Девятого февраля 1904 года Япония напала на русский флот в Порт-Артуре — без объявления войны. Причины конфликта между Россией и Японией вот уже больше века трактуют искаженно: после 1917 года к власти пришли те, кто открыто называли Токио более прогрессивной силой. Не менее искаженно воспринимаются ход и исход столкновения. Редко пишут, что русские потеряли много меньше убитыми, или что Япония в конце войны была на краю катастрофы. Что же ее спасло? И как неожиданный проигрыш в русско-японской войне в итоге привел к катастрофе 1917 года в России?
В период русско-японской войны РСДРП (б) в целом и Ленин в частности занимали однозначную позицию: Япония — конституционное государство, самодержавная Россия — нет, Япония — новая буржуазная сила (и более эффективная), Россия — старая и менее эффективная. Коррумпированное русское государство в силу своей недостаточной прогрессивности не может противостоять некоррумпированному иностранному, поэтому и несет поражение за поражением. Вопрос о причинах войны сам Ленин старался затрагивать пореже. Но историки советского периода, конечно, уже не понимали причин его аккуратности в этой теме и создали устойчивые (они популярны до сих пор) идеи о том, что стало причиной войны.
Естественно (в логике партийного мышления), ею, по их мысли, стало не нападение Японии без объявления войны, а агрессивная политика Российской империи, желавшей занять Маньчжурию, крупный и теплый регион на северо-востоке Китая. Если российский Дальний Восток настолько холоден, что лишен незамерзающих портов (разумеется, стоит помнить, что так было лишь в эпоху до глобального потепления), то в Маньчжурии, напротив, нет замерзающих портов, а среднегодовые температуры соответствуют Воронежу, а не Вологде, как на российском Дальнем Востоке в целом.
Эта внешне логичная цепочка рассуждений имеет некоторые проблемы: она никак не связана с реальностью. Ни в одном документе времен Российской империи нет ничего ни о каком намерении Санкт-Петербурга присоединять Маньчжурию, Корею или хотя бы Порт-Артур с Дальним. Нет в них, в том числе за авторством Безобразова, которому более всего приписывались захватнические планы такого рода, и в целом никаких рассуждений о территориальных приобретениях России.
Истинные мотивы начала русско-японской войны были совсем другими. Чтобы понять их, надо сперва осознать, что жители Японии того времени мыслили принципиально не так, как может представить себе наш современник.
Приключения сорока семи ронинов в индустриальную эпоху
Страна восходящего солнца оказалась на международной арене не по своей воле — ее вытащили туда угрозой насилия представители США, навязав японцам договор, которого они не хотели. Островитяне прекрасно понимали, что угроза всего от одной американской эскадры для них крайне значима, потому что технически они были в другой эпохе — без современной артиллерии, пароходов и тому подобного.
В результате этих унизительных событий в обществе возникло сильнейшее недовольство властями, неспособными обеспечить государство достаточно сильными вооружениями до такой трагической степени, что какой-то капитан иноземного корабля может навязывать свою волю государству с историей длиной в пару тысяч лет.
Так случилась революция Мэйдзи, после которой страна начала тщательно копировать вооружение и поведение западных государств. К 1890-м это начало приносить плоды, и диктовать Японии что-либо уже никто не спешил. Но уязвленная национальная гордость, силу которой жителю невосточной страны трудно себе представить, продолжала требовать отмщения.
Просто один характерный пример: во время визита в Японию в 1891 году будущий император Николай II подвергся нападению полицейского (отсюда пошло известное восклицание «японский городовой!»), только потому, что того напрягли почести, устроенные японскими властями в честь чужого правителя (почести совершенно обычные в то время).
Полицейский нанес Николаю два сабельных удара по голове, и хотя в советской историографии ранения называли малозначительными, на деле японец прорубил до кости, а из одной раны извлекли осколок черепной кости длиной в 2,5 сантиметра (Николай после этого страдал головными болями до конца жизни).
Иными словами, Япония — что госаппарат, что народ в целом — была бочкой с порохом, которая только ждала спички. И вскоре ее же действия эту спичку зажгли.
Если у вас нет сильной и современной национальной культуры, то копирование западного опыта не может быть частичным. Вы и сегодня не можете ввезти с Запада газовую турбину, но не ввезти моду на, например, феминизм или веганство.
В XIX веке веганство еще не придумали, зато остро модной тенденцией в той части мира был захват колоний за морем. Естественно, что Токио захотел захватить что-то в своих окрестностях начиная с Кореи и Тайваня. В 1894 году Япония без объявления войны напала на китайские войска. К 1895 году она разбила и флот, и армию Китая, заставив его подписать Симоносекский договор. По нему Токио получал от Пекина остров Тайвань и Квантунский полуостров в Желтом море. Одновременно империя Цин должна была признать независимость Кореи.
В Санкт-Петербурге представляли карту региона очень хорошо. Там сразу пришли к выводу, что Ляодунский полуостров Японии для обороны совершенно ни к чему — он нужен исключительно на случай войны за захват Кореи. Ей (тогда крайне слабой) после провозглашения формальной независимости защищаться от Японии было нечем.
Россию весь этот японский косплей «настоящей западной державы» не очень устраивал. Корея непосредственно граничила с русским Дальним Востоком, в тот момент не связанным с основной частью страны ни железной дорогой, ни незамерзающим портом. В Крымскую войну русским уже пришлось покидать и уничтожать Петропавловск (на Камчатке) по причине отсутствия коммуникаций с ним и невозможности защитить даже от десятитысячных англо-французских десантов.
Заранее понять, что Японии не был нужен Дальний Восток, что она успокоится на поглощении Маньчжурии и Кореи (русский Дальний Восток слишком холодный) в Санкт-Петербурге не могли, потому что мыслей не читали. А японские документы, известные в наше время — из которых об этом знаем мы, тогда, конечно, еще не были доступны публике.
Санкт-Петербург привлек Германию и Францию к дипломатическим протестам против Симоносекского мира. Под давлением сразу трех великих держав Токио отказался от требований Ляодунского полуострова, взамен увеличив контрибуцию. В 1898 году русские заключили с Пекином 25-летнюю аренду все того же полуострова, полагая, что без него не смогут остановить экспансию Японии в северо-восточный Китай.
Этим Россия сделала русско-японскую войну абсолютно неизбежной: японская ментальность требовала отмщения за такую «кражу победы». В стране стал популярным лозунг «Гасин-сётан» («сон на гвоздях», метафора аскезы ради важной цели): нации предлагалось терпеть рост налогов, из которого нужно было профинансировать военные расходы на будущую войну.
С формальной точки зрения такая война была суицидом. Япония имела всего 46 миллионов населения, Россия — более 140 миллионов. Подушевой ВВП нашей страны был выше, то есть суммарный превосходил японский в разы. Еще острее было отставание в тех сферах, без которых немыслимо победить в войне: скажем, Россия в начале XX века производила 2,6 миллиона тонн железа и стали в год, а Япония — считаные сотни тысяч. Без стали не сделать снаряды, а без снарядов не получится вести войну. Военные усилия Страны восходящего солнца неизбежно во многом опирались на импорт, но импорт в войне против России — всегда плохая опора.
Однако японцев все это не очень волновало: оскорбление, нанесенное их государству тем, что ему помешали оторвать от Китая кусок, слишком сильно жгло чувства как населения, так и госаппарата. Там считали, что распыленный на три моря русский флот будет слабее японского на Тихом океане, а недостроенность Транссиба не даст русским доставить в Китай достаточно пехоты.
К 1903 году Токио потребовал от России очистить Южную Маньчжурию и согласиться на контроль Японии над Кореей. Николай II уже был готов на уступки по Корее, но требовал оставить как буферную зону хотя бы Маньчжурию — чтобы японские войска не могли оттуда угрожать Транссибу. Естественно, японцев это не устраивало. Поэтому 27 января 1904 года по старому стилю и 9 февраля 1904 по современному календарю (а вот все даты ниже — по старому стилю) они напали — не обременяя себя, как и в 1894 году, такими устаревшими условностями как объявление войны.
Первая фаза войны: все идет к японскому поражению
Японская армия мирного времени была невелика: 190 тысяч бойцов, 484 орудия. После мобилизационного развертывания она достигала 520 тысяч человек при 1032 орудиях. Казалось бы, разумный человек не может запланировать войну с Россией при таких силах: та могла выставить в Маньчжурии кратно больше.
Но и здесь надо учесть особенности восприятия мира японским генштабом и населением этой островной империи в целом: там тогда на всю страну было менее пяти тысяч километров железных дорог, которые долго и с напряжением строили десятилетиями. В России же их было более 50 тысяч километров и скорость их строительства была намного выше той, которую японцы могли себе наглядно представить.
Поэтому в Токио полагали, что достроить Транссиб до окончания боев у русских не выйдет. От этого считалось, что Россия не сможет сосредоточить в Маньчжурии более 150 тысяч человек в первые шесть месяцев войны. Следовательно, полагали японские военные, они автоматически выигрывают: у Японии к этому моменту в Маньчжурии может быть вдвое больше.
Это была капитальная ошибка, которая в военном отношении означала проигрыш войны еще до ее начала. Точнее сказать означала бы, если бы русский генштаб не решил превзойти японский по степени неадекватности. И добился на этом пути больших успехов: в 1903 году военный министр Куропаткин побывал на маневрах в Японии. В отличие от типичных маневров русской армии — традиционных чемпионатов по очковтирательству — японские маневры были честными, поэтому для Куропаткина выглядели полным провалом, из которого он сделал вывод, что в обозримом будущем островитяне воевать не могут, даже если захотят.
Поэтому к началу войны у России в регионе было 90 тысяч солдат при 184 орудиях, менее одной десятой всех ее предвоенных сил и в два с лишним раза меньше японской армии мирного времени (почти в шесть раз меньше мобилизованной). Казалось бы, с такими ошибками обречена была уже Россия.
На практике вышло иначе. Японцы немыслимо медленно наращивали свои силы в Корее: даже через месяц после начала войны у них там не было и полсотни тысяч человек. Маньчжурская армия во главе с Куропаткиным знала об этом, и наместник царя на Дальнем Востоке Алексеев требовал воспользоваться ситуацией и сбросить пока еще малочисленных японцев в море. Однако Куропаткин счел, что Алексеев ему не указ, и заявил: «Чем дальше заберутся японцы, тем лучше!» Он имел в виду, что разгром сразу всех их сил вместе позволит закончить войну сразу.
Как именно он планировал делать это с учетом полумиллионного размера отмобилизованной японской армии и того факта, что Транссиб все еще не был закончен, не знал никто, включая, вероятно, его самого. Конечно, в такой ситуации логичнее было бы бить высадившихся по частям, но Куропаткин был типичным военачальником мирного времени, достигшим своего поста за счет умения нравиться начальству на учениях, а отнюдь не воевать.
Но, несмотря на все это, Япония с начала войны и до 31 марта 1904 года — то есть первые два месяца — не выигрывала, а, напротив, двигалась к поражению. Дело в том, что за четыре дня до начала войны командир кронштадтского порта вице-адмирал Макаров составил записку, где писал о неизбежности скорой войны с Японией и том, что русские корабли на открытом рейде у Порт-Артура уязвимы для ночных атак миноносцами (а также предлагал меры по их защите).
На записку никто не отреагировал вовремя, однако после начала войны Николай II обратил на нее внимание, и пришел к логичному выводу, что такой человек будет на месте как командующий флотом на Тихом океане, а не в Кронштадте. Он немедля назначил его на этот пост, а 24 февраля 1904 года тот прибыл в Порт-Артур.
Русская эскадра тут же начала выходить в море, в том числе в дальние походы, при которых ее крейсера стали пересекать часть японских морских коммуникаций с Кореей. Для выигрыша войны с Японией нужно было даже не господство на море: достаточно было таких вот рейдов. Высаживать войска на континенте при них было небезопасно, потому что постоянно сопровождать каждый транспорт всей эскадрой японский флот не мог. А не делая этого, он рисковал потерять корабли со своей пехотой от удара русской эскадры.
Единственным выходом из этого тупика мог быть только разгром русского флота. Но адмирал Того резонно полагал, что это малореальная идея. Он имел всего шесть эскадренных броненосцев против семи у русских в Порт-Артуре. И хотя по броненосным крейсерам у Того было преимущество (до шести против одного в Артуре), на практике броненосные крейсера были вооружены и бронированы настолько слабее броненосцев, что воспользоваться этим превосходством было непросто.
К тому же при любой проблеме в бою русский флот отступил бы под защиту береговых батарей, а японский такой опции не имел. Что еще важнее, Того понимал, что Макаров (широко известный и за рубежом в ту эпоху) — сильный противник, и решительное сражение с возглавляемой им эскадрой отчетливо пахнет поражением. С 11 февраля 1904 года Того пытался обезвредить русский флот без боя с ним — затапливая по ночам вооруженные пароходы на выходе из бухты Артура. Однако без внезапности начала войны это было нереально: японская ночная атака 27 января насторожила русских моряков, и они топили японцев до достижения теми входа в бухту.
Все шло к тому, что Того пришлось бы дать генеральное сражение и проиграть его. Однако вмешался случай: 31 марта 1904 года на минах подорвался «Петропавловск», броненосец, на котором находился вице-адмирал Макаров. Мины обычно не топят корабли первого класса за минуту, поэтому в норме корабль просто выбросился бы на берег, и уж точно адмирал не погиб бы. Но этот взрыв произошел в неудачном месте — под носовой башней главного калибра, от чего сдетонировал ее боезапас (более сотни крупнокалиберных снарядов).
В этот момент война на море была проиграна Россией, и, как станет ясно ниже, совсем не из-за потери броненосца.
Вторая фаза войны: нельзя выиграть бой, если ты решил проиграть еще до его начала
В ответ на гибель «Петропавловска» русский минный транспорт «Амур» ночью поставил на обычных маршрутах эскадры Того мины, на которых погибли два новейших японских броненосца («Хацусэ» и «Ясима»). Однако это уже не имело никакого значения: войну ведут и выигрывают совсем не броненосцы, а исключительно люди — и исключительно тогда, когда ими управляют вменяемые командиры.
Последний фактор всегда ключевой в войне: хорошим солдатом может стать любой здоровый человек, а вот талантливым командиром высшего звена очень мало кто.
Без Макарова командовать порт-артуровской эскадрой стало некому. Хотя в ней были крайне вменяемые командиры, тот же будущий адмирал Эссен, начальство в столице ориентировалось на формальные звания и опыт службы еще мирного времени. По этим параметрам во главе эскадры поставили контр-адмирала Витгефта, который для этого не годился. Главным образом потому, что решил, что войну на море Россия уже проиграла, и никаких активных действий не вел (да и вообще никаких — потопление «Хацусэ» и «Ясима» были инициативой капитана «Амура»).
Видимо, понимая ситуацию, японское командование наконец — через три месяца после начала мобилизации! — начали действия вне Кореи. В конце апреля 1904 года они высадились в Маньчжурии, причем крайне нелепым и рискованным образом: десантировав 45 тысяч человек между Порт-Артуром, где было примерно столько же русских, и армией Куропаткина (80 тысяч) севернее полуострова.
Будь на месте Куропаткина кто-то более пригодный, высадившаяся армия генерала Оку была бы уничтожена. Как и следовало ожидать, Куропаткин и не подумал что-либо делать, и 13 мая 1904 года армия Оку вышла к Цзиньчжоускому перешейку — шириной всего четыре километра, прикрывавшему весь Квантунский полуостров, на котором находился и Порт-Артур.
Это был самый логичный рубеж для обороны Порт-Артура: четыре километра защищать намного проще, чем куда более длинный фронт вокруг самой русской военно-морской базы. Но русскими войсками здесь командовал генерал Стессель, того же качества, что и Куропаткин. Как говорил про подобных людей французский участник Крымской войны: «У русских солдаты с головой льва, офицеры — с головой осла, и генералы — без головы».
От всего этого никакого желания защищать перешеек у русских генералов не было. Из 45 тысяч человек гарнизона Порт-Артура туда выслали только 18 тысяч под командованием генерала Фока. Фок, однако, ничем не уступал Стесселю и Куропаткину по способностям, отчего выделил на сам перешеек только 3,8 тысячи человек. Обычно говорят, что остальных он оставил в резерве, но это, конечно, не так: все сражение у него просили ввести эти «резервы» в бой (от которого они стояли в пяти километрах), но он и не думал делать это. Точнее было бы сказать так: на перешейке Фок воевать не хотел, но раз уж сверху спустили такой приказ, то решил хотя бы имитировать бой там, выделив ровно столько сил, чтобы удержать его точно не вышло.
Но даже этот план у него почти сорвался. Дело в том, что японские 35 тысяч человек при 215 орудиях действовали довольно странно, да и обучением не блистали. В той войне около 75 процентов всех потерь наносилось винтовочным огнем. Русских в мирное время стрелять учили хорошо, а вот японцев — хуже. В наступление последние ходили густыми цепями, поэтому, действуя против русских траншей, перед которыми было четыре-пять рядов колючей проволоки, понесли большие потери. Свою руку тут приложило и умелое командование небольших русских сил, полковник Третьяков.
Русские потеряли здесь 780 человек убитыми и пленными, 836 были ранены, у японцев — 749 убитых и 4160 раненых, соотношение потерь — один к трем. Часто говорят, что русская артиллерия была подавлена японской в том бою, но это не так: 65 орудий просто выпустили все наличные 7780 снарядов, после чего замолчали, потому что подвоз новых снарядов был там же, где и «резервы» — в руках Фока, не планировавшего удерживать Цзиньчжоуский перешеек.
Потеря этого перешейка — будь у японцев приличное сухопутное командование — мгновенно убивала Порт-Артур как крепость и морскую базу. Дело в том, что полуостров к югу от перешейка достаточно велик, чтобы там можно было прокормить даже крупный гарнизон сельским хозяйством (местные крестьяне выращивали много еды).
Однако от перешейка до самого Порт-Артура никаких позиций не было, а в самом городе, естественно, не было земли для сельского хозяйства. Запасов продовольствия там было на полгода, после чего крепость терялась автоматически, даже если бы японцы вообще ничего не делали.
Кроме того, к югу от Цзиньчжоу, но к северу от Артура лежал Дальний (ныне Далянь) — огромный порт, откуда к Артуру шла железная дорога. Ни Стесселю, ни Фоку не пришло в голову ее повредить, отчего японцы получили дорогу целой.
Расстояние от фортов Порт-Артура до его гавани было значительно ниже дальности стрельбы японских 280-миллиметровых мортир. Поэтому при минимальном взаимодействии с японским флотом армия островитян могла бы корректировать мортиры с крейсеров-наблюдателей и перетопить русский флот прямо в гавани Артура.
Но из вышеизложенного можно догадаться: многие японские генералы были не сильно лучше русских. Поэтому никакой работающей корректировки не было (впрочем, тут свою роль сыграл и огонь русских береговых батарей по кораблям-наблюдателям).
Вместо ожидания окончания продовольствия японцы долгими месяцами атаковали защитников полуострова с мая до декабря, потеряв 110 тысяч (50 тысяч потеряли люди в крепости). В декабре Стессель сдал крепость (кончилось продовольствие).
Возможно, генерал Ноги, командовавший осадой, провел несложные мыслительные операции и понял, что 110 тысяч его потерь (включая обоих его сыновей) были не просто напрасными, но и напрасно ослабившими его страну — ведь русские сдались бы в те же сроки и без них, просто от голода. По крайней мере, докладывая о своей победе в Порт-Артуре императору, он осекся на середине и попросил разрешения совершить сэппуку.
Со слов очевидцев, император ответил: «Я прекрасно понимаю чувства, которые заставляют вас совершить сэппуку и тем самым принести извинения, но сейчас не время умирать. Если вы настаиваете на том, чтобы совершить самоубийство, пусть это случится после того, как я покину этот мир». Через семь лет император умер и Ноги воспользовался его разрешением. Его поступок вызывает уважение: Ноги был единственным японским генералом той войны, давшим адекватную оценку своим руководящим способностям.
Вернемся к флоту. Летом 1904 года высшее командование осознало, что толку от порт-артуровской эскадры совсем нет, и решило увести ее во Владивосток, где ей можно было бы выдать более нормального адмирала.
В начале этого перехода, 28 июля 1904 года, состоялся Бой Желтого моря. Русские моряки стреляли хорошо: они добились первого попадания еще на предельной дальности стрельбы (получивший попадание «Якумо» даже не успел объявить боевую тревогу). Японцы потеряли не менее 208 убитыми и ранеными, русские — вдвое меньше, при этом потратив намного меньше снарядов (они стреляли реже, потому что активнее корректировали свою стрельбу). К концу боя на японском флагмане «Микасе» дважды меняли капитанов в связи с их гибелью от снарядов, и 100 процентов артиллерии главного калибра замолчали из-за поражения русскими. На русском флагмане главный калибр не пострадал, да и в целом потери эскадры были невелики.
Но толку от всего этого не было. Часто говорят, что русские потерпели поражение потому, что случайный снаряд попал в мостик «Цесаревича», где был Витгефт, от чего он погиб и эскадра потеряла управление. Это, конечно, не так: в эскадре со здоровыми командными кадрами после гибели адмирала управление принимает следующий по старшинству. Однако в этой эскадре и при Витгефте порядка не было, поэтому после его гибели корабли поплыли в разные стороны. Кто-то интернировался в Китай, кто-то дошел до Дальнего Востока, большинство вернулось в Порт-Артур.
Напомним: флаговая сигнализация и радиостанции на русских кораблях были. Поэтому их действия «кто в лес, кто по дрова» не стали результатом случайной дезорганизации, это следствие заранее отданных приказов Витгефта:
«Кто может, тот и прорвется, никого не ждать, даже не спасать, не задерживаясь из-за этого; в случае невозможности продолжать путь, выкидываться на берег и по возможности спасать команды, а судно топить и взрывать; если же не представится возможности продолжать путь, а представится возможным дойти до нейтрального порта, то заходить в нейтральный порт, даже если бы пришлось разоружиться, но никоим образом в Артур не возвращаться».
Технически русские выиграли Бой Желтого моря: все японские корабли после него были с креном и сильными повреждениями, русские сохранили боеспособность и могли бы контролировать Желтое море и перерезать снабжение японских десантов. Но на самом деле русские проиграли, потому что их адмирал заранее решил, что потерпит поражение и даже заранее отдал приказы на этот счет, которые после его смерти и были выполнены. Приказы, превратившие сильнейший флот Желтого моря в хаотично мечующуюся толпу.
Цусимское сражение весны 1905 года — попытку перебросить флот с Балтики во Владивосток для борьбы на море — мы описывать не станем. Не станем потому, что русские корабли 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием Рожественского вели боевую подготовку близко к столице. А влияние столичного воздуха на высшие военные чины часто пагубно: чтобы понравиться начальству, надо особенно красиво показать ему свои достижения. Что требует времени, отнимаемого у боевой подготовки. На Дальнем Востоке такого не было, потому что до начальства далеко, продвинуться за счет показухи сложно, отчего местные моряки все же занимались боевой подготовкой.
В итоге при обучающих стрельбах щиты-мишени на Балтийском флоте дергали тросом (чтобы изобразить их падение от выстрелов кораблей). На реальное умение стрелять адмиралы столичного морского округа внимания не обращали. Поэтому Цусимское сражение протекало примерно как Бой Желтого моря в смысле отсутствия здравого управления у русских, но при этом корабельные артиллеристы с Балтики попадали в противника не в два раза чаще японских, как в Желтом море, а наоборот — кратно реже.
Впрочем, кое-что сказать стоит. После войны были сочинены удивительные истории о том, что японцы выиграли войну на море за счет того, что их снаряды содержали в несколько раз больше взрывчатки, прицелы были лучше и так далее. Бой Желтого моря наглядно показал: эти истории не связаны с реальностью. Броненосец «Полтава», например, получил 16 японских крупнокалиберных снарядов и потерял 19 убитыми. Японская «Микаса» потеряла 32 убитыми — получив пару десятков русских снарядов. Для других японских кораблей соотношение не лучше: в среднем русский крупнокалиберный снаряд уносил никак не меньше жизней японских экипажей, чем японский. Да и по количеству выведенных стволов главного калибра в бою Желтого моря картина та же.
Как говорил по этому поводу тот же Лутонин:
«После Цусимы наше общественное мнение приписало небывалый разгром флота чудодейственной силе японских снарядов и дурному качеству наших. Никогда не соглашусь с этим, быв в трех морских боях. Кто видел „Полтаву”, вернувшуюся в Артур, тот, глядя на фотографии „Орла” [после Цусимы], скажет, что „Полтава” была избита не меньше… все это сделали наши снаряды, они пробивали его броню, они сделали такой урон в людях „Ниссина”, который только на короткое время остановил на себе внимание нашей кормовой 12-дм башни и четырех 6-дм, на нем одних офицеров было убито пять и 29 нижних чинов, а ранено семь офицеров и более 40 матросов [здесь данные Лутонина неверны, фактически 16 убитых и 15 раненых, что все равно много]. Плохие снаряды не вырвут столько из нутра сплошь забронированного противника. Для Первой эскадры [в бою Желтого моря] наши снаряды были хороши, свое дело они делали, при Цусиме они вдруг сдали. Не проще ли сказать следующее: 1-я эскадра умела стрелять, 2-ю и 3-ю повели в бой на „ура”, и Того безнаказанно избивал их поодиночке».
К этому нечего добавить.
Третья фаза войны: как мир стал страшным несчастьем
Дальнейшие события в целом были весьма предсказуемы. Куропаткин сперва отступал вглубь Маньчжурии. Потом попытался остановить японцев, но в силу своих управленческих способностей не смог, собственно как и всегда (в качестве командующего он не выиграли ни одного боя в жизни). Потом попытался даже наступать, но, ожидаемо, провалил и это.
Несмотря на его неспособность управлять войсками, приличная обученность солдат и неплохие низовые офицеры позволяли русской армии во многих сражениях даже под руководством Куропаткина нести потери ниже противника. Хотя по мере обучения последнего соотношение и улучшалось для японцев.
Особенно хорошим для них оно стало в Мукденском сражении в феврале 1905 года: 280 тысяч русских Куропаткин разбросал на широком фронте, да еще и растянул в глубину. В итоге 270 тысяч японцев смогли создать угрозу окружения для части русских сил и опрокинуть их. Потери нашей стороны были на 30 процентов выше, чем у противника. Это случилось несмотря на то, что по артиллерии Куропаткин превосходил их на 35 процентов. Но что толку от превосходства в артиллерии, если ваши пушки стоят не там, где наступает противник, и уж тем более не там, где вы пытаетесь вести свои наступательные действия?
Однако это был предел японских успехов: на этом возможность для них кончилась. Главной причиной этого было то, что Куропаткин начал что-то подозревать о своих способностях как военачальника и попросил императора снять его с должности. Перед уходом он отдал по войскам приказ, разбиравший причины бед армии, со словами:
«Прежде всего виноват в этом я — ваш старший начальник».
Это было честное признание, но, в отличие от Ноги, Куропаткин не сопроводил свои слова действием.
Командовать русскими в Маньчжурии стал Линевич. Этот человек не был Суворовым, но он был крепким военачальником, именно его 1-я армия сравнительно неплохо проявила себя под Мукденом. С ним русские уже не могли проигрывать японцам: лучше обученная армия с лучшим командующим не проигрывает. К тому же по достроенному Транссибу прибывали новые силы, и к лету численное превосходство русских в Маньчжурии стало подавляющим.
Вторым важным фактором, исключавшим дальнейшие победы японцев, было то, что у них кончились объективные возможности дальнейшего наращивания усилий. Полмиллиона они уже развернули, а на большее в стране просто не было собственной сильной военной промышленности. Опереться на западные поставки японцы тоже не могли: не хватало ни денег, ни готового оружия у Англии (другие западные страны Японию открыто снабжать не стали бы).
Поэтому в марте начштаба японской Маньчжурской армии Кодама Гэнтаро поехал в Токио не рассказывать о победе под Мукденом, а просить политическое руководство и дипломатов быстрее заключать мир. Гэнтаро прямо сказал: дальнейшее продвижение японской армии невозможно. Большие понесенные потери и околонулевые возможности наращивания сил сочетались с тем, что русские достроили Транссиб и к ним прибывали огромные пополнения.
К сожалению, Линевич не имел главного: четкого указания сверху на активные наступательные действия. Уже к апрелю он привел в порядок свои войска, но до августа не предпринял никаких наступательных действий. Часто ему ставят это в вину, но хотелось бы узнать: в какой армии мира командующий предпринимает крупное наступление без приказа сверху?
Ключевой причиной того, что этого наступления не было, стала позиция Николая II. После Цусимы он считал, что защищать Сахалин (японцы взяли его десантом) русские не могут, а начавшаяся революция 1905-1907 годов делала, на его взгляд, затягивание конфликта сомнительным. Поэтому он пошел на переговоры, в которых уступил Японии половину Сахалина. И он, и его дипломаты видели в этом большой успех, но в реальности это было сильнейшее поражение. Прав был Линевич, в своих телеграммах из Маньчжурии писавший, что «победа обеспечена, мир был бы страшным несчастьем».
В чем состояло это несчастье? Япония не получила ясного и очевидного урока: агрессивная война против ее сильных соседей — самоубийство. Поэтому конфликты с ней с паузами возобновлялись до 1945 года, и общие потери в них для нашей страны составили более 22 тысяч убитыми. В русско-японской мы потеряли безвозвратно 50 тысяч, Япония — 86 тысяч. Если бы Линевич предпринял решительное наступление и разгромил японцев, нужды в Хасане и Халхин-Голе просто не было. Как не было у нас нужды в обороне от Японии после того, как Жуков ясно показал японцам при Халхин-Голе, что шутить с северным соседом может только тот, кто ничего о нем не знает.
Кроме того, если бы не отдача половины Сахалина и Квантунского полуострова в 1905 году, Сталину не было бы нужды в советско-японской войне 1945 года. В которой, с нашей стороны, погибло столько же людей, сколько при Хасане и Халхин-Голе вместе взятых.
Наконец — и это самое важное, — на Западе русско-японскую войну оценивали по сообщениям западных наблюдателей. Те ничего не писали о том, что японцы потеряли 86 тысяч против 50 тысяч русских, а все поражения маньчжурской армии — результат управления буквально пары слабовменяемых генералов. Те писали совсем другое: русские не умеют воевать. Русские — слабый противник.
Именно поэтому в 1914 году Германия совершила столь странный шаг, как доведение России до войны с ней. Это решение уничтожило кайзеровскую Германию, поскольку при долгосрочной войне без открытой для торговли восточной границы немцы были обречены на голод, который и заставил их капитулировать.
Но одновременно это решение уничтожило и царскую Россию: ее император решительно не понимал смысла записки Дурново и поэтому не мог осознать, что война с Германией немыслима для государства без контроля над печатью и без жесткого репрессивного аппарата. Поскольку у России Николая II не было ни того, ни другого, она развалилась. Естественно, на ее руинах образовалась новая — где вся печать была подконтрольной, а репрессивный аппарат стал почти самым жестким в мировой истории.
Всего этого можно было бы избежать, если бы желание мира со стороны Николая не помешало разгрому японских армий весной-летом 1905 года. В этом случае Германии было бы намного сложнее допустить роковую ошибку 1914 года, уничтожившую и ее, и ее восточного соседа.
По информации https://naked-science.ru/article/history/russko-yaponskaya-voina
