"НО УДЕЛ МОЙ ПРЕКРАСЕН И ВЕЧЕН..."
(Несколько слов о книге и ее авторе)
Первого января 2000 года Анатолию Жигулину исполнялось
70 лет. Эта книга должна была выйти к его юбилею. Последняя книга
его стихов "Летящие дни" вышла в 1989 г., последнее издание повести "Черные Камни" - в 1996 г.
И он с радостью взялся за составление книги. Пережив в 1998
году тяжелейшую операцию (а их было немало в его послелагерной
жизни), - он долго и мучительно возвращался к жизни. Казалось,
его могучий дух и на этот раз победит болезнь - лишь бы не помешали, не убили радость творчества, не загнали в тупик безнадежности. Не получилось.
Но пока "еще стучит по жилам кровь в надежде вечной", еще
думается: "пора бы сердцу отогреться в радости, пора бы снегу теплому упасть". И вот книга составлена. Он называет ее "Полвека боли
и любви". Боль и Любовь - для него ключевые понятия творчества.
Книга состоит из двух частей: 1 - Далекий колокол (стихотворения), 2 - Ты все это видел, Господи... (проза).
По просьбе художника он вдумчиво отбирает из огромного
архива фотографии для книги (для небольшой тетрадки фотолетописи своей жизни).
Он хочет воплотить свой давний замысел: соединить в одной
книге стихи и прозу как единое повествование о тяжком опыте бытия, о печали и нечаянной радости жизни, как единую думу о смысле
жизни, о Родине, о вечности, о смерти, о любви... Внимательный
читатель всегда понимал: "одной душой, одною кровью" оплачена
его поэзия и проза. Подлинность жигулинского слова высоко ценили и писатели-единомышленники.
Поэт Владимир Леонович еще в 1984 году сделал весьма при-
мечательную надпись на подаренной Анатолию Жигулину книге
своих стихов:
"...Была акварель, потом масло, потом кровь... Так я думаю о
тебе, о Русском пути в искусстве, отрицающем искусство - ради
крайней свободы как лучшего из заветов..."
...Но возвращаюсь к отрадно-памятной мне работе над этой
книгой.
Отдельным разделом выделяются лагерные стихи, ибо, как
точно заметил Александр Борщаговский, "его тюремно-лагерные
стихи давно сложились в такую историческую хрестоматию, равной которой в нашей поэзии не назовешь".
Тем не менее, Жигулин часть из них помещает и в двух других
поэтических разделах. Признанный лирик, он собрал в них лирические стихи разных лет: и бессюжетные лирические миниатюры,
и "тихую" лирику 70-х годов, и позднюю лирику - предвестницу
"Черных Камней", завершающую его творческое бытие, оборванное новым жестоким временем. Как успел написать талантливый
критик Юрий Буртин - преждевременно ушедший из жизни вскоре после Жигулина - "в его поздней лирике, отмеченной редкой
гармоний мысли, стиха и слова, - печаль и отрада русской природы, писанной тонкими, как осенняя паутинка, штрихами, в созву-
чии с его усталой, но ясной и сильной человеческой душой".
"Тихая лирика" Жигулина выросла из мерзлой почвы Колы-
мы, так же как "кровоточащая проза" - "Черные Камни". Да, его
поэзия рождена не университетской библиотекой, а "почвой и судьбой" и неотступной мыслью о России. Наверное, поэтому ей и дано
поднимать читателя до своего уровня страдания, силы духа, своего
понимания истории и осмысления жизни (о чем свидетельствуют
сотни читательских писем).
Составляя прозаическую часть книги, Жигулин (следуя свое-
му замыслу) решил включить не повесть "Черные Камни", а составить цикл из малых форм: новелл, рассказов, коротких заметок и
зарисовок. Некоторые взяты из "Черных Камней", - это стало возможным потому, что отдельные главы повести, особенно лагерные,
написаны как бы автономно, как законченные новеллы или рассказы .
Он еще раз прошелся кое-где пером, сделал необходимые, по
его мнению, сокращения. Эмоционально усилил концовки некоторых новелл, вольно или невольно отвечая агрессивности, недру-
желюбию нового времени (например, новелла "Бутугычаг"). Добавил заметки из "Обломков "Черных Камней"", "Урановую удочку"
и новые рассказы.
Была еще одна причина такого построения книги. Он давно
заметил по реакции читателей на выступлениях, по многочисленным письмам, что лагерная часть "Черных Камней" освещена све-
том широко известных его давних лагерных стихов 60-70-х годов.
Поэт памяти ("моя измученная память гудит во все колокола"), - он постоянно возвращается в своем творчестве к некоторым собы-
тиям, именам, размышлениям. В его стихах и прозе совершенно
непреднамеренно возникает перекличка сюжетная, событийная;
душевных переживаний и раздумий, картин русской природы - точных и чистых, в которых раскрываются и душа, и судьба автора.
("Вхожу как в храм в березовую рощу...", "Береза", "Летели гуси за
Усть-Омчуг...", "Вот и снова мне осень нужна..." - эти его стихотворные пейзажи сродни описаниям природы в прозе, например,
заметка "Почти свобода".)
Многие новеллы как бы разворачивают дальше, углубляют,
расширяют сюжет небольшого стихотворения, используя арсенал
прозы: "Марта, Марта! Весеннее имя..." (стихотворение) - "Медовый месяц в Тайшете" (проза); "Кладбище в -аполярье" (стихи) -
"Кладбище в Бутугычаге" (проза); "Побег" (проза) - "Памяти друзей" (стихи-воспоминание о том же побеге); "Кострожоги" (стихи) - "Кострожоги" (проза).
Когда-нибудь исследователей литературы привлечет этот
жигулинский феномен творческой неотступной памяти, которая
реализуется в разных жанрах литературы.
Впрочем, Жигулин сам отчасти приоткрывает тайну своего
творчества как тайну души, которая в силу жизненных обстоя-
тельств ощущает себя частью души измученной, но не сломленной
России:
Россия... Выжженная болью
В моей простреленной груди.
Твоих плетней сырые колья
Весной пытаются цвести.
И я такой же - гнутый, битый,
Прошедший много горьких вех ,
Твоей изрубленной ракиты
Упрямо выживший побег.
("Полынный берег, мостик шаткий...", 1965).
Наверное, подобное мироощущение Есенин и называл "чувством Родины". Наверно, иначе и не назовешь память души, в которой материализуется образ Родины, ее красоты и вечной тревоги:
...И даже то, что позабыто,
Живет неведомо в душе.
Живет, как вербы у дороги,
Как синь покинутых полей.
Как ветер боли и тревоги
Над бедной родиной моей.
("Мой бедный мозг, мой хрупкий разум...", 1980).
И поэтому в целом удивительный узел, связавший в книге лагерную поэзию и лагерную прозу, усиленный лирикой высокого,
чистого звука, делает тему народной трагедии объемнее, глубже и
эмоционально-убедительней, а чувство жизни - пронзительней.
Интуиция не подвела поэта. Стихотворная строчка может, как
озарение, сверкнуть в читательском сознании ("озари немудреной
строкою - мою душу - на радость иль грусть..." - говорится в одном стихотворном посвящении Жигулину), как золотой ключик,
при помощи которого можно заглянуть в глубины недавней истории и в тайны души поэта - очевидца этой истории.
А проза воссоздает подробности жизненных ситуаций, оставшихся за рамками стихов, дает художнику возможность создать полнокровные образы людей в трагических ситуациях.
Раздел прозы назван: "Ты все это видел. Господи...". Всевыш-
него Жигулин призвал в свидетели не случайно. Многие помнят,
какой шквал клеветы обрушили на автора "Черных Камней" бывшие палачи и новоявленные стукачи, в том числе из журналистского цеха. Победил Жигулин, победила Правда. Но тайный жар
разбуженной в яростной полемике памяти, незажившие душевные
раны отзываются в этом внешне спокойном, даже кротком названии. Писатель, критик, бывший зэк Марлен Кораллов в газете московского "Мемориала" "30 октября" (2000, ╧9, с. 7 ) предлагает
вспомнить, какой ценой оплатил Жигулин "Черные Камни" (не
говоря уже о потерянном на Колыме здоровье):
"Тому, кто еще сохранил потребность узнать или вспомнить
почем "хлеб правды", надеюсь, есть смысл совершить небольшой
переход от посмертных восторгов к прижизненным схваткам. Тогда, пожалуй, станет яснее, что в августе нелегкого високосного года
не только русская литература понесла незаменимую потерю, но и
общество "Мемориал" лишилось своего достойнейшего члена..."
Рукопись составлена, но отложена в дальний ящик. Книгу
свою Жигулин уже не увидит.
Последний юбилей поэта прошел в семейном кругу. "Теплый
снег" не упал...
Правда, московская пресса откликнулась прекрасными статьями А. Борщаговского,Л. Жуховицкого. В них он именовался живым классиком, крупнейшим поэтом века, истинно народным по-
этом, человеком, дважды совершившим подвиг во имя Отечества
- в жизни и в творчестве.
А жизнь подводила "классика" к последней черте. Депрессия.
Безденежье. Болезнь. Беспредел и алчный цинизм в литературе.
Литературные умельцы и мифотворцы перехватили литературную
власть, захватили премиальный трон для себя и своих друзей, присвоили себе функции литературных судей, цинично отсекая многих талантливых литераторов от возможности писать, печататься,
жить.
Белла Ахмадулина в стихах, посвященных Анатолию Жигулину, написала:
...и так бывает, что убивец
сильней того, чей дар высок.
Тем более, души любимец,
тебя Он, Толька, упасет...
Она права: "убивцы" оказались сильней того, "чей дар высок".
После внезапной смерти Жигулина - 6 августа 2000 года - о
нем много и возвышенно писали поэты и прозаики. В уже упоминавшейся статье Марлена Кораллова (она называется многозначительно "Последняя пайка") автор делает краткое представление о
том, что сказано о Жигулине известными авторами:
"Мученик, узник, не искавший наград... Один из "пословпризраков" страшного лесоповала истории. Свидетель на ее суде...
Его "Черные Камни" по праву занимают место в одном ряду с "Од-
ним днем Ивана Денисовича" Солженицына и "Колымскими рас-
сказами" Шаламова... -эк в невидимых кандалах, получивший их
в наследство от Достоевского... Тончайший лирик, чья родословная идет от Тютчева, Фета, Есенина... Достойный потомок славного рода Раевских: "во глубине сибирских руд" благодаря стихам Жигулина оживал декабристский дух вольности... Поэт добра и
света, свободный от суетности, творивший в созвучии с русской
природой..."
Кораллов приводит еще не одну высокую оценку поэта, заключая с горечью: "любить умеем только мертвых". Он напоминает
о том, как остро нуждался Жигулин последних лет во внимании -
"так же, как в действительно "скорой помощи" - во всех смыслах
этого слова, - научившейся фатально опаздывать".
Спасибо, Марлен, за понимание случившегося...Все - с го-
речью и любовью писавшие о нем - тем не менее восприняли его
смерть как вполне естественное явление: он же болел! И никому не
подумалось: Жигулин погиб. Жигулина убило равнодушие среды,
в которой он жил, засилье литературных "олигархов" и литературных дельцов. Смерть поэта на совести литературных временщиков,
думающих, что они вскарабкались на литературный Олимп, чтобы
править свой бал в своей литературной тусовке.
Смерть поэта на совести тех, кто не захотел протянуть боль-
ному поэту руку помощи и продлить его жизнь и творчество: "Ты
умираешь? Умирай!"
Вспоминаются слова Виктора Шкловского памяти Хлебни-
кова: "Прости нас за себя и за других, которых мы убьем. Государство не отвечает за гибель людей, при Христе оно не понимало по-
арамейски и вообще никогда не понимало по-человечески. Арамейские солдаты, которые пробивали руки Христа, виноваты не более,
чем гвозди. А все-таки тем, кого распинают, очень больно".
В России лучших поэтов убивали всегда, как, впрочем, и про-
заиков, "чей дар высок". Потом воздавали должное. Сейчас просто
нет литературного авторитета, чья совесть позволила бы возвысить
голос правды и покаяния.
Жигулин прожил жизнь чисто и честно, "по законам любви и
отваги". Под постоянным гнетом болезней, в подцензурное время
слежек и запретов, никуда не уезжая, он создал уникальную поэзию,
не подвластную натиску официоза. "Но удел мой прекрасен и вечен - Все равно я пойду напролом" - вот девиз его творчества. Поэт,
пишущий и печатающий правду о беззакониях тиранической власти, был не угоден и даже опасен тогдашним правителям и хозяевам
жизни. Но у него оставались любовь и уважение читателей. Прочное, честное имя в литературной среде. И он всегда был верен себе.
И равен самому себе. И только новое подлое время осилило его. Но
не его Музу. Лев Аннинский, много писавший при жизни о поэте,
в прощальной заметке утверждает: "...имя его никогда не исчезнет
из истории русской поэзии и тем будет причастно вечности".
А тем, кто не по чести пирует на сегодняшней "ярмарке тщес-
лавия", напомню слова Федора Ивановича Тютчева:
Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец...
Ирина Жигулина
/
