Что я буду против Быкова, что-то написавшего об Ахматовой, я знаю, по аналогии с результатами всех предыдущих сравнений его и моих мнений о чём бы то ни было.
Но в этот раз хочется начать с согласия.
"Её стратегия как раз состоит в сочетании кажущейся слабости и внутренней огромной силы” (Быков. Время потрясений. М., 2018 С. 153.).
По-моему, это повторение Коржавина, - повторение, выводившее из поражения слабости (мещанства, другими словами) в презрение к нему с точки зрения ницшеанства, супервуменши. – То есть, вижу я, согласиться с Быковым мне не удалось. Не сочетание, а поражение одной (а та, кто сейчас танцует, рядовая шлюха, будет гореть в аду) ради победы другой (разрешающей себе вседозволенность не по моде или привычке, а ради перехода в исключительность).
"Но вот в “Вечере” этой силы ещё не видно совсем” (Быков. С. 153)
Открываю Содержание “Вечера”. Вот оттуда перечень стихов, по которым при моём разборе (см. тут, тут, тут) её ницшеанство, т.е. сила, подтвердилось: “...А там мой мраморный двойник...”, “Маскарад в парке...”, “Сероглазый король”, “Он любил...”.
Впрочем, Быков сам себя опровергает (так зато и я зарядился с ним соглашаться):
"Вот в “Вечере” уже есть бесстыдство, причём бесстыдство самой высокой пробы” (С. 154).
То самое ницшеанство.
Впрочем, с тех пор, как я когда-то стал понимать, как мне казалось, Ахматову, прошло много времени, и я стал ницшеанство понимать глубже: не как вседозволяющую исключительность, а как бегство из Этого скучного-прескучного мира в принципиально недостижимое метафизическое иномирие.
| |
Хочешь знать, как все это было?
Три в столовой пробило,
И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
"Это все… Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!" –
"Да".
1911 |
Тут не просто дан вполне себе материалистичный 5-й акт трагедии, именно из-за вырванности его – непонятный. "Она” это не лирическое “я” стихотворения, это не “я”-повествователь, не свидетель того разговора той, кто была "Она”, с тем, кто теперь отвечает: "Да"? Или “я”-повествователь так манерничает и называет себя в третьем лице, а он теперь безразлично отвечает: "Да"? – Непостижимо.
А непостижимость и есть образ этого принципиально недостижимого метафизического иномирия, не данного сознанию Ахматовой, а находящегося в ранге её подсознательного идеала.
С такой точки зрения на ницшеанство посюстороння вседозволенность есть просто непростое мещанство, особое, враждующее с простым мещанством, ибо является высшим мещанством. И именно эту, внешнюю сторону текста, и Коржавин, и следом за ним я понимали когда-то и называли это ницшеанством. А теперь вот так, огрублено и неверно понимает это Быков, рассуждая об этом же стихотворении:
"…это именно пугающая откровенность. Ахматова совершенно не боится признаться в том, что она находится в униженном положении, что она не любима, робеет, первой признаётся…
Вот эта готовность признаться в последний момент, робость, бледность, ощущение какое-то всегда предсмертное… это, конечно, говорит не о ситуации победы никак” (С. 154).
Тогда как улёт в иномирие, пусть и подсознательное, есть как раз признак победы над плохим-преплохим Этим светом.
Я когда-то срывался, вообще-то зная уже, что то, что читают ваши глаза в стихотворении не есть то, что хотел сказать автор, а Быков и никогда этого фокуса-покуса искусства не знал. Он или не читал “Психологию искусства” Выготского, или читал и не освоил. Впрочем, вы видели: я и освоивший не сразу дошёл до того, что является подсознательным идеалом ницшеанца. Но я-то – тёмный по обстоятельствам начала жизни. Мне простительно, а Быкову – нет.
21 марта 2021 г.
