TopList Яндекс цитирования
Русский переплет
Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум
-->
Первая десятка "Русского переплета"
Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?
Rambler's Top100
Проголосуйте
за это произведение

 Проза
4 июня 2017 года

Владимир Никитин

 

 

La Seine *


Этюд

Маленькая печаль красноречива, великая – безмолвна.

Сенека.

 

Эту картину я написал пять лет тому назад – балерина в снегуисполняла на пуантах фуэте.Многие решили, что я изобразил зиму, потом зарисовывал девушку в теплом доме. Ну а затем добавил для верности пар изо рта и нежный румянец на впалые щёки. Но они забыли про легкую скованность, которая была ей не свойственна, но стянула движенияна морозе, словно корабль во льду. Этого бы я придумать не мог – не такой уж я реалист, чтобы сделать хуже, чем просится.

На морозе человеческое тело не обманешь, и потомуговорю, как есть: писал я с натуры и ничего не приукрасил; а то, что девушка вышла такой воздушной и безнадежно красивой, так это спасибо ей и матери природе.

Снег на картине получился с синим отливом, немного сумрачный, будтос холодного кадра.Кожа девушки светилась – белоснежная и гладкая, как лёд. Фон разлетелся на краски, закружился в бокэ и искрился, словно новогодний снег. Казалось, что своими быстрыми движениями балерина взбивает и перемешивает ожившие цвета; а позади неё вспыхивают разноцветные гирлянды.

Таю – так её звали – я тогда рисовал в первый раз, но никакой аккомодации не потребовалось; всё вышло скоро, резво, на одном дыхании; рука с кистью порхала, как трудолюбивая пчела. Сопротивление материала я оставил математикам –холст сам льнул к моим краскам. Лишь падающая на нос снежинка отвлекала: она щекотала и вызывала удевушки смех; тогда мы ненадолго прерывались, чтобы собраться, и продолжали дальше. Пушистый снег кружился и падал на её открытые острые плечи и недолго, пока живой, трепетал на горячих губах. Тая выглядела старше своих лет – на мои семнадцать, – и со стороны нас можно было принять за ровесников.

После она накинула на плечи бело-серый полушубок и, поправив плотный пучок волос, с легкой и живой улыбкой ребенка, изучающего мир, посмотрела на картину. Тая ничего не сказала, лишь брови умиленно взлетели вверх. Но я знал, она погрузилась в холст; исчез и холод, спешивший взять над ней власть и художник, что маялся подле неё.

Едва заметный, почти прозрачный пар отдыхания девушки окутал картину дымкой. Казалось, что пейзаж потеплел; и под снегом, словно под вековыми льдами Антарктиды, ждут своего часа горячие источники.

 

***

Картину я отнес домой. Я не имел привычки тут жеотдавать заказчику полотна, мне надо было почувствовать себя хозяином своего создания;ощутить, что есть вещь, появившаяся из пустоты, которая сейчас занимает место в моей квартире – клетушке на чердаке, которую восторженные заказчики называли мансардой. Более твердые покупатели, видя моё жилище, поступали умнее – они молча давали чуть больше, чем я просил. Самые мудрые избегали забирать картины у меня, чтобы не стесняться за мою же убогость, которую, кстати, сказать, я не чувствовал. Я держал открытыми окна, и в комнатах было так мало лишних вещей, что теснота не ощущалась. А главное, мне хватало места, чтобы есть, спать и изредка писать картины. Гостей же я не водил, предпочитая встречаться итворить на улице.

У меня была небольшая темная гардеробная, куда я складывал портреты, предварительно обернувв ткань.Даже если я знал, что заказчик подъедет через день-два, всё равно убирал холсты, чтобы их не видеть. Вешать или ставить у стены не решался: не хотел чувствовать, что в доме не один, и люди с картин нарушают мой покой.

Портрет Таи я нес, держа на расстоянии – мне казалось неуместным прижимать полотно с её лицом к телу. В доме я принялся оборачивать холст и остановился. На меня смотрело её лицо, не скрытое пока материей. Ещё немного, и я больше его не увижу.В голову лезли неуютные мысли: как можно кого-тозасунуть в мешок, закрыть человеческие глаза (полные смысла и эмоций), словно монетами перед рекой Стикс. Погрузить во мрак и завязать сверху шнурок, лишив воздуха.

Нет, так не пойдет. Я вынул холст и поставил у стены. Теперь она оказалась низко, слишком низко, у ног. Так меня тоже не устроило, и я решил повесить как обычно картину на уровне глаз. Гвоздей я не нашел, как и молотка, пришлось занять у соседей. Когда всё было готово, я сделал пару шагов назад, чтобы полюбоваться работой. На полотне не хватало света. Кожа девушки потемнела и состарилась, краски пожухли. В коридоре царил полумрак.

Как здесь вообще можно что-то увидеть! – взъелся я.

В люстре из четырех ламп горела лишь одна. С трудом отыскав замену, я осветил холл и картину как положено. Тогда я заметил, насколько запылено помещение, как стара и убога мебель. Подоконники потрескались, полы вздулись, полки перекорёжило. Дом умирал, и я принял этот факт и на свой счёт. Свет обнажил все недостатки, которые я так упорно затемнял. Свет или… Я посмотрел на портрет. Мне срочно нужно позвонить, пронеслась мысль.

Один из моих заказчиков занимался недвижимостью, и в свое время, увидев мои хоромы, предложил помощь. Но я отклонил бартер, полагая, что деньги лучше конвертируются в краски и холсты.

– Да, я. Слушай, мне нужна другая квартира, – с неожиданным для себя нажимом сказал я. – Ты предлагал… Нет, сам искать не могу, найми что-то приличное от моего имени – за мной не заржавеет. Только быстрее, здесь жить не хочу.

В ответ весело, но деловито задали пару вопросов.

– Нет, – отвечал я. – Убийства за это время здесь не случилось, и тараканы не завелись, так что сюда можно вселять, ведь лампочки я выкручу. Что не понял?! Не важно, по ценам будем смотреть, а сроки… на этой неделе должен въехать, до выходных! В общем, до встречи в моей новой квартире.

Я положил трубку, легкую как перо. Сердце рвалось из груди, воздуха не хватало. Я схватил куртку и выбежал на улице, и просто так шлялся по оледеневшим набережным, пока вконец не продрог.Фонари у темной, загадочной реки сопровождали меня, словно почетный караул.

Тая позвонила чуть раньше срока, и спросила, удобно ли мне встретиться. Я ответил, что мне пришлось доделать пару штрихов –надо подождать до выходных. Хотелось принять её в уютном доме, напоить чаем, пока она будет рассматривать портрет.

– Не страшно, – мягко ответила девушка. – Я сейчас на этой же набережной, мне надо куда-то деть часа два. Думала, ты тут часто бываешь, может, и сегодня пишешь…

– Да! – соврал я. – Как раз выхожу, мне нужен пейзаж.

Я понесся на встречу, лишь бы не упустить время, что она вынуждена скоротать.

Встретились мы у реки, как будто не расставались.Изредка Тая интересовалась о работе художника, о картинах, жанрах, цвете и рисунке. Я шел рядом и отвечал, прекрасно понимая, что ей просто удобно рядом со мной молчать и думать о чем-то своем; я не отвлекаю её от жизни, которая творилась у неё внутри; при этом моё присутствие обеспечивает комфортное, не пугающее пустотой ощущение времени и себя в нем.

Тая так и не спросила, как я собирался писать пейзаж без красок и холста;и я был благодарен ей за это.

***

В конце недели мне позвонил знакомый и сказал, что можно ехать смотреть квартиру. После разговора я взял этюдник, холсты, палитру и выехал по адресу. Я не хотел рассматривать и взвешивать варианты, зная, что останусь там. Вещи решил вывести потом, благо квартира была оплачена до конца месяца.

Знакомый встретил меня у дома и, судя по его виду, вопрос решился должным образом. Он весь лоснился и искрился улыбкой, демонстрирующей насколько доволен собой.

Квартира мне понравилась. Яркий свет щедрогорел в каждой комнате, ничего не скрывая – ни скромное, но аккуратное убранство, ни новые стены – без пыли, тлена, груза прожитых лет и чужой истории. Потолки и обои были светлыми и чистыми. Я сделал две вещи, по которым сразу выдал себя, что остаюсь, упустив торг. Во-первых, я снял ботинки при входе. Во-вторых, сразу пристроил картину в самом светлом месте и посмотрел, как играют цвета.

– Кто она? – капризно и взыскательноспросил знакомый, словно притворившись Петронием.

– Да…, – я замялся, словно запамятовав имя. – Заказчица.

–Я думал родственница или еще что. Ты вроде раньше никогда не вешал картины.

– Да, я знаю, – перебил я. – Не хотелось никуда убирать.

– Да ладно, скажи просто, что нравится ей любоваться, – он улыбнулся.

Потом долго смотрел на картину и девушку на ней.

– Она тебя не смущает в твоем доме?

– Да вроде нет.

– Неудивительно. Продай лучшекартину на аукционе, что она тебе даст за собственный портрет? И кто увидит картину, которая повиснет мертвымгрузом у неё дома.Скажешь девушке, что не вышло, что надо еще раз написать. Соседиквартиру залили, холст испортили. Оттого и переехал.

Я посмотрел на него с легким недоумением и завистью. Он говорил о вещах, которые я редко примечал. Соседи, потоп, аукцион. А он в них разбирался так же легко, как я в оттенках. Я не успел ответить, меня отвлек звонок. Номер был её.

– Да, привет. Сегодня вполне, сможешь заехать? Да, около набережной, – я назвал дом.

Я внес плату за два месяца вперед и выпроводил знакомого из квартиры – мне хотелось встретить девушку по-хозяйски.

…Тая вошла с холода, пахнущая морозом и свежестью, с белоснежными снежинками в волосах; сходу скинула высокие ботфорты и впорхнула в комнату, где висела картина.

Она разглядывалаеё какое-то время одна, а потом попросила дать ей портрет. Я аккуратно снял и протянул. Таяотошла к окну, сказала, что хочет оценить, как играют краски при солнечном свете. Я не мешал, только крикнул, чтобы дома хранила подальше от естественного освещения.

Девушка вышла с тихой, еле намеченной улыбкой, чуть приподняв брови.

– Покажи мне другие зимние картины, – тихо попросила она.

Я кивнул. И пожалел, что у меня на руках только пейзаж, который я писал для себя, не по заказу. А значит, она не заметит большой разницы и не поймет, насколько её портрет отличается от того, что я делал для других. Я хотел достатьхолст из ткани, но она попросила сделать это самой. Тая взяла у меня нож и быстрым движением, слишком быстрым, с нетерпением взрезала ткань –лезвие легко прошло и поранило руку. Рана была несущественная, скорее царапина, но кровь стоило остановить, а порез обработать. Она же стояла и с любопытством изучаланабухшие красные капли.

– Пойдем, нужно промыть. В ванную, – торопил я.

– Ладно, – неуверенно говорила девушка.

Я открыл синий кран, ноТая одернула руку, сказав, что холодно.

– Так и надо, лучше останавливает кровь. Ты как будто никогда не резалась.

– Никогда, – ответила она. – Она такая яркая, алая.

– Ну а в больнице разве не брали кровь?

– Не была там никогда. Там же вроде лечат от болезней?

– Ну да, тех, кто болеет.

– А я всегда здорова...

– Как такое бывает?

– Везло, наверное, а может, оберегали.

«Кто?! – чуть было не крикнул я, но посмотрев на неепонял нелепость вопроса.

Я промыл ей рану и перевязал бинтом.

Она только и сказала:

– Главное, не ногу порезала.

Я согласился, что это главное – что я мог еще сказать?

– Чай? – предложил напоследок.

– Нет, я опаздываю на занятие.

Я не знал, как стоит поступать в таком случае: надо ли проводить до улицы или метро, а может, и до дома.

Поколебавшись, я сказал без конкретики:

– Давайте я тебя провожу немного.

– Не надо, спасибо. Мне только вниз спуститься, а дальше довезут.

В лифте она стояла и озиралась по сторонам, как будто первый раз видела самую обычную кабину, облепленную предупреждениями о пожаре. Двери сходились; на Таю легла тень. Она успела сказать «пока-пока» и уехала. Передо мной были только закрытые двери лифта. На них виселипортреты, вернее сказать, фотороботы каких-то людей. Не читая текст, я ушел в квартиру и подбежал к окну.Я прильнул к нему, с облегчением приложив разгоряченный лоб к стеклу. Оно хрустнуло, словно бы изо льда, и затуманилось, лишив меня вида.

Я яростно тёр стекло и едва успел заметить, как Тая открыла дверцу блестящей машины и упорхнула. Но я увидел достаточно, чтобы понять – села она на пассажирское кресло.

***

По чести сказать, я ожидал звонка или хотя бы смс с какими-то словами после того, как она устроит картину, но ошибся.

Спустя неделю я уже жил в прежнем режиме: гулял, писал картины ибрал заказы.Первые дни я работал только на набережной, рассчитывая встретить таю на прогулке. Но успевал промерзнуть, а её всё не было. Я стал чередовать дни, набрасывая пейзажи в городском саду. Там было полно гуляющих, среди которых я нередко находил новых заказчиков.

Как-то раз я работал с этюдником в саду. Набережную покрывал снег, но лед не сковал реку, и навигация не прекратилась. Я довольно быстро закончил набросок и заскучал. Доводить до ума мне не хотелось, хотелось поймать новый сюжет. Внимание привлекла старая женщина, сидящая у стены замка; она была тепло одета во всё вязаное.

Странно, но эти вещи не старили её, а скорее молодили; кроме того, было видно, как ей комфортно и тепло в них. Её руки находились в постоянном движении, она вязала, а перед ней на помосте лежали готовые изделия.

Я улыбнулся и, сменив лист, приступил к работе. Она заметила, что мои пальцы запорхали вслед её, словно соревнуясь, но ничего не сказала. А потом неожиданно для своего возрастаподмигнула, показав на вязанный кошелек, который продавала. И я понял – она благодарит меня за увеличения спроса после написанной картины, мол, спасибо за рекламу.

Этот жест я решил сохранить на полотне. Оставалось определить, что будет на фоне. Обычные гуляки меня не устраивали, мне хотелось увидеть второй, менее очевидный сюжет. К старушке подошла семья – муж и жена с маленьким ребенком, который только-только осваивался на двух ногах. По розовому цвету комбинезона я догадался, что эта девочка. Они недолго выбирали, купив женский шарф и детские варежки, которые крепились меж собой на резинке. Мужчина оплатив, сразу отдал подарок дочке. Мама продела варежки через куртку, чтобы они не терялись. Теперь их можно было снять только с верхней одеждой.Семья пошла дальше, и муж с женой остановились около треноги художника. Они смотрели, как он пишет шарж и улыбались.

Ребенок за это время отбежал на пару шагов к белой – она почти сливалась с пейзажем –похожей на скакуна долговязой и тощей гончей, которая пробовала на вкус снег. Псина невозмутимо жевала и продолжила это делать, когда радостная девочка стала её гладить. Собака отвлеклась и понюхала новые варежки девочки. Она сняла одну зубами, и стала заглатывать. По меркам животного делалось всё верно – ничто не могло доставить неудобств девочке. Варежка исчезла в пасти, дальше была резинка, аребенок всё приближался

Сложно сказать, кто был больше удивлен, ребенок или пес, но у гончей вытянулась и без того длинная морда, а девочка, почти оказавшаяся в пасти, лишь улыбалась. Я не успел сделать и пары шагов, как рядом оказался глава семейства. То, что было дальше, вызвало смех окружающих. Он стал тянуть ребенка на себя, но собака не отпускала резинку.

Они больше минуту соревновались в перетягивании, пока подбежавшая мама не скинула с ребенка куртку. Растерянная собака, поджав уши, убежала переваривать явно несъедобную вещь. За ней гнался отец, чтобы отобрать хотя бы верхнюю одежду.

Годится, решил я и вернулся к эскизу.

Я скоро закончил, что означало только одно – работа летит, когда приносит удовольствие.

Уходить не хотелось: на улице крепчал мороз, но ветер стих. Воздух был свеж и прозрачен в лучах зимнего солнца. Я жмурился под этими лучами, когда мне нежно закрыли глаза мягкими ладонями.Странно, я совершенно не сомневался, кто это, и оказался прав.

– Привет, – сказала Тая, когда я повернулся.

– Привет.

– Я давно тут. Наблюдала за тобой, не хотела мешать. А потом, как и все, смеялась от души…, – и показала на незадачливого мужчину, бегающего за гончей.

– Я думал, сколько всего слилось, чтобы эта картинка стало возможной, – сказал я. Двое встретили друг друга, у них появлялся ребенок. Женщина прожила большую жизнь и под старость осталась без работы; теперь вяжет на продажу. А ведь где-то еще бродит хозяин этой гончей, которую взял еще щенком.

Таяпосмотрела вдаль, мимо меня…

– Ты куда сейчас? – спросил я.

– К причалу.

– Пойдем, я на сегодня закончил, а мне надо краски по дороге купить.

Мы шли; я иногда останавливался и катал снежки, чтобы бросить во встречное дерево.

– Я тебя никогда не видела на холме, хотя не раз там гуляла. Конечно, тамхватает прощелыг, но, кажется,легко…, – она подбирала слова.

– На хлеб и соль заработать? – улыбнулся я.

– Да, именно это я имела в виду.

– Я не пишу на холме. В таких местах надо уметь толкаться, а я не умею.

На крыльцо вышел швейцар и махнул рукой дежурившему таксисту.

– Когда-то в этом замке жили, а сейчас гостиница, – сказал я.

– Слушай! – оживилась Тая. – В честь праздника здесь пройдет торжественныйвечер (с бальными танцами и концертом), куда пригласят много важных людей: политиков и музыкантов, режиссеров и спортсменов. Я точно знаю, что придут директора картинных галерей, организаторы самых знаменитых выставок. Мне прислали уйму пригласительных, возьми один! Обязательно приходи, будет интересно и, может, полезно.

– Ты будешь? – спросил я.

– Конечно, я там выступаю.

Мы подошли к набережной, где стояли пришвартованные теплоходы и катера.

– Мне пора, – сообщила Тая. – Поплыву смотреть салют.

Я кивнул.

А потом, словно раздумывая, сказал.

– Может тоже купить билетик. Никогда не видел салют с реки.

Тая согласилась:

– Обязательно. Очень красочно, тебе понравится.

– Ты на каком теплоходе? – спросил я.

Она покачала головой.

– Я на катере, пока!

И упорхнула, по ступеням спустившись на пристань. Я мог перегнуться через мост и увидеть, к кому она садится, и кто ей помогает вступить на палубу.

Вот только – какой в этом смысл?

Я достал пригласительный – дата на нем жгла руки. Оставалось всего два дня, пролетевших, как одно мгновение.

***

В тот день шел дождь. Холодный и резкий он косо лил без остановки. Я стоял около окна, время от времени поглядывая на часы. Улицы поначалу опустели, а потом расцвели цветными зонтами. Иногда пробегали промокшие ребята: то ли студенты, опаздывающие на пары или свидание (а может и то, и другое), то ли курьеры. Перед выходом я с грустью осмотрел свою ветровку с капюшоном – на вечер стоило идти в пальто и в костюме. Я не хотел ни на кого произвести впечатление нарядом, просто боялся, что в моей обычной одежде меня не пустят. Около дома я купил в лавке зонт – это был мойпервый личный зонт.

По набережной быстрым шагом я добрался до сада, перед воротами в которыйкаждую минуту останавливались машины,высаживая нарядных людей. Они улыбались, притягивая вспышки фотокамер. В самом саду гуляющих не было – крупные капли бились о потрескавшиеся лица статуй и с хлопками падали в пруд. Швейцар на крыльце дворца не заметил меня, что уже было неплохо.

Среди гостей в фойе, где проходил фуршет, ее не оказалось.Я попросил показать мне сцену, на которой ожидалось представление, и меня направили на второй этаж. Я увиделтаю со спины – на ней была шифоновая «шопеновская»tunique, на которойкрепились двабело-розовых крыла. Девушка внимала хореографу, и только её правая рука незаметно поглаживала тугую шнуровку корсета в месте, откуда росликрылья; и я понял, что ей просто щекотно.

Я встал позади как часовой, не зная, куда дальше идти. Тая дослушала, постановщик махнул головой и отошёл в сторону к другим ряженым участникам. Услышав дыхание, она с улыбкой обернулась:

– Пришел! Вот молодец. Давай я тебя познакомлю…

– Подожди.Может позже?

– Ладно, после концерта. Пока я тебе покажу дворец, я тут уже освоилась. Начнем с ямы.

–С чего?!

– С оркестровой ямы!Сегодня туда можно попасть прямо из зала, по ступеням. Идем!

Мы отбежали в самый конец полутемного помещения.

– Осторожно, не упади, лестница начинается. Вон видишь: здесь во время концерта располагается оркестр. Но пока никого нет.

И правда – яма была пуста, разве что у каждого стула одиноко стояли музыкальные инструменты.

– Пойдем,– звала она. – Внизу такая акустика…

Но спуститься по ступеням мы не успели, да и акустика не потребовалась – оглушительный грохот стал единственной доступной реальностью.

От него мы одновременно присели, а Тая схватилась за уши. Далее последовала череда менее громких звуков, похожих на ...выстрелы, –пронеслась мысль, – очередь выстрелов. Резкая тишина, апотом раздались леденящие, пугающие больше взрыва крики, и помещение пришло в движение. В нашу сторонунеслись перепуганные гости. А позади у входа темнели какие-то люди в чёрном, словно злодеи из комикса. Я увидел, как Тая тянется на носках, пытаясь рассмотреть, что происходит за моей спиной, тянется как балерина; и меня ужалила боль. «Попали».

Я выбросил руки вперед и оттолкнул её; Таяпадала в яму, и я последовал за ней.В полутемном углублении девушка лежала на полу, подтянув к себе вывернутую ногу; илегонько постанывая, морщилась от боли.

– Вывихов у тебя тоже раньше не было?– попытался пошутить я. Бедро жгло, но я молчал, чтобы не напугать девушку.

Она замотала головой.

Сверху слышались отрывистые слова, команды или приказы; выстрелов и криков не было, только быстрые деловитые шаги.

– Они поднимаются выше на этажи. Там те, с кем я собиралась тебя знакомить, – грустно улыбнулась она. – Что будем делать, когда уйдут? Я не хочу навсегда остаться в яме.

Отсидеться только казалось безопасным. Здание могло взлететь на воздух или обрушиться – и камень, любая плита, весьма иронично похоронили бы нас вместе.

Я огляделся. Выхода через подсобные помещения не было. Вероятно, «яма» как платформа опускалась ниже, но то, что приводило её в действие, находилось не здесь. Оставались только ступени.

– Надо выбираться, тихо идти на выход.

– Так просто…, – с сомнением произнесла она.

– Если он будет перекрыт, спустимся со второго этажа, по пожарной лестнице.

Тая попробовала потянуть ногу и поморщилась от боли.

– Сильно болит? – спросил я.

Она виновато улыбнулась, мол, не с чем сравнивать.

– Я спущу тебя вниз, обещаю.

Девушка кивнула.

– Я умею падать, а ты будешь моим партнером.

– Что? – вздрогнул я от волнения.

– Тем, кто ловит в танце, – пояснила она.

– Идем...

Мы поднимались по широким ступеням, и плотный ковер как по заказу приглушал звук шагов. Наверху не оказалось никого на ногах – все неподвижно лежали: возможно, от страха или оцепенения, а вглядываться я не хотел. Когда Тая поднялась, я повел за собой,не дав осмотреться. Наше счастье, что мы не дошли до входа в гостиницу – взрывная волна сбила нас с ног, и дальше по мостовой зашлепали выстрелы.

Вход простреливался. Пригнувшись, мы медленно стали пробираться к окну. Передо мной колыхались бледно-розовые крылья, и я еле сдерживал неуместнуюулыбку. Окно было большим; я торопился, хотел тихо, беззвучно приоткрыть его, но дело не шло. Шаги над нами то затихали, то снова раздавались прямо над головой, и казалось вот-вот, и людив темном спустятся к нам. Я собрался и со всей силой нажал на раму – та поддалась, и с долгим неприятным скрипом распахнулась. Свежий ветер ворвался в помещение, и капли дождя забили по карнизу и лицу.

Шаги на этаже выше замерли;сквозняк нельзя было не заметить. Я полез первый; свесившись на руках, вытянулся, что хватало росту, и спрыгнул. Приземлился на ноги, еле удержав равновесие. Ступни гудели. Высота не была большой, но с больной ногой Тая бы не слезла.

Она смотрела на меня, не двигаясь с места.

– Давай, не бойся – я ловлю. Свесься на руках, и я тебя схвачу.

Она медлила, думая, как лучше спуститься. И тогда случились несколько подряд взрывов, и даже на улице почувствовался запах извести и гари; следом сразу же затрещали очереди: короткие, повторяющиесяраз за разом.

А потом громыхнуло еще сильнее, и выстрелы зазвучали на улице. Штурм, – решил я.

– Быстрее, – крикнул. – Быстрее.

Тая более не ждала: вылезла в окно, чтобы свеситься, и тут её тело вздрогнуло, перья разлетелись в разные стороны, а на спине расползлось красное пятно. Пуля, взявшаяся невесть откуда, клюнула сзади, легко пробив костюм. Девушка падала мне в руки, и я еле смог схватить её и удержать, пока она не ударилась о мостовую.

Я нес её на руках, боясь только одного: что не хватит сил, что мышцы, в конец отяжелев, онемеют. На площади меня остановили врачи и без слов затолкали в «скорую». По городу мы неслись с сиреной; Таятихо лежала и чуть улыбалась. И это было самое лучшее, что случилось в тот вечер. Нелепые крылья возможно спасли ей жизнь.

В приемной клиники девушку переложили на тележку. Меня отсекли от неё, и я лишь увидел захлопнутые двери, в которые Таю увезли на операцию.

Доктор велел мне не ждать – после к ней пустят только родственников, коим я не являлся. Сказал, что возможно я смогу её навестить спустя день-два после операции, если всё будет хорошо. Я понял, что спорить бесполезно; сейчас ей нужны только врачи.

Ни через день, ни через два меня не пустили. Операция прошла успешно, но пока с Таей работали психологи, о визитах можно было забыть.

Как-то раз ближе к ночи мне позвонили. Это была она. Сказала, что приходить пока не стоит, что с ней всё хорошо: пуля вошла неглубоко, ранение легкое; другим повезло меньше…

– Но спина, спина не болит? – перебил я.

– Не очень, чуть ноет. Наверное, я скоро уеду на какое-то время, родители говорят надо пожить в другом месте, в одной тихой стране, у нас там дом.

– Куда? – почти крикнул я.

В трубке затрещало.

– Далеко, – ответила она.

– Но ведь всё кончено!Всё завершилось!– не до конца понимая, что именно я имею в виду, крикнул я.

Тая помолчала.

– Отец сказал, что тех, кто были в отеле всех взяли. Но в меня стреляли из здания, напротив. Значит, они еще здесь и ходят по улицам. Я позвоню тебе, если смогу. Я просто хотела попрощаться и пожелать удачи.

В трубке затрещало, и я остался наедине с частыми гудками.

Таю я не послушался. Потерпел два дня, а потом нагрянул в больницу. Но было поздно;её перевели на лечение в другую клинику, гдеона будет восстанавливаться. Кудаговорить не стали. А узнав мою фамилию, попросили подождать. Вынесли папку, которую мнепоручили передать.

Когда в саду я достал холст, то слезы невольно навернулись на глаза. Там была та самая картина; Тая возвращала мне свой портрет.Я сел на ступеньках дворца около полуразрушенной скульптуры и поднял голову.

Около причала швартовался теплоход; чуть поодаль художник писал картину зимнего порта.Рядом старушкапо-прежнему элегантная продавала вязаные изделия.

У меня дрожали руки; я подошел к ней, чтобы купить теплые варежки и согреться хотя бы так.

Что мне еще оставалось делать?

 

 

*Сена (француз.)



Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?
338905  2017-06-04 12:55:42
ВМ
- Красиво!

338906  2017-06-04 15:15:41
Л.Лисинкер artbuhta.ru
- Читается - легко и светло. На одном дыхании. Так держать.

338907  2017-06-04 15:26:56
Воложин
- Всё время чего-то ждёшь, а оно не приходит.

338909  2017-06-04 17:21:40
Анна
- «Пушистый снег кружился и падал на её открытые острые плечи и недолго, пока живой, трепетал на горячих губах». Вам самому не смешно читать эту фразу. Предложение, составленное полностью из избитых шаблонных фраз. Как можно снег называть пушистым? Его миллиарды раз до Вас называли пушистым. Когда я поступала на журфак, в семнадцать лет, за фразу «снег, как лебяжий пух», педагог мне снизила оценку, потому что это шаблонная фраза, избитое выражение. После чего я поняла, что нужно искать яркие, запоминающиеся образы. Открытые, острые плечи!!! Господи, да сколько читано и перечитано про эти открытые и острые плечи, про горячие губы!!! И почему текст не отредактирован? Вы же окончили Литературный институт, работали редактором, журналистом?

Тая выглядела старше своих лет – на мои семнадцать, – и со стороны нас можно было принять за ровесников. – И эту фразу я бы тоже переделала. Звучит коряво, «на мои семнадцать» можно и убрать. Перечислю шаблонные выражения: с легкой и живой улыбкой ребенка, изучающего мир, брови умиленно взлетели вверх, с белоснежными снежинками в волосах ( масло масленое, разве Вы не чувствуете?) Вы знаете, я могу показать Вам все корявые места, а их немало. Ну, на мой взгляд, произведение затянутое. С ним нужно работать. Конечно, кому-то и такой текст нравится. Пожалуйста, ради Бога!!! Я, конечно, не заканчивала Литинститут, но ходила на литературные семинары и для меня красота слова стоит на первом месте. Поэтому я Вам все это и написала. Просто не смогла промолчать. С уважением, Анна Ванян

338912  2017-06-04 21:14:04
Воложин
- На 338909 Анне.

Какая вы молодец! Я аж почти перестал читать публикации в РП, такие они, большинство, примитивные, назидательные, морализирующие. На таком безрыбье мне какая-то недоговорённость этого Никитина показалась, как струя из форточки. И я, это ЧТО-ТО почувствовав, сразу перестал реагировать на всё остальное. Даже на миллион неисправленных ошибок.

А вы одёрнули. Молодец!

Вообще, есть какой-то феномен некритицизма у читателя. Ну как же – писатель. О! Я был поражён (см. мою последнюю статью в мой колонке), почитав целую гирлянду упрёков – кому? – Лермонтову! – от Вейдля – на применение штампа – одного, второго, третьего.

Ну так там Лермонтов – магия имени. А Владимир Никитин? – Всё равно – магия ЧЕГО-ТО.

А «La Seine» зачем названо? Не такое ли мало масляное, как и то, что вы заметили?

338913  2017-06-04 22:15:00
ВМ
- Анна!

Здесь все более тонко. Вам подсовывают банальные красивости, а напряжение только возрастает. Очень тонкая вещь. Ну пробелы братцы - это от перевода "ворд" в "html" если вы что-то понимаете. Конечно я видел их, но у нас нет редакторов и все идет в авторской редакции. Кстати, пробелы мне не мешали. Если сделаете хороший файл - я поменяю.

Понравилась игра. И конечно автор выбивается из потока. А писателя к нам привел Сергей Магомет, редакторское кредо свое он высказал на последнем вечере РП (которое можно и посмотреть). И по-моему тут как раз нет никаких розовых соплей.

338915  2017-06-04 22:53:06
Анна
- Соломону Воложину.

Спасибо! ) Лермонтова я органически не могу критиковать. Это самый мой любимый поэт. В юности я выучила наизусть его три поэмы и могла часами себя их читать. ("Демона", "Мцыри", "Песнь про купца Калашникова") Сама себе читала, разыгрывая по ролям. На "Демона" уходило два часа. Да, были стихи, которые мне не нравились, но я их просто не читала и все.

338916  2017-06-04 23:02:51
Анна
- Владимиру Михайловичу

Может быть, я что-то не чувствую. Мое ухо настроено на другие звуки. Сказать просто, братцы, смотрите, как тонко, это ведь еще не значит, что другие почувствуют. Мне было скучно. И для меня - это розовые сопли.))) До Хемингуэя еще далеко. И все же даже сам Хемингуэй в работе со словом не допускал таких ляпов. А Владимир Никитин далеко еще не Толстой и не Достоевский, чтобы пренебрегать работой со словом. Тем более в Литинституте, я знаю, требуют чистоты языка.

Русский переплет

Copyright (c) "Русский переплет"

Rambler's Top100