет, то в ЦК КПУ ему предложили работу инспектора по западным областям Украины, в основном по Ивано-Франковской (Станиславской) области. Это тогда было логово бандеровцев и оуновцев, и Геннадий не соглашался. Разговор в ЦК был напряженный и неприятный. Ему один из работников ЦК даже пригрозил, что в случае отказа, Геннадия могут исключить из партии. Геннадий положил партбилет на стол, и сказал:

 

- Исключайте. Я воевал на фронте, имею инвалидность после ранения. Меня направили для работы в промышленности, а вы мне что предлагаете? Бандитов ловить? Еще неизвестно, где Вы были во время войны.

 

Геннадий положил на стол партийный билет, и вышел, хлопнув дверью. Инструктор райкома догнал Геннадия на лестнице, отдал ему партбилет, и сказал:

 

-Возьмите, и больше так никогда не делайте.

 

Больше к Геннадию с такими поручениями не обращались. Однако, уже работая в Наркомместпроме УССР, ему часто приходилось ездить в краткосрочные командировки в западные области по заданиям ЦК КПУ.

 

Лида пришла на квартиру родителей Геннадия, и застала его дома. Геннадий ее радостно встретил, и познакомил со своей мамой и тетей Марией. Лида ему рассказала об университете, но он стал возражать против геологического факультета. Пришлось опять пойти в университет и забрать документы. На бульваре Шевченко напротив университета находился педагогический институт, куда и решили подать документы. После сдачи документов в пединститут, Лида с Геннадием пошли на квартиру, где она оставила свои вещи. Геннадий был в ужасе от вида квартиры, где Лида остановилась. К тому же, оказалось, что многое было украдено. Прежде всего, были украдены продукты, привезенные из Сальска: сало, масло, колбаса, булочки и многое другое. Четверо голодных детей все забрали, кроме того пропала часть постельного белья, ложки и т.п.

 

Геннадий забрал оставшиеся вещи, и перевез их к себе домой. Лида поселилась в семье Геннадия, и жила в комнате вместе с его сестрой Евгенией. Позже к ним приехала Маша, и они жили втроем в этой комнате. Маша продолжала свое медицинское образование, поступив на пятый курс Киевского мединститута. Разговоров о женитьбе Геннадия не было два месяца, он постоянно ездил по командировкам.

 

В октябре 1944 года Совнарком УССР направил его с группой специалистов на территорию Венгрии с заданием. Нужно было разыскать, или, как тогда говорили "выявить" оборудование, вывезенного в период оккупации Украины немецкими и венгерскими войсками. Ехали они поездом в отдельном вагоне. На одной из остановок, не доезжая до Ровно, в этот вагон попытались сесть пассажиры. Один из группы, Кузнецов, стал посреди тамбура, и никого не пускал. При этом он говорил, что в этом вагоне едут представители Совнаркома и никого пускать нельзя. В ответ ему пригрозили. Геннадий Кузнецова обругал за его болтливость. Пришлось объяснить тому, что в этом районе много бандеровцев, и можно ожидать любых неприятных последствий. На очередной станции поезд был задержан из-за аварии на железнодорожных путях. Оказывается, что группу спас счастливый случай. Из-за аварии диспетчер пропустил впереди товарный поезд, а поезд с представителями Совнаркома поехал за ним. Товарный поезд был взорван бандеровцами как раз на уровне второго вагона, то есть это был бы вагон, где ехал Геннадий. Вот к чему могла привести излишняя болтливость Кузнецова. А может быть, Геннадию и на этот раз повезло. После прибытия в Самбор группа приступила к работе согласно указаниям Совнаркома УССР.

 

Геннадий приехал из командировки, и все родственники стали обсуждать предстоящую женитьбу Геннадия и Лиды. Решили приурочить это событие к 7 ноября. На свадьбу пригласили Ивана Игнатьевича и Анну Дорофеевну. Перед отъездом из Сальска они получили известие о гибели Василия Резникова. Василий был заядлым рыболовом, и находясь на фронте, как то пошел на озеро. Решив наловить побольше рыбы, он бросил в озеро гранату. Вероятно, граната была бракованная, и взорвалась почти у него в руках. Василий сразу же погиб, и был похоронен в Ванделки-Батьски, Замбровского уезда, Белостокского воеводства. Это случилось 20 октября 1944 года. Осталась Зоя с тремя детьми: Аллочкой, Таней и Славиком После известия о гибели сына, Иван Игнатьевич и Анна Дорофеевна не хотели ехать в Киев. Сообщить о случившемся Лиде или нет? Они колебались, но все же приехали к 7 ноября.

 

Иван Игнатьевич и Анна Дорофеевна приехали в Киев на Бассейную 5Б. Иван Игнатьевич с удивлением осматривал этот дом и подъезд. Что-то вспоминалось ему, увиденное во сне. Те же светло-коричневые или даже палевые стены подъезда, дверь и звонок. На звонок им открыла Лида, и радостно бросилась целоваться с родителями. Они едва сдерживались. Нет, не сейчас. Может быть после свадьбы, перед отъездом сообщить о Василии. Оказалось, что Геннадия опять срочно направили в Венгрию, в командировку по заданию ЦК. Он уехал как раз перед приездом Резниковых. Они остались на праздники и долго не говорили Лиде о Васе, только всю ночь вместе с Машей плакали. Иван Игнатьевич 12 ноября должен был уезжать на работу, и перед отъездом домой в Сальск они с Анной Дорофеевной рассказали Лиде как Вася погиб. Геннадий приехал из командировки только 14 ноября, а 15 ноября они с Лидой пошли в ЗАГС на углу улиц Ленина и Владимирской, и там зарегистрировали брак.

 

47

 

Иван Игнатьевич и Анна Дорофеевна вернулись в Сальск. Война еще продолжалась. Василий погиб, Иван и Виталий воевали на фронтах в Европе. Осталось у них три сына. Андрей вернулся из ссылки в 1944 года. Поселился он в Сальске с родителями. Там он жил, не зная ни о жене, ни о дочери Тане, и работал на Сальском кирпичном заводе инженером. Кирпичей тогда выпускали очень мало и только для строительства. Андрей увидел, как разбирают кирпичи на тротуарах его улицы, и решил изобрести пресс для изготовления кирпичей. Этот пресс выполнял 4-х ступенчатый процесс превращения глины в готовые сухие кирпичи, и имел производительность 1500 кирпичей в час. Был изготовлен опытный образец пресса, и Андрей повез чертежи в Москву. Там он получил авторское право на изготовление таких прессов, и по его чертежам стали изготовлять прессы в Белоруссии, на Урале, в Сибири и других районах нашей страны.

 

Андрей, проездом из Москвы, навестил Лиду и Геннадия в Киеве. Он пришел к ним в гости, чтобы увидеться с сестрой и познакомиться с ее мужем. Лида, не видевшая брата после его ареста, была очень рада встрече. Она стала расспрашивать Андрея подробно о том, как он жил в ссылке. Геннадий держался настороженно и молчал. Когда Андрей рассказал несколько историй о заключенных и условиях их жизни, то Геннадий вскочил, и закричал:

 

- Вот я сейчас пойду, куда следует, и расскажу, что ты тут наплел.

 

Геннадий пошел одеваться, а Андрей побледнел, и тоже стал собираться. Лида бросилась их успокаивать, но Андрей был неприклонен. Он оделся, взял чемодан, и ушел. Лида, отчитав Геннадия за грубость, оделать и побежала искать Андрея. Наконец, она нашла его где-то на Крещатике, и стала упрашивать его вернуться. Андрей обиделся, отказался возвращаться, и только произнес:

 

- Нет. Это не человек, это схема.

 

Так, нелестно, он охарактеризовал Геннадия. В Сальске Андрей познакомился с симпатичной женщиной Зинаидой и вскоре они поженились. У них родились две дочери - Людмила и Любовь. Несмотря на то, что Зинаида работала учительницей в младших классах, она была очень необразованным и ограниченным человеком. Андрей как-то повез Зину в Москву, чтобы поводить ее по театрам, музеям и историческим местам. Зину в Москве совершенно ничего не интересовало, она рвалась в Сальск. Андрюша потом говорил: "Я провез Зину по Москве, как будто бы пронес гуся в корзине". Потом он вновь устроился на работу на завод "Ростсельмаш", и вся семья переехала жить в Ростов. Девочки учились там в школе.

 

Однажды, когда он в очередной раз был в Москве, зашел как-то в гастроном, и встретил там Ларису, сестру его первой жены Нины. Она рассказала, что Нина с матерью Анной Ивановной живет в Москве, а дочь Таня осталась жить в Ташкенте. Лариса сообщила адрес Нины. Мужа у Нины уже не было. Андрей решил навестить их. Когда он пришел к ним на квартиру и позвонил, то ему открыла дверь какая-то старая женщина. Он ее даже не узнал. Это была Нина. Она его тоже не узнала и спросила: "Вам кого?". Он ей объяснил, кто он, и она впустила его в квартиру. В кресле сидела почти слепая Анна Ивановна. Андрей подошел к ней и стал на колени. Она положила руку на его голову, и произнесла: "Андрюша?". Он был поражен и стал плакать. Это была его последняя встреча с прошлым.

 

В феврале 1945 г. Н. С. Хрущев направил Геннадия с другими представителями Совнаркома УССР в Польшу на территорию занятую советскими войсками. Представители группы должны были разыскать станки и оборудование, вывезенные немцами из Украины. Н. С. Хрущев был Председателем Совнаркома УССР. Он позвонил в Польшу Г. К. Жукову, предупредил его о направлении к нему специалистов Совнаркома, и спросил у Г. К. Жукова, нужно ли что-нибудь ему передать из Украины. На что Г. К. Жуков ответил, что все у него есть, только хотелось бы украинского пива. Геннадий и другие представители летели самолетом, и захватили два ящика пива для Г. К. Жукова. Погода была нелетная, метель, и они летели на бреющем полете до Познани.

 

Когда они приземлились на аэродроме, им сообщили, что Г. К. Жуков уже находится под Кюстером, в 200 км от Познани, а в этом районе нет никого кроме батальона по обслуживанию аэродрома. Кроме того, сообщили, что недалеко находится группировка немецких войск в количестве 30 тысяч, и они находятся в окружении. Гитлер обещал их освободить из окружения, если они займут аэродром в Познани. Геннадия и других представителей разместили в бараках, где при немцах жили польские военопленные. Ночью их разбудил сигнал сирены и в барак, где они находились, вбежал дежурный по аэродрому. Он сообщил, что вероятно высадился немецкий десант, и что необходимо принимать решение о том, как быть дальше, а сейчас будут засвечивать аэродром, чтобы прояснить обстановку.

 

Обстановка была тревожная, поскольку только у некоторых было личное оружие. Спустя некоторое время опять появился дежурный и сообщил, что десанта нет, а на парашютах сбрасывались продукты и оружие для немцев, попавших в окружение. Утром каждому из группы были вручены документы, подписанные членом Совета 1 Белорусского фронта Телегиным и начальником тыла Жижиным. В документах указывалось, что наши коменданты немецких городов должны оказывать представителям Совнаркома УССР всемерную помощь в обследовании немецких предприятий. В случаях выявления оборудования, вывезенного из Украины, докладывать Военному Совету фронта.

 

Представители обследовали предприятия во многих городах и населенных пунктах, и составляли перечень оборудования для последующего возвращения его на Украину. Значительных разрушений в этих городах не было из-за быстрого продвижения наших войск, только кое-где были разрушены мосты и железнодорожные станции. Среди местных жителей преимущественно встречались женщины, а в ряде населенных пунктов Геннадий видел военнопленных, охраняемых небольшим количеством солдат из нашей комендатуры. На домах висели белые флаги, а на руках немцы носили белые повязки. В г. Ландсберге Геннадий ночевал в доме у одного немца. Немец говорил, что Гитлеру не нужно было воевать против русских, и нужно было вспомнить историю Наполеона. Этого мнения придерживались и многие другие немцы, и все вспоминали поговорку Бисмарка про то, что русские медленно запрягают но быстро едут.

 

После Победы 1945 года У. Черчилль сказал об этом недвусмысленно, и особо выделил значимость сталинского величия для страны: "Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелых испытаний ее возглавил такой гений и непоколебимый полководец, как Иосиф Сталин. Он был выдающейся личностью, вполне соответствовавшей жестокому периоду истории, в котором протекала его жизнь... Нет, что бы ни говорили о Сталине, таких история и народы не забывают". Смысл войны фашистской Германии против СССР, как его видел Сталин, был высказан им еще на XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 года. Он заявил об "изменении политики Германии": она стала напоминать "политику бывшего германского кайзера". Цель последней была хорошо известна: сокрушение России как геополитической силы. Данная цель не менялась со времен Тевтонского ордена.

 

Не случайно перед войной был создан фильм "Александр Невский". Сталин увидел в предстоявшей войне гитлеровской Германии против СССР не только ее классовый, уничтожить большевизм, но и геополитический смысл. Последний был главным и предполагал ликвидацию и уничтожение России как таковой, вне зависимости от ее социального строя. Гитлер предполагал уничтожение национальной культуры и национальной государственности наших народов, их онемечивание и порабощение, о чем Сталин сказал в своем знаменитом выступлении 3 июля 1941 года. Осознание им глубинного смысла неминуемой войны определило необходимость возрождения в духовной жизни страны русских начал советского патриотизма.

 

Сталин более чем кто-либо другой в политическом руководстве СССР понимал, что без ведущей роли государствообразующего русского народа в предстоящих испытаниях для многонационального Советского государства не может быть победы над жестоким врагом. Начиная с 1934 года, партией и правительством в области образования и культуры принималась система мер государственного значения для возрождения национальной гордости великороссов, русского патриотизма и защиты русской культуры как основы социалистической культуры. Но главное, что происходило в тридцатые годы в духовной жизни советского общества, - это возвращение к его традиционным народным основам, начиная с восстановления в своих правах семьи, поколебленной в двадцатые годы.

 

Поворот к культурно-историческим традициям русского народа был поворотом к единству классового и национального сознания советского человека. Единству, о котором долгое время в партии было принято не говорить: какое-либо упоминание о русском считалось проявлением шовинизма. Этот поворот означал соединение социализма с патриотизмом, что ставило крест на теории перманентной революции Троцкого. Последний обвинил Сталина в национал-социализме и, в частности, с негодованием писал о стремлении возродить в СССР семью: "Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый семейный очаг, то есть архаическое, затхлое и косное учреждение... Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот". Глашатая "революционного" космополитизма возмущало и то, что "забота об авторитете старших повела уже... к изменению политики в отношении религии". Он возмущался: "Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен..." Наконец, Троцкий не мог скрыть своего гнева по поводу того, что "советское правительство... восстанавливает казачество" и приняло декрет о восстановлении офицерского корпуса.

 

Троцкий был противником того, что по Конституции 1936 года отменялись все ограничения в правах, связанные с социальным происхождением в прошлом. Троцкому нужна была мировая революция как всемирная гражданская война, в которой России отводилась роль главной жертвы. Сталин же стремился отстоять социализм в СССР и превратить его в неоспоримый фактор влияния на судьбы мира. В годы первых советских пятилеток, наряду со строительством мобилизационной экономики, происходила мобилизация нравственно-духовных ресурсов нашей державы, и в первую очередь таких, как русский патриотизм, русская культура, служивших веками духовной основой единства народов в многонациональной стране.

 

"Русский поворот" был поворотом к тысячелетней истории России, признанием того, что советская история есть ее продолжение, что без связи героического прошлого с героическим настоящим не может быть героического будущего. Сталин видел в этом залог победы над врагом, и он не ошибся, как показала история Великой Отечественной войны. Страна готовилась к схватке с безжалостным классовым и геополитическим противником, к войне не на жизнь, а на смерть. Нужны были классовая ненависть к врагу и ответственность за всю великую историю предков. И пакт Молотова - Риббентропа можно было рассматривать только в контексте с предшествовавшими ему событиями: с политикой "умиротворения" агрессора, предательским мюнхенским сговором, развязавшим Гитлеру руки, с попытками западных стран столкнуть Германию и СССР в смертельной схватке. Заключив договор с Германией, Сталин отсрочил начало ее нападения на два года, столь необходимых стране. На 300 километров были отодвинуты от границы жизненно важные центры. Не будь пакта, в войну с СССР вступила бы и Япония. В этом случае мы не смогли бы перебросить сибирские дивизии, которые спасли Москву. Без подписания пакта сохранялась высокая вероятность вторжения Турции на Кавказ.

 

После выполнения поручения Совнаркома, Геннадий в марте возвратился в Киев. При Совете Министров УССР было создано Управление по возврату оборудования и ценностей, вывезенных немецкими оккупантами. Геннадий перешел на работу в это Управление на должность начальника отдела, где проработал до ликвидации этого Управления. Нужно было налаживать послевоенную жизнь, хотя война еще продолжалась. Да и можно ли было считать, что война оканчивается в конкретный день после подписания документа. Сыновья Ивана Игнатьевича, Иван и Виталий, воевали на фронте. Андрей работал на заводе, Мария училась в Киевском медицинском институте, а Лида готовилась стать матерью. Время было тяжелое, продуктов не было, а были только волнения. Лида училась в Киевском педагогическом институте. Учеба в институте отвлекала ее от тревожных мыслей, да и заниматься чем-то нужно было. Все-таки, она уже была не прежней Лидой, да и обращаться к ней стали теперь Лидия Ивановна.

 

Лида проснулась от страшного грохота. В ее положении волноваться нельзя было, но нервы пошаливали. Упало и разбилось большое зеркало. Плохая примета, что-то случилось. Где-то выстрелили из пушек, по дому пронеслась мелкая дрожь. Неужели бомбежка? Зеркало упало от этой вибрации. Опять выстрелили из пушек. Женщины испугались, но вскоре все выяснилось. Победа! Война окончена, это был просто пушечный салют. Всем было радостно от того, что война окончилась. Василий погиб, а Иван и Виталий скоро вернутся домой. Все же Лида нервничала. Как то пошла в ванную комнату, а на нее упало что-то лохматое с шуршанием. Она завизжала и бросилась убегать. Упала на кровать и стала истерически хохотать. Оказалось, что это была половая щетка. Александ Осипович пошутил: "Подумаешь, щетка на тебя упала. А мы подумали, что какой-нибудь дядька на тебя упал".

 

Дядьки мерещились позже, когда на центральной площади Киева повесили немецких преступников. Лида потом связывала это событие со своей нервозностью, но все было связано с ее женским организмом. 17 августа 1945 года у нее родился сын. Конечно, он не носил фамилию Резниковых, но, все же, это была одна семья. Геннадий назвал его Виктором в честь своего друга детства Виктора Романчука. Когда у Романчука тоже родился сын, тот назвал его Геннадием. Жить в послевоенные годы было трудно, и приходилось обменивать на продукты книги и всякие ценные вещи. На Бассейной, после профессора, бежавшего с немцами, остались его книги и другие ценные вещи. На первое время хватало. Александр Осипович работал в кооперации, и иногда доставал продукты. Он любил помогать детям, не считаясь с тем, что не все были родными. Он всех считал членами своей семьи, и отношения общего родства всех детей пронес через долгие годы.

 

Жизнь постепенно налаживалась. Лида сидела дома с ребенком, и ей невольно пришлось бросить учебу в институте. Конечно, ей было неприятно, что она не получила высшего образования, но семья была важнее. В августе 1946 года Геннадий перешел на работу в Совет Министров УССР нв должность старшего референта сектора газификации. Теперь ему пришлось заниматься вопросами строительства газопроводов, открытия месторождений природного газа и нефти, их эксплуатации, строительством нефтеперерабатывающих заводов, газификацией городов и населенных пунктов. В 1948 году был построен газопровод Дашава-Киев. Началась газификация жилого фонда и промышленности, электростанций города, а в последующий период природный газ стал поступать в Москву.

 

К началу 50-х годов восстановление Крещатика было практически закончено, и улица стала в два раза шире. По обеим сторонам стояли новые многоэтажные дома с облицовкой и лепкой в архитектурном стиле тех лет. В Дарницком и других районах жили в землянках семьи киевлян в ожидании новостроек, и Геннадию пришлось заниматься этими вопросами как члену Городской комиссии. В это же время Геннадий встретил на Крещатике своего бывшего комиссара, выходившего с ним из окружения. После освобождения оккупированной территории тот попал в штрафной батальон действующей армии. После окончания войны он снова стал преподавать политэкономию в Киевском политехническом институте.

 

48

 

В те годы средний городской житель должен был отработать 274 дня в году (остальное - воскресенья, праздники и отпуск), за 273 дня могли и осудить. А сколько работал колхозник? До колхозного строя средний крестьянин работал в своем хозяйстве 92 дня в году. Колхозники делили доход колхозов по трудодням. Трудодень - это не рабочий день, а определенный объем работы, норма: скосить определенную площадь, прополоть или вспахать. Передовики зарабатывали в день десятки трудодней. Даже при таком счете в 1939 году. был установлен минимум того, что нужно было отрабатывать в колхозе, - от 60 до 100 трудодней в год. Отработал их, и можешь месяцами сидеть на базаре, считаясь полноправным строителем коммунизма. В это время в городе могли осудить и за 5 минут опоздания на работу. Началась война, рабочих рук стало остро не хватать на полях, а не на базарах, и минимум трудодней был увеличен аж до 100-150 трудодней в год. При Сталине шли дебаты, казалось, это все же как-то маловато, но правительство порекомендовало колхозам увеличить норму до 150 трудодней для женщин и 200 трудодней для мужчин только после смерти Сталина. Между прочим, даже война не заставила всех колхозников поднатужиться: только за 5 месяцев 1942 года тех колхозников, кто не отрабатывал минимум трудодней, отдали под суд числом 151 тысячу, из них 117 тысяч были осуждены. Осужденные обязывались работать в своем же колхозе, но с них 6 месяцев удерживалось 25% трудодней в пользу колхоза.

 

И после войны не всех крестьян могли заставить отрабатывать смешную для рабочих норму. За лето 1948 года только из РСФСР были высланы в отдаленные районы 12 тысяч колхозников за уклонение от работы. Высылались они по решению колхозного собрания. В разных местностях были и местные повинности, к примеру, требовалось отработать на ремонте дорог или торфозаготовках, но государство требовало от крестьян исполнить всего две обязанности. Со своего личного участка, а при Сталине они могли достигать 2 га при минимум одной корове, колхозник должен был заплатить денежный налог и часть продукции продать государству, но по государственной цене, т.е. той, которая была уже в 10 раз выше мировой, но все же ниже базарной. Насколько это требование несправедливо? Ведь рабочие все 100% своей продукции продавали по госценам.

 

Итак, какую же часть произведенной продукции государство требовало продать ему по госцене? В 1948 грду средний крестьянский двор продавал государству по госцене 9% молока, 16% шерсти, 38% овчин и козлин. В 1950 году продавал 5 кг мяса из 21,7 кг полученных, и 11 яиц из каждых 63,6 шт. Кажется немного, но представьте, у скольких крестьян душа болела, когда они прикидывали, что могли бы получить, продай они это количество не государству, а на базаре. Не всякий такую обиду забудет.

 

Получить хоть какие-то деньги в деревне было не просто - большая доля колхозов вообще не выдавала их на трудодни. Правильно, зачем поручать колхозному бухгалтеру продавать свою долю продукции колхоза, чтобы получить от него деньги, если сам можешь ее продать на базаре и сам получить деньги? Ведь все, что производилось колхозом, после обязательных продаж государству делилось на трудодни: от зерна до фруктов. У колхозника пенсия была 20 рублей? А муку, мясо, сахар и прочее, что он натурой получал из колхозной кладовой.

 

Во время войны не было случая, чтобы рабочие, даже стахановцы или изобретатели, смогли бы купить самолет или танк. Они боевую технику покупали и дарили фронту вскладчину. А колхозники могли это сделать в одиночку, пасечник Головатый купил даже два истребителя. Откуда деньги? Да все оттуда же - с военного базара. Но таких, как Головатый, было немного. Зато была масса вопящих, что у них нет денег подписаться на займ. В декабре 1947 года были не просто отменены карточки, одновременно был проведен и обмен денег хитрым образом. В день обмена была выдана зарплата полностью и новым рублем, а старые рубли, находившиеся на руках, начали обменивать по курсу 1:10. На сберкнижках первые 3 тысячи менялись 1:1, а следующие - 1:3. При этом, конечно, очень пострадали те, кто хранил большие деньги в чулках. Хотя обменных пунктов на селе было мало, и основная масса крестьян меняла деньги в городе, но в сельской местности была обменена почти половина всех денег СССР. Особенно пострадали Узбекистан и Грузия, но и остальным "безденежным" крестьянам было о чем сожалеть.

 

Следует вспомнить, что при Сталине героями лучших фильмов и лучших книг были рабочие, крестьяне, инженеры. При Сталине страна отстраивалась после войны и строилась. Это значит, что миллионы рабочих возводили заводы, а продукции этих заводов еще не было. Но ведь этих рабочих надо было тоже кормить! Вот деньги для этого и брались займами и налогами, в том числе и у крестьян. А к началу 50-х заводы начали давать товары, и под эти товары Минфин стал печатать рубли, в связи с чем необходимость в налогах с крестьянства пропала, тем более что рассчитывать эти налоги было чрезвычайно хлопотно.

 

В общем, жизнь после войны налаживалась. Конечно, трудности были, но они были почти у всех. Мария вышла замуж за своего красавца осетина, и теперь носила фамилию Арчинова. Сначала они жили во Львове, и у них родилась дочь Наташа в 1947 году. Потом они переехали в Пятигорск. Юрий Борисович, как профессиональный связист, постоянно совершенствовал свои технические знания. В Пятигорске он занялся строительством телецентра. Живописная гора Машук была увенчана телевышкой, и приобрела, таким образом, свой уникальный вид. Первоначально планировалось установить телевышку на горе Бештау, но на вершине этой царственной горы Кавказских Минеральных Вод было мало места. Предполагали взорвать вершину, и расчистить место для телецентра, но оказалось, что высоты горы Машук вполне достаточно для трансляции телеканалов. На горе Машук нашлась подходящая плошадка, и вскоре там была установлена телевышка. Юрий Борисович проработал много лет главным инженером пятигорского телецентра.

 

Мария Ивановна занималась врачебной практикой. Она не была простым врачом. Ее кипучая энергия и инициатива требовали практического воплощения. Она организовала строительство многих санаториев на курортах Кавказских Минеральных Вод, работала главврачом, и постепенно сделала блестящую карьеру. Она стала заместителем председателя Пятигорского горисполкома.

 

Иван Иванович после войны продолжал службу в армии, а потом переехал в Краснодар, и работал в Управлении кадров сельхозтехники. Со временем он стал начальником Управления кадрами сельхозтехники по всему Краснодарскому краю. Его добродушный и веселый характер располагал к себе людей. Его знали не только во всех совхозах Краснодарского края, но и на всех курортах. Его заразительный смех можно было услышать в санаториях и домах отдыха Черноморского побережья Кавказа. Веселые компании, шашлыки на природе, краснодарские вина, все это характеризовало веселый и добродушный нрав Ивана Ивановича.

 

Самый младший из Резниковых, Виталий, служил в Германии. Общительного и инициативного военного знало и любило высокое военное командование. Хозяйственный и практичный командир имел феноменальную память.

 

Однажды, Виталий Иванович ехал в отпуск к родителям в Сальск. Выполнив ряд поручений командования в Москве, он сел в поезд, отправлявшийся в Ростов. Уже приближался вечер, и пассажиры стали располагаться ко сну. Мимо купе, где ехал Виталий Иванович, дважды прошел какой-то капитан, внимательно рассматривающий пассажиров. Наконец, капитан подошел к Виталию Ивановичу, вежливо расспросил его о цели его путешествия, кто он, откуда и куда едет. После короткого любезного разговора, капитан пригласил Виталия Ивановича поужинать вместе с одним уважаемым пассажиром. Пассажир ехал из Москвы в соседнем вагоне, и попросил этого капитана найти какого-нибудь приличного пассажира, чтобы вместе с ним поужинать, и скоротать за приятной беседой время поездки.

 

Виталий Иванович отправился вслед за капитаном в соседний вагон. В купе находился только один пассажир, и Виталий Иванович его сразу узнал. Это был Шолохов. Шолохов жестом пригласил Виталия Ивановича присесть к столу, и между ними завязалась беседа. Шолохов сказал, что попросил своего сопровождающего найти для него приличного пассажира, а когда капитан сказал ему, что в соседнем вагоне едет симпатичный молодой офицер, то Шолохов попросил его пригласить. Шолохов был очень доволен тем, что Виталий Иванович его земляк, и едет в отпуск к родителям.

 

- Ну, а меня Вы, скорее всего, не знаете. Ничего, еще будет время, познакомимся.

 

- Отчего же, Михаил Александрович? Я Вас хорошо знаю. Читал все Ваши книги, и очень их люблю.

 

- Вот как? - улыбнувшись, произнес Шолохов, - а какая из книг особенно понравилась?

 

- "Тихий Дон". Я ее почти напамять знаю.

 

- Ну прямо, "напамять". Читал, и молодец.

 

- Нет, я серьезно. Назовите любую страницу, а я перескажу.

 

Шолохов на мгновение задумался:

 

- Ну страницу, пожалуй, это слишком. Вот, к примеру, возьмем такой эпизод.

 

Шолохов начал описание избранного эпизода, а Виталий Иванович продолжил его буквально слово в слово. Шолохов был потрясен. Они просидели за ужином всю ночь, и мило беседовали. Утром поезд приехал в Ростов, и Виталий Иванович деликатно удалился, поблагодарив Шолохова за его гостеприимство. В Ростове Шолохова торжественно встречали, а Виталию Ивановичу предстояло делать пересадку в другой поезд до Сальска. На платформе его догнал тот самый капитан, и сказал, что Шолохов распорядился отвезти Виталия Ивановича на машине в Сальск. Виталий Иванович вежливо отказался. Поблагодарив капитана, он сказал, что для него большая честь быть гостем знаменитого писателя, и не нужно слишком усердствовать ради него. Но капитан стал его уговаривать. Если он не выполнит распоряжения Шолохова, то у капитана будут большие неприятности. Капитан подвез Виталия Ивановича на машине к самому дому Резниковых.

 

Резниковы дружили семьями, часто проводили вместе отпуски, переписывались и приезжали друг к другу в гости. Часто в Сальск приезжали внуки и внучки. Это были счастливые семьи. Хотя они и жили в разных городах, но не забывали друг друга. Иван Игнатьевич и Анна Дорофеевна видели, как живут их дети и внуки, и считали, что свою жизнь прожили не хуже других, а может быть даже и лучше. Пережив нелегкое время войн и других потрясений, они прошли достойно свой жизненный путь в любви и согласии.

 

Андрей Иванович переехал в Сальск со своей семьей, и построил собственный дом рядом с домом родителей. Старший сын был все время рядом, Иван приезжал из Краснодара, Мария из Пятигорска, Лида из Киева, Виталий из Германии. Виталий привозил из Германии красивые ковры и сервизы, картины Андрея висели на стенах. Кроме отличных копий полотен знаменитых художников, он нарисовал несколько семейных портретов Резниковых. На картинах была изображена вся семья, расположившаяся за обеденным столом. Это была настоящая семья с крепкими корнями и могучими ветвями.

 

Трудно сказать, кто большего достиг в жизни. Может быть, Лида стала бы заслуженной учительницей или государственным деятелем. Она не стремилась к самостоятельной карьере. Она решила, что лучше будет, если она создаст все условия для карьеры Геннадия. Она занималась домом и детьми. Геннадий работал в аппарате Совета Министров УССР, и работы по газификации народного хозяйства УССР в основном были завершены. Он принимал участие в работе Комитета по газу Европейской Экономической Комиссии ООН, как представитель Украины, был участником многих симпозиумов, сессий, международных газовых конгрессов. Геннадий много ездил по европейским странам, и привозил Лиде красивые ткани.

 

Лидия Ивановна проявляла изобретательность в кройке и шитье верхней одежды. Кое-что она видела в привозимых Геннадием журналах мод, но в большей степени изобретала все сама. Ее сыновья были красиво и аккуратно одеты. По тем временам, это вызывало и зависить, и восхищение. Лида шила платья для знакомых и подруг, давала практические советы. Во дворе их дома было расположено знаменитое ателье "Коммунар". Ателье обслуживало работников Совета Министров и ЦК КПУ. Лиду постоянно приглашали туда на работу. Без особых усилий она создавала такие образцы женской одежды, что ее модели побеждали на конкурсах в домах моделей. Она вполне могла бы сделать карьеру подобно многим женщинам, ставшими партийными и правительственными работницами, получать грамоты и дипломы. Но она действительно творила чудеса из тканей, красиво и со вкусом обставляла свою квартиру, увлеченно трудилась на своем дачном участке. Результаты ее деятельности были конкретными, это видели все. Перебирать бумажки в каком-нибудь министерстве ей было не интересно.

 

Когда дети подросли, и стали учиться, Лидия Ивановна, чтобы не скучать дома, продолжила трудовую деятельность в Министерстве коммунального хозяйства УССР. Она могла быстро решать всевозможные организационные задачи, и ее ценили начальники и министры. В "Киевспецкомплектгазе" Лидия Ивановна работала инженером по комплектации оборудования строек газовой промышленности СССР до выхода на пенсию в 1982 г

 

Геннадий Александрович накопил большой запас практических знаний, и его творческая энергия требовала большего. Он написал несколько монографий, и в 1964 г. защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук. Докторскую диссертацию должен был защищать в Институте нефтяной и газовой промышленности им. Губкина, где прошел предварительную защиту. Однако так случилось, что пришлось из-за смерти основных оппонентов трижды рассылать автореферат диссертации, а со временем ему так и не удалось определить оппонентов для защиты диссертации. Другие оппоненты стали просто бояться Геннадия Александровича, воспринимая его диссертацию как свой смертный приговор.

 

Зам председателя Госкомитета по науке и технике Алексенко порекомендовал ему забрать диссертацию из Института им. Губкина и сказал:

 

- Вы являетесь руководителем весьма важной проблемы транспорта газа по тунеллепроводам из месторождений Сибири в Европейскую часть СССР. Поэтому при решении этой проблемы, Вы получите ученую степень доктора наук и ученое звание член-корреспондента АН СССР.

 

Диссертацию Геннадий Александрович из института забрал, а в дальнейшем, после реорганизации Министерства газовой промышленности, финансирование работ по этой проблеме было прекращено. Попытки Геннадия Александровича восстановить финансирование этой проблемы в СМ СССР, Госплане СССР и ГКНТ СССР не увенчались успехом. Дальнейшие работы по этой проблеме пришлось приостановить, несмотря на то, что такими работами занимались ведущие ученые и институты страны. Геннадий Александрович постоянно предлагал интересные и важные для страны проекты. Он выступал перед правительственными и военными комиссиями с предложениями: о применении природного газа взамен бензина в автомобильном транспорте; о рациональном использовании основных фондов в промышленности и автомобильном транспорте, и др. По заданию Военно-промышленной комиссии СМ СССР разрабатывал предложения по укрытию баллистических ракет; обосновал необходимость добычи природного газа в акваториях Черного и Азовского морей; предлагал создание на Украине подземных хранилищ газа для обеспечения газоснабжения городов в зимний период;.предложил один из вариантов ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.

 

49

 

Время не стояло на месте, происходила смена поколений. По неизведанным законам жизни, братья Резниковы все умерли в возрасте 68 лет. Мария Ивановна прожила 77 лет. Она, как настоящий врач, испытывала на себе лекарства, прежде чем рекомендовать их другим. Юрий Борисович после смерти жены потерял интерес к жизни. Он почти не выходил из дому, и умер через два или три года.

 

Геннадий Александрович и Лидия Ивановна отметили 65-летие совместной жизни, и продолжают активно интересоваться всем, происходящим в мире. Геннадий Александрович, живет уже при третьем государстве. Он планирует активно жить и при четвертом. Отметив свое 93-летие, он продолжает заниматься китайской гимнастикой по утрам, ездить за продуктами на базар днем, и смотреть бокс по вечерам. Теперь, просиживая перед телевизором целыми днями, они пытаются разобраться в том, что же произошло с их страной, в которой они прожили все эти долгие годы.