|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Скромное обаяние атома
Мистики уверяют, что в экстазе им является шарообразная зала с огромной круглой книгой, бесконечный корешок которой приходит по стенам; их свидетельства сомнительны, их речи неясны. Эта сферическая книга есть Бог. Борхес
1. СФЕРОС
Существует некая предельная фигура умозрения, действие коей просматривается во всех культурах, как нынешней, так и сколь угодно от нас отдаленной. Геометры нарекли ее сферой, мы же - имея в виду ее символический смысл - назовем ее Сферосом. Явным образом обозначил ее символическую функцию Платон, определив шарообразность эллинского ума. А самую компактную и выразительную зарисовку Сфероса дал, пожалуй, Плотин :
" Итак, представим разумом, насколько возможно, вот этот космос, когда каждая часть пребывает там, где она есть, и возведем в единое все вместе так, чтобы при проявлении чего-то единого, как бы шара вовне, тотчас же последовало и представление о Солнце и других светилах, и стали бы видны и Земля, и море, и все живые существа, как бы на прозрачном шаре, и все действительно стало бы созерцаться. Отсюда пусть и в душе составится некое световое представление шара, все в себе содержащее ..."
Вот, собственно, и правило построения Сфероса. Нужно составить себе представление вот этого космоса как светового шара, все в себе содержащее, чтобы при созерцании любой его малости видеть ее возведенной к единому. Вот задачка созерцателям на все времена! Пусть " в полном объеме " он не разрешима - Плотин обозначил предел, к какому приближаются все прочие (высшие) созерцания. Идея в том, чтобы не только помыслить - увидеть " все сущее " стяженным в единство. Сейчас, вот " здесь и теперь " , созерцать все, что было, есть и будет .
Зачем? Затем, во-первых, что всякая вещь, будучи спрошена о своем смысле, оглядывается на Вселенную. Коль скоро " часть измеряется целым " , то всякая вещь раскрывается вполне только в оправе целого. Лишь Вселенная может поведать о смысле, о тайне всякой вещи - сказать, что станется с миром, когда на месте этой вещи будет зиять пустота.
Затем, во-вторых, что стяжение сущего в зримое единство психологически равнозначно духовной концентрации - обретению нашим умом некоего высшего блага. В этом согласны все взыскующие всеединства - стяжатели " сатори ", " квинтэссенции ", " благодати ", " героического энтузиазма " . Все они, а не только поэты, свидетельствуют о лучистых энергиях, какие высвобождаются из вещей напором мысли, когда, теснясь и стесняясь " дефектом " своей массы, они - " как образ входит в образ " - изливаются за свои границы в устремлении к общему центру.
" Однажды спросил святого Филимона живший с ним брат некий " какие бывают тайны созерцания? " . И он, видя его неотступность и то, что он искренне ищет назидания, сказал ему: говорю тебе, чадо, что тому, чей ум совершенно очистился, Бог открывает видения самых служебных сил и чинов. Бог создал человеческое естество причастным всякого блага, могущим мысленно созерцать ликования ангелов славы, господства, силы, начала, власти, свет неприступный, славу пресветлую ".
Блонский описывает эйдос Плотина как " прозрачный мировой шар, наполненный силой света, со множеством силовых радиусов, исходящих из различных точек единого центра ". Видения Филимона не столь геометричны, но в них более сказывается энергетика сферы - ее притягательность для взыскующих света. Высшее благо подвижника, чей ум совершенно очистился, это узреть полноту своего бытия - ликование его чистых, незаемных, теургических сил. Такое видение может стать лицезрением Бога. Однако подобным образом Лосев характеризует всякий эйдос: это " живое бытие предмета, пронизанное смысловыми энергиями, идущими из его глубины и складывающимися в цельную живую картину явленного лика сущности предмета ".
В полноте бытия Филимон как-то отличает ангелов славы от ангелов власти - значит, сфера света снабжена некой структурой. Самое развернутое ее отражение можно увидеть на сводах христианского храма - это система концентрических сфер с алтарным центром.
Жажда собрать все образы вселенной воедино, вписать все картины мира в одну, слить все книги в одну Книгу, все слова - в Слово - сама по себе вполне безумна. И тем не менее кажется, будто она направляет историю мысли. Сферические мечтания отозвались в платоновско-аристотелевском космосе, в божественном универсуме Данте, в игре в шар Кузанца, в логической машине Луллия, в " механике " Леонардо, в " Органоне " Ф. Бэкона, в монадологии Лейбница, в гезамткунстверк Баухауса, в игре в бисер Гессе, в проектах тотального театра. И уж конечно, в эзотерике: оккультизм прямо переводит полноту созерцания в практику магии. Все это - различные " приближения " к одному объекту - Сферосу.
Конечно же, это символ, но символ - чего? Как минимум, он допускает троякое толкование. Это форма либо зримого, либо зрящего, либо посредника между ними - медиатора, " магического кристалла ".
На заре Возрождения, когда ученые люди очередной раз перекраивали облик зримого мира, Николай Кузанский называл изобретенный им метод мышления " бериллом " . Берилл, пишет он в одноименном сочинении, это " светлый, чистый, прозрачный камень; когда ему придается вогнутая и вместе выпуклая форма, глядящий через него усматривает то, чего раньше не видел. Если к глазам интеллекта приладить интеллектуальный берилл, имеющий максимальную и вместе минимальную форму, через его посредство мы разглядим неделимое начало всех вещей ". Как и Сферос Плотина, берилл - это средство стяжения всех вещей к единому центру - инструмент лицезрения Бога.
Монадология Лейбница строит " моральный мир в естественном мире " как вогнутое , " собирающее " зеркало мира - уводящую в бесконечность иерархию отражений, где вещи, звери, люди и ангелы парят друг над другом, устремляясь к своему световому истоку. Устройство этого мира отражает строение самого ума. В письме герцогу Иоанну Фридриху он разъяснял: " Подобно тому как in centro встречаются все радиусы, так сходятся in mento все впечатления от чувственных предметов и, таким образом, ум есть малый, заключенный в точке мир, состоящий из идей так, как центр - из углов, ибо угол есть часть центра, хотя центр неделим. Посредством этого может быть объяснена geometrico вся natura mentis". Здесь Сферос открывается " умному зрению " как его собственная форма - ключ к пониманию ума.
Русской философии " всеединства " Сферос служил предельным образом объективной реальности. В этом качестве он обнаруживается не только в " конкретной метафизике " П. Флоренского, но, скажем, у Л. Карсавина. " Мир, несомненно, иерархическое единство множества ... Он похож на пасхальное яйцо, состоящее из многих включенных друг в друга яиц ". Всеединство наших философов, резюмирует Хоружий, " представляется в виде бесконечной иерархии всеединств, каждое из которых актуализирует в себе все высшие всеединства и само актуализируется во всех низших ".
Итак, Сферос - это некая форма форм, связывающая ум с миром. В терминах его разработчиков он символизирует единое , а по нашим понятиям - скорее сознание. Физики называют подобный объект координатным. Это единый, предельно абстрактный предмет, в отношении к коему осмысливаются все прочие вещи. Поскольку сознание является нам на предметах, оно " примысливается " к ним в качестве их " внутренней формы ".
Сферос - это форма самого созерцания, извлеченная некогда из познаваемых вещей Кантом. После кенигсбергской экспертизы Сфероса зрящее и зримое можно не различать. Однако Кант, полагая разум воплощенным в новоевропейской физике, извлек из нее евклидову форму, положив ее соприродной уму. В разуме он увидел носителя декартовой координатной системы. Этим он надолго озадачил не только открывателей неевклидовой геометрии, сторонники коей доселе объясняются с " Критикой чистого разума " , но даже Флоренского, вынужденного в поисках истинного пространства прибегать к довольно рискованным математическим уловкам. Физика совмещает Сферос с бесконечным мировым кубом, созерцаемым из его угла. Начало декартовых координат - это тоже центр сферы, но ее поверхность находится " нигде " . Наблюдатель может перемещаться в ней совершенно свободно, но видеть мир он не может иначе, как из означенного угла.
Если, начиная с Декарта, созерцатель видит себя загнанным в самый угол мира, то, спрашивается, куда же девался всеприемлющий самопонятный Сферос?
Совсем недавно Борхес сподобился видеть " домашний Алеф " , лежа навзничь в подвале старинного дома и вперив взор в девятнадцатую ступеньку каменной лестницы. Сбылась мечта книгочея! Это был " маленький, радужно отсвечивающий шарик ослепительной яркости. ... В диаметре Алеф имел два-три сантиметра, но было в нем все пространство вселенной, причем ничуть не уменьшенное. Каждый предмет ... был бесконечным множеством предметов, потому что я ясно видел его со всех точек зрения. Я видел ..." и далее следует краткая опись сокровищ Вселенной. Это перечень безумных видений размером примерно в печатную страницу - длиной, равной, как полагает автор, терпению преданнейших из его читателей.
О том, что описывается бредовое состояние ума, вопиет каждая фраза. Сообщается, что диаметр Алефа составлял величину порядка дюйма, что не мешало ему заключать в себе ничуть не уменьшенную Вселенную. Утверждается, что каждый предмет был виден сразу со всех точек зрения. Борхес уверяет, что видел " бесконечное число глаз рядом с собой, которые вглядывались в меня, как в зеркало ", видел " глобус между двумя зеркалами, бесконечно его отражавшими ", видел " циркуляцию собственной крови " и т.д. "... Видел Алеф, видел со всех точек в Алефе земной шар, и в земном шаре опять Алеф, и в Алефе земной шар, видел свое лицо и свои внутренности, видел твое лицо; потом у меня закружилась голова, и я заплакал, потому что глаза мои увидели это таинственное, предполагаемое нечто, чьим именем завладели люди, хотя ни один человек его не видел: непостижимую вселенную ".
Впрочем, автор и не надеется, что его Алеф более вместителен, чем какое-нибудь зеркало Мерлина, " круглое, вогнутое и похожее на целый мир ". Во всяком случае, заключительной фразой рассказа он признается, что певцу Беатриче задача далась лучше: со временем видение Алефа в нем неизменно тускнеет, " и я сам ... с годами все более искажаю и утрачиваю черты Беатрис ". Отсюда следует, что вся затея с Алефом - лишь запоздалое признание в любви.
А вот как описывает свою работу по освоению космоса В. Набоков. Он более, чем Борхес, откровенен. Во всяком случае, он не скрывает, из какой материи кроится и какими скрепами еще сдерживается " всеединство ".
" Когда я думаю о моей любви к кому-либо, у меня привычка проводить радиусы от этой любви, от нежного ядра личного чувства к чудовищно ускользающим точкам вселенной. Что-то заставляет меня как можно сознательнее примеривать личную любовь к безличным и неизмеримым величинам, - к пустотам между звезд, к туманностям (самая отдаленность коих есть уже род безумия), к ужасным западням вечности, ко всей этой беспомощности, холоду, головокружению, крутизнам времени и пространства, непонятным образом переходящим одно в другое. Так, в бессонную ночь, раздражаешь нежный кончик языка, без конца проверяя острую грань сломавшегося зуба, - или вот еще, коснувшись чего-нибудь, - дверного косяка, стены, - должен невольно пройти через целый строй прикосновений к разным плоскостям в комнате, прежде чем привести свою жизнь в прежнее равновесие. Тут ничего не поделаешь - я должен осознать план местности и как бы отпечатать себя на нем. Когда этот замедленный и беззвучный взрыв любви происходит во мне, разворачивая свои тающие края и обволакивая меня сознанием чего-то значительно более настоящего, нетленного и мощного, чем весь набор вещества и энергии в любом космосе, тогда я должен мысленно ущипнуть себя, не спит ли мой разум. Я должен проделать молниеносный инвентарь мира, сделать все пространство и время соучастниками в моем смертном чувстве любви, дабы, как боль, смертность унять и помочь себе в борьбе с глупостью и ужасом этого унизительного положения, в котором я, человек, мог развить в себе бесконечность чувства и мысли при конечности существования ".
Трудно сказать, чем впечатляет этот космографический опыт в темной комнате: перечитывание не добавляет ему ясности - но запоминается он навсегда. Почему? Откуда задача такая - " примеривать личную любовь к безличным и неизмеримым величинам " астрономов и притом " как можно сознательнее " ? Как можно сознательно ставить такую задачу - рассчитывать на возможность ее решения? Ведь затевается она не для того, чтобы сознаться в бессмысленности протеста - риторика явно рассчитана на сочувствие читателя.
Припоминается любовное двустишие, приписываемое Платону: " Небом хотел бы я быть, стооким всевидящим небом, дабы тебя созерцать всеми очами его ". (Более точен подстрочник С.С. Аверинцева: " Ты вперяешься в звезды, мой Астер; о, если бы я стал - Небом, чтобы взирать на тебя многими очами! ").
Очень хотелось бы, - признается Аверинцев, - чтобы это двустишие действительно принадлежало Платону. " Если этот дистих не Платонов - это всего лишь " красивая " игра ума, риторство без всякого дальнейшего смысла. Если это стихи Платона, они сразу получают смысл. Они могли бы стать эпиграфом ко всем сочинениям философа. Что за образ: воспламененный Эросом созерцатель, который, как небесная сфера, со всех сторон равномерно окружает созерцаемый предмет любви своим " мнооочитым " присутствием, видит его сразу во всех несоединимых ракурсах, более того, принимает его в себя, как целокупность воспринимает частное бытие! ". Филологическая корректность не удерживает Аверинцева от резона, что " на любимого человека ... лучше смотреть двумя глазами конечного человеческого " я ". Но можно пойти и дальше, заметив, что в платоновском образе созерцания от собственно зрения ничего не осталось - скорее это образ объятия, осязания, если не вкушения сладости трепетной сферикой неба. И тем не менее в этом двустишии - поистине весь Платон.
Что общего между строками Платона и Набокова? Обращение писателя к небу - это обычное для писателя " раскрывание внутренних объятий ". Но любовные радиусы не устремляются к центру, а излучаются из него, и не вина поэта, что его ладонь скользит по пустоте, " серой от звезд " . Действие развертывается между небом и небом - пустотам небесной тверди отвечает зияние, дразнящее " нежный кончик языка " . И единственное, что остается поэту, удерживающему равновесие в кромешной космической тьме, - это отпечататься вспышкой сферической мысли в кубатуре картезианского разума.
Мы привели лишь два опыта, но весьма показательных - по плачевности полученных результатов. Попытки " осознать план местности " по науке, а тем более отпечататься в нем, завершаются неизбежным конфузом. И Борхес, и Набоков отличались от коллег по профессии особо напряженным вниманием к триумфам научной мысли. И оба они - люди исключительной силы воображения - расписываются в его бессилии. Современный человек уже не может видеть то, что знает. Значит ли это, что он слишком много знает? Неужто в этом мире можно знать слишком много? Или же он окончательно разучился видеть?
Последними, кажется, видели неиспорченный Сферос философы " серебряного века " - провозвестники грядущего вселенского " всеединства " . Но сколь странным он явился пророческому зрению П. Флоренского! " Мне представляется ... метрополитен, не то устроенный на самом деле, не то только проектированный для какой-то из всемирных выставок. Он состоял из концентрически расположенных низких платформ, охватывающих площадь выставки и непрестанно вращающихся с разными скоростями: вращение самого внешнего кольца происходило с весьма большой скоростью, вращение примыкающего к нему внутреннего было несколько медленнее и наконец еще более внутренние концентры имели скорость тем меньшую, чем ближе были к середине ". " Грубая материальность " Сфероса, ставшего " персональной мифологемой " Флоренского, говорит о его неизбывной жизненности. Но что означает его парадоксальная связь с образом " всемирной выставки " , ужасавшей еще Достоевского? Что значит подобное превращение хореи?
Что-то не ладится у нас с " синтезом " - Сферос на глазах разъезжается. Набоков, к примеру, укрылся в персональном Эдеме из бабочек " и их кормовых растений ". " Подите прочь с вашими линейками ..." . Не трогайте моих кругов!
И можно догадаться, почему Набоков гневается на часы и линейки: после явления Кеплеру сферической Троицы Сферосом безраздельно завладела математическая физика. Вселенная не умещается в гуманитарном дюймовом шарике? Ученым она наблюдается в сжатом мире клеща. " Если бы наши чувства были достаточно утончены, чтобы показать нам все детали строения тел, изучаемых физиками, то картина, которая открылась бы нам, едва ли отличалась бы от той, которую наблюдает астроном. И здесь бы мы увидели материальные точки, отделенные друг от друга расстояниями, огромными сравнительно с их размерами, и описывающие орбиты согласно определенным законам. Эти быть может малые звезды не что иное как атомы ". Многие современные физики считают это предположение Пуанкаре, сделанное в начале ХХ века вослед Паскалю, доказанным. Нынешние физики изучают Вселенную, не смущаясь фантастическим перепадом размеров, в атоме .
2. АТОМ.
В реакторах расщепляют, а в ускорителях изучают атом. Но что он такое? Как сказано в учебниках, это то, из чего все мы " составлены ". Вселенная состоит из атомов. Это самая отчаянная и самая продуктивная из научных концепций. Но редко продумываемая до конца.
В самом деле, вещи состоят из вещества, вещество состоит из элементов: водорода, кислорода, цинка и т.д. - но из каких элементов состоит сам атом, скажем, атомное ядро? Какое оно - цинковое, железное, свинцовое, или какое иное, или никакое?
Увы, нам отвечают, что так спрашивать нельзя. Вопрос не корректен. Нельзя спрашивать, какого цвета атомы: во избежание порочного круга нельзя приписать им ни одно из свойств, какие они призываются объяснить. И, значит, мы оказываемся перед дилеммой. Либо атом лишается всех тех свойств, какие он объясняет в телесном мире, и, следовательно, сам становится бестелесным, выпадая из физической картины вселенной так, как краска художника выпадает из запечатленного им мира. Либо он сохраняет некоторые из свойств тела и тогда оказывается явлением сложным - сложенным из более простых
Понятие атома самопротиворечиво, и все, кто им занимался, это знают. Знали это еще в античности. Атомистов спрашивали: как же вы себе представляете это неделимое тело? Коль скоро это тело, то оно протяженно, в нем различимы части: верх и низ, например, или центр и середина. Но тело, имеющее части, остается сложным. Стало быть, ваш атом либо делим, либо бестелесен.
Все развитие атомистики - это перипетии конфликта понятия атома с его образом: физики стали иконоборцами. Но атом как был, так и остается существом насквозь парадоксальным: частью, не имеющей частей, - воплощением неделимости делимого, конечности бесконечного. Делимый и неделимый, точечный и протяженный, нетленный и спонтанно активный - единственный в своем роде клубок безгласных антиномий. В его непостижимо тяжелое ядро, окруженное скользящими с невообразимой скоростью оболочками, меж которыми находится неведомо что, перенесены, как в последнюю инстанцию, все трудности индивидуации сущего, все противоречия испытующей мысли, все упованья на рациональную проницаемость вещественной тьмы.
Покуда атом не превращается в непротяженную точку, он имеет части и, значит, делим. А непротяженная точка физически значит " ничто " . Сначала выход ищется в понятии " материальной точки " - центра силы. Она снабжается " массой " или " инерцией " , которая может быть помыслена и экспериментально найдена сжатой в точку. Мы интересуемся некоторой потенцией материи и местом ее пребывания, а не ее внутренней формой. Но вопрос о внутренней сложности объекта возникает все снова и снова, покуда сложным представляется внешнее его поведение. А поведение атома никак не назовешь простым.
Сегодня историческую роль атома разыгрывают элементарные частицы. Им и достаются последние вопросы. "... Если электрон помог нам понять большое число вещей, то мы никогда не понимали характеристик самого электрона. Как, в самом деле, этот маленький электрический шарик не взрывается под действием электрического отталкивания, присущего его частям? ... Если электрон точечный, почему его собственная энергия не оказывается бесконечной? А если он протяженный, то как представить его внутреннюю структуру? " (Бройль). " Не существует физических понятий, которые можно было бы распространить на область " внутри " этих элементарных объемов, и нет прежде всего оснований для употребления самого термина " внутри ". " Во всех моделях электрона величина, характеризующая размер электрона, имеет смысл границы, до которой справедливы известные нам законы физики ".
" Так обнаруживает наука в своих глубочайших недрах иррациональное ядро, ... которое не может быть уничтожено никакими умственными усилиями " - заключает М. Планк.
Но ведь загадочен не только электрон, но и наша зачарованность " элементарными частицами " этого мира. Какое озарение должно осенить человека, чтобы он всерьез занялся разборкой мира на атомный бисер? Как психологически возможен такой акт мысли: если тела суть собрания " телец " , то, значит, они постижимы? И почему именно этот ход мысли приводит к столь ошеломительным техническим успехам? Что позволяет атомам принимать на себя столь непомерные смысловые нагрузки? Что наделяет их способностью обрывать регресс в бесконечность? Почему, например, не возникает вопроса: откуда они? Откуда наваждение их самодостаточности? Почему бытие элементарных частиц мыслится более достоверным, чем бытие самого Бога?
Вещь, у которой не спрашивают, откуда и зачем она, которая мыслится безусловной и не требующей дальнейшего основания - эта вещь всегда уникальна: она определяет своеобычие всей культуры. Это символическая форма нашей культуры. Наш Сферос - атом. Недаром его изображение стало в ХХ веке международной эмблемой научных сообществ.
Пифагорейцы, а затем и платоники выводили вселенную из числового дробления самоподвижного мирового ума. " Перводвигатель " движет крайнюю сферу мира, а она - все остальные, покуда вращение Неба не погрузится в земную материю циклами зимы и лета, дня и ночи, приливов и отливов, ритмами жизни. Наблюдая и соблюдая эти ритмы, и тем самым " подражая " им, единичный ум, погруженный в материю, восходит к небу, дабы в восторге узнавания своих оснований в конечном счете отождествиться с ним. В средневековье " силы небесные " приняли откровенно человеческий облик: сонмы ангелов всех ступеней совершенства и старшинства замкнули земное бытие человека сомкнутым строем. На старинных картинках, изображавших наш мир в целом, небесные сферы двигались силами ангелов. В ученых книгах дотошно изъяснялось, как именно единое мировое движение, нисходя из запредельных высот, приходит в наш мир, дробясь на каждом уровне бытия все новыми ангельскими чинами, пока не достигнет каждого человека в облике персонального стража, всечасно дежурящего за правым плечом.
Завершенная картина такого строя мира запечатлена Данте. " Все, что умрет, и все, что не умрет, - \ Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий Своей Любовью бытие дает. \ ... \ Струит лучи волением своим \ На девять сущностей, как на зерцала, \ И вечно остается неделим; \ Оттуда сходит в низшие начала \ Из круга в круг, и под конец творит \ Случайное и длящееся мало ... Чтобы увидеть такую картину, достаточно в божьем храме поднять глаза к его сводам.
Еще гуманисты Возрождения целиком принимали это учение об иерархии божественного Света. "... Та картина мира, которую мы видим \на небе\, в ангелах и душах вся сверкает отчетливее. В них форма каждой небесной сферы, солнца, луны и прочих светил, стихий, камней, деревьев, каждого из животных. Картины этого рода называются у платоников в ангелах прообразами ( exemplaria ) и идеями ( ideae ), в душах - логосами ( rationes ) и понятиями ( notiones ), в материальном мире - формами ( formae ) и образами ( imago ); ясные в материальном мире, они более ясны в душе, и наиболее ясны в уме ангела. Таким образом, один лик божий сияет в трех по порядку расположенных зеркалах: в ангеле, в душе, в теле мира ...".
И вот мы узнаем, что не ангелы движут мир, просветляя единым смыслом все его части (влитая сила светится сквозь тело, как радость сквозь зрачки - так сказано о том у Данте). Центры мировой активности - атомы. Каждый из них простирает свои потенции до крайних пределов Вселенной. И все они крутятся сами собой, а человеки подобны зыбким фигурам, возникающим и распадающимся в калейдоскопе элементарных частиц.
Но почему этот мир слепоты представляется нам исполненным света? Почему мир атомов мыслится столь же светоносным и лучезарным, как некогда Эмпирей? Ведь Планк не один прозревает в атомном мире картину, что Данте удостоился увидеть только в Раю: " В потоке умственного света, представляющегося взору физика, глаз человека почти что слеп ". Нам открывается в микромире совсем не тот ужас, что привиделся Паскалю в бездне бесконечной делимости - зияние слепого ничто. Наши атомы светозарны.
Не верьте физику, если он говорит, что атом невидим. Когда теоретики рассказывают непосвященным о ненаглядности своего последнего объекта, они разумеют лишь то, что не умеют или не хотят сказать, как сами его видят. Его ненаглядного, его родимого, каким нельзя всласть наглядеться.
На самом же деле люди, воочию видящие " первоначала " , будь то ангелы или атомы, имеют перед собою один - крылатый, окрыляющий, и безусловно лучезарный, - объект. Ибо в конечном счете не столь уж важно, мал этот объект или велик, телесен или бестелесен - важно, что мир ему тесен: он соразмерен только уму .
Чтобы искать, нужно хотя бы догадываться, что ищешь. Какие же свойства должны предъявить нам элементарные частицы, чтобы мы, наконец, сочли себя физически всецело удовлетворенными?
После Лосева стало общеизвестным, что античный космос - это " художество философов ", " пластическое изваяние ", способное заворожить любого, кто в него всмотрелся - изделие любомудрия на все времена. Но, кажется, не все еще догадались, в чем причина скромного обаяния атома. Она в том, что античный космос и современный атом структурно, а может и пластично, подобны.
Античный космос устроен по принципу матрешки: составлен из вложенных друг в друга концентрических сфер. Их наполняют " стихии " земли, воды, воздуха и огня, все менее плотных по мере удаления от общего центра; в надлунной сфере, простертой до звезд, они заполняются " квинтэссенцией " . Вся тяжесть, вся вещественность мира сосредоточены в центре космоса, совпадающем с Землей. Напротив, вся его творческая активность - движение вообще, и, в частности, излучение - идет от крайней сферы небес, ступенями ослабляясь по мере погружения в косность Земли. Так вот, ядерно-оболочечная модель атома, с его квантованными энергетическими уровнями и переходами, копирует именно эту структуру, а вовсе не планетарную модель Солнечной системы. В нашем атоме античный космос бесконечно уменьшен в размерах и соответственно умножен в количестве неразличимых экземпляров - вышел в тираж .
Известно, что античную физику столь же мало волновал атом, как классическую новоевропейскую науку - космос. В античном и средневековом знании столь же решительно преобладали космологические интересы, как в нашем - микроскопические. У них космос, а у нас атом принимает нагрузки последней реальности. Наука Нового времени, как и новоевропейская цивилизация, зачиналась как принципиально акосмичная: небесная физика, начиная с Кеплера, выправлялась по земной (ср. соображения на этот счет Н. Бердяева). Однако качественное сродство предельных, фундаментальных объектов оказывается важнее, чем количественная их противоположность ( " самый большой " или " самый малый ") . Свойство быть последним целым, логическое и априорное, определяет форму, в какой мышление, наконец, успокаивается - устраивается в нем, по слову Данте, " как медведь в берлоге ". Атом неделим так же, как аристотелев перводвигатель. Целостный объект - это - во все времена - один и тот же объект, какой сознание ищет всегда и всюду - и, конечно же, не умеет не находить. Поэтому атом изначально энергиен, бессмертен, как античный космос, и во всех отношениях совершенен .
Атомы действительно движут наш мир, но движут не из темнот вещества, а, так сказать, с исторической сцены: не атом сам-в-себе, вещь поистине неизреченная, а наше родное, земное, насквозь противоречивое, и потому многоречивое, понятие атома. Только оно сплачивает округ себя сонмы научных работников как движитель их умов .
Сближение ядерной физики с астрономией началось сравнительно недавно - вместе с открывшейся возможностью увязать спектральные линии атомов с химическим строением звезд. С тех пор состояние небес описывается в терминах элементарных ядерных реакций. Сегодня глубина проникновения в историю Вселенной прямо зависит от изучения тонкой структуры атома. " Начала " Вселенной наблюдаются не столько в телескопах, сколько в ускорителях элементарных частиц. Связываются меж собой предельные объекты естествознания.
Самый малый объект нашего мира уже стал неделимым - практически. Мы не можем указать на него - не встревожив его самой " указкой " . Длань в манжетах, что некогда легким перстом выделяла объекты созерцания, стала слишком грубой. Выделить можно лишь область, где с определенной вероятностью находится искомый объект, но эта область принципиально размыта. Расщеплять ее дальше нельзя, ибо вставляемым демокритовым " клином " может служить лишь другой элементарный объект, столь же зыбкий. Значит, мы не можем далее уточнять материальную точку. " Чтобы понять смысл дополнительности, необходимо представить себе объекты, которые начинают двигаться всегда, как только вы на них посмотрите с помощью прибора, предназначенного для определения их положения ".
Отказывают в этом деле и ускорители. Вместо того, чтобы расщеплять друг друга, физические индивиды превращаются друг в друга, бросаясь друг другу в объятья. Словно они не в реакторах, а на полотне натюрморта.
Самый малый объект мира - элементарная частица - объект чисто " внешний " : его " внутренний " облик нам принципиально недоступен. А самый большой объект нашего мира - Вселенную - мы не можем увидеть извне. Если первочастицы не могут избежать, то Вселенная не может испытать нашего воздействия - мы не можем с ней экспериментировать. Элементарная частица не имеет частей, а Вселенная не является частью - чего бы ни было. Все их свойства полярны. Однако современные физики обнаруживают загадочные, но математически вполне корректные переходы от элементарной частицы ко Вселенной. Поэтому и трудно избавиться от впечатления, что перед нами " внешний " и " внутренний " вид одного фундаментального объекта. Лейбниц называл его монадой.
Я направляю в небо самый мощный телескоп, достающий до крайних пределов мира, и вижу в нем ту же фигуру, которую уже наблюдал в объективе самого мощного микроскопа. Спрашивается, что может это значить? Отказывает оптика? Или проясняются " начала " нашего умозрения? Обе его формы - и телескопическая, и микроскопическая - имеют общность только в зрении. Мы видим ту последнюю форму, что неотделима от всякого зримого. Она и называется " фундаментальной ".
Последняя форма, связанная со зримой материей, это форма самого зрительного поля. Оно неоднородно, центрировано, снабжено верхом и низом, левым и правым. Такие же части приобретает всякий образ. Его неоднородность можно частично нейтрализовать, заставив атом вращаться: исчезнут верх и низ, лево и право - но тогда возникают полюса вращения; их нужно объяснять введением нового сорта " частиц " и т.д. Свойства " фундаментальной " формы по-прежнему сохраняет атом. Что же касается " элементарных частиц " , то в своей простоте они представляют не столько частицы, сколько гипостазированные потенции атома. Каковы же последние свойства этой фундаментальной формы?
Исходная материя Сфероса - само зрительное поле, но только бодрствующее, настороженное, напряженное и сосредоточенное на объекте. То есть прямо противоположное сознанию, какое является человеку в подвечном зрении или во сне. Оно оснащено твердым центром, как снайперская винтовка прицелом. И подобно тому как зрительное поле микроскопа или телескопа оснащено числовыми шкалами, оно снабжено пространственными ориентирами. Подобие это, разумеется, нужно отсчитывать в обратную сторону: в прицелах и шкалах оптических приставок к глазу кристаллизируются невидимые оси ума. Зрение, оснащенное подобными приставками, это уже умозрение. Нацеленное на частный объект, оно контролирует его форму. Но когда то же поле заполняется такими особыми предметами, как небосвод, храм или театр, их форма прямо укладывается в структурность зрения. К таким объектам принадлежит и атом.
Что же касается светового наполнения Сфероса, его энергетики, то оно является солярным - восходит к извечным символам вроде индусского колеса с сияющими спицами или лучистого круга , вышитого на рушниках, а через них - к самому Солнцу, каким оно является невооруженному глазу. К тем световым феериям, которые разыгрываются в нас после взгляда на Солнце. В том, что глаз " солнцеподобен " , согласны все - от древних халдеев до наших академиков. Согласны также и в том, что в мире чувственном Солнцем нам служит ум.
"... Еще Григорий Богослов говорил: " что Бог в умном мире, то солнце в чувственном " . И вся христианская символика пронизана этой метафорикой света, корни и начала которой гораздо глубже неоплатонизма ". Но, кажется, не глубже метафорики первобытного костра.
Что и подтверждается ситуацией в современной фундаментальной физике.
Гейзенберг замечает, что в описании атома становятся все менее различимы формы языка, мышления и предмета познания. Когда-то подобные единства называли " эйдосами ".
Эйдосы Нового времени исследуются в ускорителях элементарных частиц. Формы их созерцания все менее отличимы от работы промышленных предприятий, то есть форм воспроизводства жизни. Но в том и состоит работа эйдосов - в стяжении розного, состоящее, в частности, в " раскрытии потаенности " сокрытого. Как сложен атом, можно судить по сложности ускорителя. Он придает атому вес, вкус и цвет нашей реальности. Вот и ответ на вопрос, какого цвета атомы .
Ангелам данной премудрости свет изобильный постигнув,
Ты людей научил зреть умом порожденное Солнце.
Этот стих стоит эпиграфом к " Небесной иерархии " Дионисия Ареопагита, которая определила на тысячелетия вид и цвет идей христианства, рассказав, " что означают зримые изображения ангельских сил " . Там же разъясняется, почему богословие всем прочим образам " предпочитает священноописание огня ".
Ныне " умом порожденное Солнце " находится в ядерном реакторе. "... Ликования ангелов славы, господства, силы, начала, власти, свет неприступный, славу пресветлую " отца Филимона его сыны заключили в реактор. Там сейчас рукотворное Солнце. Там ум может, наконец, увидеть свою собственную силу - энергию мысли. Она измеряется уже не лошадиными силами, а мегатоннами тротилового эквивалента, но все еще продолжает созерцаться как свойство природы.
Перед нами, по слову поэта, " горячие начала и исходы мировых открытий ". Имея осевым " началом " костер, своим " горячим исходом " наша культура упирается в ядерный реактор. Там сила первозданного Хаоса сдерживается светом Сфероса.
3. КУЛЬТУРА
Так какие же свойства должны предъявить нам элементарные частицы, чтобы полностью нас удовлетворить? Неизвестно, согласятся ли с этим физики, но философы давно решили, что " высочайшей степенью совершенства для естествознания было бы полное одухотворение всех законов природы путем превращения их в законы созерцания и мышления ". Во всяком случае, таковыми надлежит стать " фундаментальным " законам физики.
И вот Гейзенберг спрашивает: " Когда окончательно откажутся от понятия элементарной частицы, встанет вопрос, какие понятия можно было бы связать с эпитетом " фундаментальный "?" Иными словами, какое знание в ХХ1 веке назовут " фундаментальным " ? Теперь мы можем поставить этот вопрос иначе: какой объект познания примет форму Сфероса? Похоже, что им становится сама форма знания - его " магический кристалл " - культура .
Можно не гадать, какой первичной реальности отвечает Сферос, можно не выбирать между мышлением, языком и его предметом, если узнать в нем обобщенную форму культуры.
Следуя за Флоренским, будем понимать культуру (в самом общем смысле этого слова) как форму раскрытия " сверхценности " . Или просто " ценности " - той самой, какой Витгенштейн не нашел " места в мире ". Это форма, связывающая людей отношением к безусловному общему благу.
" Представьте себе круг, середину его - центр и из центра исходящие лучи - радиусы. Эти радиусы чем дальше идут от центра, тем больше расходятся и удаляются друг от друга; напротив, чем ближе они подходят к центру, тем больше сближаются между собой. Положите теперь, что круг сей есть мир, самая середина мира Бог, а радиусы, идущие от центра к окружности, или от окружности к центру, суть пути жизни людей. И тут тоже - насколько святые входят внутрь круга к середине оного, желая приблизиться к богу, настолько по мере вхождения они становятся ближе к Богу и друг к другу ... Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от центра, ... в той же мере удаляются и от Бога. Таково же и свойство любви ". Этот теологический образ известен как " круг аввы Дорофея " . Все сказанное здесь о Боге можно повторить относительно " ценности ", - это простейший пример, как работает семантика сферы.
Полнее она раскрывается в пространственной модели культуры, набросанной М. Лотманом. Это двумерная сетка текстов, элементы которой располагаются на разных уровнях, каждый из которых представляет собой реализацию единого (инвариантного) смысла.
В такой системе Лотман выделяет два типа ее внутренней организации:
1) парадигматический - культура представляет собой собрание текстов, располагающихся на различных уровнях, но восходящих к одному тексту и потому связанных отношением изоморфизма;
2) синтагматический - культура представляет собой собрание текстов, располагающихся на одном уровне и связанных между собой отношениями взаимного дополнения, то есть получающих свое значение в отношении друг к другу.
Различая синхронный и диахронный аспекты языка, Соссюр в свое время писал: " В интересах всех вообще наук было бы более тщательно вычерчивать те оси, по которым располагается то, что составляет предмет их изучения; всюду следовало бы различать: ось одновременности, касающихся отношений между существующими вещами, откуда исключается всякое вмешательство времени; и ось последовательности, на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз и по которой располагаются все явления первой оси со всеми их изменениями ".
Очевидно, что такое различение обладает высочайшей степенью общности: оно применимо к предметной области едва ли не всех наук. В модели Лотмана парадигматике культуры соответствует " ось последовательности " , а синтагматике - " ось одновременности " . Первые оси связывают все функционирующие тексты, составляющие актуальную наличность культуры (ее речь). Вторые - все тексты культуры, представляющие ее историческую память (собственно язык ).
Сближая эту схему со Сферосом, то есть сворачивая таблицу в круг, можно представить оси синхронности системы концентрическими окружностями, а оси диахронности - их радиусами. Получится множество вложенных друг в друга окружностей, общий центр которых служит смысловым центром всей конструкции. В таком представлении (плоском сечении сферы) становится совершенно наглядным, как именно " вся система имеет некое единое значение, которое в разной степени просвечивает в различных конкретных пластах ". " Единое инвариантное значение " Лотмана (как " сверхценность " Флоренского) просвечивает сквозь все уровни системы, а между элементами различных кругов, связанных одним радиусом, устанавливаются отношения изоморфизма (точнее, теперь уже гомоморфизма). Двигаясь по окружности, мы имеем дело с синтагматикой культуры, двигаясь по радиусу - с парадигматикой. Совместно они определяют смысл каждого текста .
А далее можно забыть, что эта система образована текстами. Перед нами просто лосевская схема единораздельной целости. Как таковую, ее можно наложить на любой объект, мыслимый как " единство множественности " , в том числе и на объект динамический, даже растущий. В последнем случае парадигматические отношения превращаются в отношения родства - " наследственности " . Если же учитывать, что " радиусы " системы с удалением от центра начинают расщепляться или ветвиться, то перед нами столь же Сфера, сколь и Дерево, растущее во все стороны из единого " семенного центра " . Это схема идеальной классификации .
Схема, безусловно, архетипична - уже в том смысле, что она-то и определяет " архе " . От досократиков до Гуссерля философия служила одной задаче - поиску первоначал. Ранее она обслуживала культ предков - " археев ".
И можно понять, почему. Ведь перед нами просто абстрактная схема перекрестной фиксации тождества и различия (они " вдвигаются " друг в друга, как в бергсоновой " перспективе ") - культура как генератор структурности. Ориентируясь на нее, легко понять, как структурируется видимый мир, как в многообразии зримых вещей разыскиваются их незримые порождающие " начала " . От взыскующего " архе " требуется лишь способность отождествлять и различать вещи . Дети похожи на родителей: подобие всех вещей указывает на наличие у них общего источника, " предка " - начала. Эти начала в свою очередь тоже можно сравнивать, восходя от них к первоначалам и утверждая тем самым единое. Последнее, разумеется, размещается в прошлом: каждому акту логической абстракции соответствует утверждение временной дистанции - акт конструирования " первобытности " . Таковы, полагал Новалис, истоки символической " аналогии ".
Дети похожи на родителей и только поэтому похожи друг на друга. Есть, следовательно, два типа подобия. Сходство с порождающим асимметрично - это вектор, указывающий на предшествующий образец, парадигму. Сходство порожденных симметрично и скалярно, их различает лишь синтагма единовременного порядка. Поэтому в качестве миметического отношения выбирается порождение. Именно оно воздвигает парадигматическую ось мира - равнодействующую всех векторов сходства, указывающих на первообраз. Так утверждается ось родового времени - ствол " дерева предков ".
Родовидовая логика считывается, таким образом, с отношений порождения. Генеалогические отношения устанавливаются между всеми вещами мира: универсум связывается этосом большой семьи. Поэтому все культуры, кроме новоевропейской, типологически принадлежат культурам " мирового дерева ".
" Осевое время " европейской культуры связано с постепенным замещением образа дерева (символа рода) образом космоса (символом городской цивилизации). Оно знаменует переход от родовидовой (классифицирующей) мысли к формальной логике " следования ".
Ментальный мир радикально преобразился, когда прообраз своего ума человек узнал в небе. Этот рефлексивный акт и положил начало " осевому времени " . До той поры человек природнялся космосу помимо своего сознания: черпал с неба и отображал на небо свои представления о мировом порядке - теперь он увидел это со стороны. В платонизме ум прозрел, обнаружив в строении небес свою собственную структуру.
Неоплатоновская схема единого проносит сквозь время идею " центрального порядка " как формы космического ума. Поэтому Августин, Данте и Кузанец называют интеллект не " небесным " , а просто Небом. Чем отличается " древообразная " предметная область от " сферичной " , ясно сказано в " Монархии " Данте: "... В вещах имеется порядок двоякого рода, а именно, порядок частей в отношении друг к другу и порядок частей в отношении чего-то одного, не являющегося частью (например, порядок частей войска в отношении друг к другу и порядок их по отношению к полководцу) ...". Различение чисто соссюровское.
Рисуя свои " парадигмы " и круги, Кузанец чертит модель ума - графические схемы его концентрации, способности отождествлять ( " свертывать " ) и различать ( " развертывать " ) вещи. Эта модель, разумеется, сферична. Как и Данте, он видит " сферу " и " небо " ума всюду там, где мы мыслим только " предметную область " знания. Ибо каждую вещь он видит " духовной " - целокупной. " Когда мы видим, например, что все львы, сколько их было и есть, ведут себя по-львиному, то мы представляем сферу, или область, то есть определенное небо, охватывающую своим содержанием эту видовую силу, и ставим во главе ее отграничивающей и отличающей ее от других, управляющий движением данного неба дух. Он есть как бы божественная сила, свернуто заключающая в себя всякую подобную силу, развертываемую таким движением вида, так что служебный дух есть некий помощник (министр) создателя и управитель в этой области " творения . Этот дух, очевидно, есть идея, в данном случае идея львиности. Но не только любая идея - всякая способность интеллекта имеет свое целокупное небо. Это значит, что и дух, и его предметная область равным образом представляют собой центрально-симметричную сущность.
С тех пор, как Кузанец занимался такими построениями, природа ума нисколько не изменилась. И ныне каждый предмет, если он полностью захватывает мыслителя, образует " малое небо " ума, пронизанное всеми лучистыми энергиями, о каких говорил Филимон.
С некоторых пор, говорят, физике недостает образных средств для выражения своих фундаментальных концепций. Недостает их и культуре в целом. Увлекаемые " непостижимой эффективностью " атомизма, мы постепенно утратили образ, понятие и саму идею единого .
Есть материальные единства, и есть духовные. Материальные единства изучаются в естествознании, духовные же - нигде. Безусловно мы воспринимаем только множественность, и кажется абсурдным допустить, что в основаниях математики может лежать что-либо иное, чем интуиция множества. " Современные математики были бы весьма удивлены, если бы оказалось, что какой-нибудь математический объект нельзя интерпретировать как множество с некоторой структурой отношений на нем ". "... Множественность представляет собой самую замечательную особенность Вселенной, какой она предстает перед нами " (Дж. Томсон) .
Именно полнейшая " естественность " идеи множества обусловила то, что его фундаментальная роль не сознавалась до конца 19 века. Ныне она осознана. В основания современной математики закладывается утверждение, что " вещи, обладающие каким-нибудь определенным свойством, всегда составляют множество ". Обладать хоть " каким-нибудь определенным свойством " (существовать) значит быть во множестве. Чтобы такое положение не допускало исключений, приходится считать множествами нуль и даже единицу. Стоит ли указывать на чрезвычайность такой ситуации?
В античной математике подобная вольность не проходила. Единица служила по прямому своему назначению - принципу индивидуации. Сам термин аритмос означал для Евклида " количество, составленное из единиц " , что исключало единицу из разряда количеств. В ней видели " начало " всех чисел, но не число. В книге 7-й Евклид утверждал: " Единица есть то, через что каждое из существующих считается единым ". Единство имело абсолютный приоритет перед множественностью. " Без единства не было бы множества, но без множества единство бы осталось, так как единица предваряет всякое числовое становление " (" Ареопагитики " ). Плотин настаивал, что явление " становится множеством, когда бессильное оставаться в самом себе, разливается и растягивается в своем рассеянии ...".
Эта позиция только укрепилась в средневековье, и Кузанец, мыслитель уже почти ренессансный, видел в единице начало и конец всякого количества. Еще Галилей усматривал бесконечность в единице - первом, а не в последнем числе натурального ряд. И даже Бруно, более других преданный идее множественности, признавал, что " всякая вещь есть единое, и познание этого единства является целью и пределом всех философий и естественных созерцаний ...". " И то, что образует множественность в вещах, -- это не сущее, не вещь ...". Тем более это так для Лейбница: " В реальных вещах единицы прежде множеств и множества не существуют иначе, как благодаря единицам. ... Материя или протяженная масса есть не что иное, как радуга или ложное солнце, тогда как вся реальность заключена в единицах ".
Не довольно ли авторитетов? Да, за множественность сущего ратовал Демокрит, но античная математика развивалась в платоновской, а не в демокритовской школе, которая быстро выродилась в магическую. Всякое число, на какое бы множество оно ни указывало, прежде всего представляет собой абсолютную индивидуальность - иначе бы мы его просто не узнавали. Можно выразиться иначе: мы не знали бы этого числа (к которому сейчас прикасаемся), если бы не знали наперед всех чисел. При касании к любому числу отзываются все числа: это и значит, что мы их знаем. Но узнавать число позволяет только его единичность.
Нельзя сказать, что современная математика об этом забыла - об этом ей напоминают парадоксы теории множеств. Однако в попытках их разрешения она всматривается в структуру того же Алефа - трансфинитных множеств. Интуитивисты же, вслушиваясь в себя, ищут в потоке сознания истоки той же множественности - не единства.
Так и с физикой. Мышление не может мыслить, не возводя всякую единичность к единому (то есть к себе) - эта операция слишком фундаментальна, чтобы можно было от нее отречься. Физика следует правилу Плотина в главном: каждое явление мира она мыслит в единых координатах. Этим она признает и выражает единство мира. И все же она не может мыслить его сферой. Никакие " искривления " пространства, никакие " черные дыры " не могут заставить современную физику отречься от привязки мира к телесному углу, вершина которого знаменует " начало " физического познания мира, а стороны - его (познания) бесконечность.
Меж тем физическая картина мира не просто неимоверно усложнилась - она окончательно размылась. Чем глубже мы познаем Вселенную, тем более она кажется бессмысленной, - признается нобелевский лауреат С. Вайнберг. Это признание может стать приговором естествознанию, если оно не обратится к своим историческим, смысловым основаниям. Ибо смысл физики, если вспомнить о " сферичности " знания, определяется не последними, а всеми ее текстами.
Подобно тому, как имеется интуиция множественности, довлеющая над всеми другими, есть у нас и интуиция единства. Ее основание - самосознание личности. Нет ничего убедительней, ближе и внятнее такого единства, но нет и загадочней. Поэтому мы не пользуемся им при толковании мира или пользуемся бессознательно, нигде не закладывая его в основу стратегии мысли. Однако в запасе у нас имеется не только интуиция (идея), но и образ единства - антикартезианская система координат, какую следует не изобретать, а реставрировать, извлекая сферику из-под руин физики.
Может, мы ищем не элементарные частицы и даже не фундаментальные симметрии, а осмысленный образ мира? Образ, в каком человек, наконец, сможет себя узнать?
|
Проголосуйте за это произведение |
|
Prochital Vashu stat'u. Porojon gluPinoy misli! Vot nekotoriye osobenno ponravivshiesia mne mesta:
1. "В реакторах расщепляют, а в ускорителях изучают атом."
Vladimir Mihaylovich', nu zachem Vi etu ahineyu v "RP" publikuyete?!? Ved' normal'niye ludi smeyatsia budut!
|
Ник, должен Вам сказать, что Вы демонстрируете так называемый "профессиональный кретинизм". Вы оказываетесь неспособны понять не букву, а дух статьи, которая есть просто симпатичное эссе. Об этом говорит и название: "Скромное обаяние атома". Это не научная работа, венчаемая чем-то наподобие E=m*c*c. Поясняю... ;) >> Prochital Vashu stat'u. Porojon gluPinoy misli! Vot nekotoriye osobenno ponravivshiesia mne mesta:
> 1. "В реакторах расщепляют, а в ускорителях изучают атом."
Видите ли... когда говорят "в больнице лечат человека", то это не есть ошибка по сравнению с "в больнице лечат мочевой пузырь". Все зависит от контекста. А контекст статьи связан с атомом в целом, а не с ядром только. Тем более, что термин "расщепление атома" существовал, по-моему, раньше, чем "расщепление ядра атома", хотя я, возможно, и ошибаюсь. Да и неважно это. Загрубите немного свою разрешающую способность, а то вместо изображения видите одни пикселы. Впрочем, это и раньше было видно.
>> 2. "...какого цвета атомы?"
Тут Вы вообще выдернули из контекста так, что брызги полетели во все стороны. Автор говорит: "Нельзя спрашивать, какого цвета атомы: во избежание порочного круга нельзя приписать им ни одно из свойств, какие они призываются объяснить".
>> 3. "...атом как был, так и остается существом насквозь парадоксальным: частью, не имеющей частей, - воплощением неделимости делимого, конечности бесконечного."
Эта фраза вообще не для вырывания из контекста. И Ваша разборка говорит лишь о том, что Вы вообще статью не поняли. И ув. Владимир Ильич здесь не причем.
>> 4. "Покуда атом не превращается в непротяженную точку, он имеет части и, значит, делим."
Автор сложновато построил предложение, и некоторые не смогли его правильно прочитать. ;) Ник, Шевченко сказал, что, если считать атом протяженным, то придется считать, что он состоит из частей. А, если считать точечным, то только тогда частей он иметь не может. Т.е. тогда ничего нет атом есть ╚ничто╩. И вообще контекст-то такой, что подобные вопросы задавались атомистам еще во времена античности. Об этом сказано в целых двух абзацах до той фразы. ;) > 5. Zabavno, Vi schitaete, chto "в самом деле, этот маленький электрический шарик". Pohoje, chto quantovuyu mehaniku Vi ne izuchali daje v ramkah institutskogo kursa obschey physiki. Ник, Вы смотрите в книгу (пардон, - в статью), а видите фигу что ль? Это ж не Шевченко ╚не знает╩ квантовой механики, а Луи де Бройль. Конечно, мы вынуждены признать, что Л. де Бройль беспримерно облажался перед Вами на века вечные, и Вы теперь студентам будете рекомендовать не вспоминать о его "волнах", и вообще... Но получается, что вот Л.Бройлю, оказывается, свойственно не быть таким щепетильным, когда нужно быть немного поэтичным, а Вам, Ник, не свойственно. Вам, наверное, очень тяжело в квантовой механике, - там, ведь, цвета у кваркам приписывают. А еще и об "очарованных" говорят... ;) А не попросить ли Вам жену почитать Вам стихи на ночь? Может быть, это поможет Вашему пониманию квантовой механики, и она понесется вперед со страшной силой?
Vse, dalishe chitat' ne hochu. Вы и "до..." не читали.
> Srazu dayu vivod:
Vacheslav Shevchenko, kak and bol'shinstvo phylosofov ot nauki, maloobrazovan and absolutno nevejestvenen v teh veschah, o kotorih pishet. Poetomu, pokuda on ne soydet so svoih "phylosofskih oblakov", ego breditinu chitat' ne sleduet
Владимир Михайлович! Не поторопились ли Вы дать право чистить научный форум людям уровня завхоза? Вспоминается Модест Матвеевич из "Понедельник начинается в субботу".
Горбачев
|
A teper' "chisto konkretno". Mnogo li filov ya ster s "Foruma"? Bez obschih rassujdeniy, tol'ko chislo (v shtukah). Potom sravnim s moim and s chislom idiotskih posterov, kotoriye poyavliyutsia na "Forume".
|
Vadim, ya ponial dovol'no glupuyu and natinatuyu otsilku na "Skromnoye oboyaniye burjuazii". Eto pervoye. Vtoroye, esli phylosof hochet, chtobi s ego mneniyem schitalis' specialisti, naprimer, v physike, to on doljen izlagat' svoi "genial'niye" misli na IH yazike, a ne na svoyom. Doljen viuchit' and ne putat' special'niye termini + vozderjat'sia ot napisaniya banal'nosyey.
|
Я бы чего хотел, если будет позволительно заметить? Чтобы Ваши некоторые посты тоже кто-нибудь брал трыд стирать. В частности, по поводу статьи ╚ атома╩ Вы везде неправы, причем Вы выдергиваете фразу не только из контекста параграфа, но даже и просто из предложения - ближайшего контекста, меняя смысл на прямо противоположный. Это достойно стирания. А что Вы пока ничего еще не стирали, то это слава Богу! Значит Вы еще не потеряны! А, скорее всего Вы просто еще не ╚переступили╩. Вот как переступите, тогда дело пойдет быстрее и чаще Vadim, ya ponial dovol'no glupuyu and natinatuyu otsilku na "Skromnoye oboyaniye burjuazii". Eto pervoye. Vtoroye, esli phylosof hochet, chtobi s ego mneniyem schitalis' specialisti, naprimer, v physike,
Странно! Почему Вы посчитали, что
а) философу необходимо знать мнение каждого специалиста от частной науки, тем более, если у него перед глазами книги специалистов в этой области за несколько десятилетий и только некоторые нынешние крупные специалисты из МГУ отсутствуют?
to on doljen izlagat' svoi "genial'niye" misli na IH yazike, a ne na svoyom. Ошибаетесь. Вы ж не шибко умеете выражаться на языке философов. Поэтому у Вас нет морального права требовать от них скрупулезного владения Вашим. И вообще я бы хотел напомнить ту мысль, что философское и частнонаучное мышление должно уживаться в одной голове физика. Тогда этот физик будет великим физиком. Поэтому это Вам надо овладеть философским уровнем мышления, а не Шевченко физическим. Doljen viuchit' and ne putat' special'niye termini + vozderjat'sia ot napisaniya banal'nosyey. Его статья просто рассуждения, которые своими "ошибками" могут разбудить мышление другого. Вас не разбудило. Значит это не Ваше. Пусть все останутся "при своих". Shevchenko je jangliruet USTOYAVSHIMISIA terminami kak hochet. Философский уровень мышление это стремление понять законы с помощью логики и манипулирования понятиями, причем из разных предметных областей и разного уровня общности. И понятия в этом процессе тоже изменяются. Философия это не экспериментальная физика. Здесь царит логика и гибкость понятийных систем. Это совсем другой поиск, Ник, чем экспериментальный. A Vi predlagaete mne v etom razbirat'sia. Zachem? Неужели Вас кто-то просил ╚разбираться╩? Как я понял, эта статья давно на Переплете и до сих пор удивительным образом избегала Вашего внимания. И вот только теперь нарвалась Вы зря так считаете, что все, что пишется в России непременно пишется для Вас лично и требует Вашего отзыва. Uje v tom, chto on pishet "normal'nimi slovami", naprimer pro elektron kak zariajenniy sharik, skvozit diletanstvo. Я не заметил ничего такого по части электрона как "заряженного шарика". Да и почему с определенной степенью погрешности не посчитать электрон таковым? Есть же понятие "классического радиуса электрона" или ╚эффективного радиуса╩ в процессах взаимодействия. По-моему, Вы слишком скрупулезны, Ник, для общих рассуждений. Вам, наверное, трудно придумать новое; Вы не подвергаете сомнению смысл понятий, которые у Вас уже сложились, и не пытаетесь придать им новое содержание (хотя бы ради интереса; ╚А что получится?╩). Да и загрублять разрешающую способность мышления не умеете для того, чтобы пренебречь несущественным. Честно говоря, меня просто удивляет; Вы, пишущий о Гейзенберге, совершенно не в курсе относительно его размышлений как физика-философа о квантовой механике. У него было много вопросов, мыслей, сомнений, а у Вас нет. Странно!
|
|
Пилите, Шура, пилите!
Вы , Дорогой Николай, уже показали свое лицо следующим пассажем:
|
Вполне. Если не любовь к "философам", то хотя бы нейтралитет. ;) Шевченко, кстати, не философ, а технарь. С уважением, Вадим
|
|
Igor', Vi pravi.
|
