23.06.2019
15:43

К годовщине смерти моей Наташи

22.06.2019
13:39

Необычная статья

21.06.2019
08:53

Догадка

20.06.2019
08:51

Авантюррра

17.06.2019
12:54

По противоположности...

15.06.2019
20:30

Глубина

14.06.2019
12:07

Ругательное слово

13.06.2019
15:00

Злость

11.06.2019
09:24

Колоссальная недодуманность

10.06.2019
16:06

Жизнелюбие

07.06.2019
10:58

Запределье

06.06.2019
10:25

Господи-Боже! Что сомной?

05.06.2019
16:35

Подход с другой стороны.

30.05.2019
12:26

Смогу ли я?..

28.05.2019
21:06

Россия после 90-х - феникс

28.05.2019
10:47

Но какова выдержка!

27.05.2019
14:23

Виртуальные перемещения

26.05.2019
17:00

Горькая судьбина

23.05.2019
08:59

Неужели таки всё - наоборот?

20.05.2019
09:59

Поиск - не достижение

Памяти сожжённых пять лет назад в Одесском Доме Профсоюзов.

 

Этих книг – две в одной. “Обитель” (2014) Прилепина. Большая и маленькая. Маленькая Приложением называется. Большая – скажем так: художественная. Маленькая – как бы справочник о прототипах. Дальше речь пойдёт о большой.

Есть, правда, и эпилог большой книги, расположенный после маленькой. Но для моей задачи, связанной с большой, его можно проигнорировать. А задача выяснится далее.

 

Чехов правильно делал, что не писал длинных произведений. Он же в каждом доводит читателя до предвзрыва, так сказать. До моральной невозможности переносить описываемое. И вовремя конченная вещь наталкивает читателя, что выход – в каком-то вообще иномирии, ибо Здесь слишком уж скучно, мерзко или ещё что-то такое. (Ну а на христианство тогда уже тоже мало кто из читающей публики уповал.)

Поэтому Прилепин, исповедующий тот же идеал, что и Чехов, ошибся, покушаясь писать произведения длинные. Не помогает и остросюжетность. Просто надоедает.

Вот главный герой Артём и раз, и два, и три и т.д. избегает смерти. Чтоб такое не казалось притянутым, надуманным, Прилепин темой взял сталинский концлагерь Соловки. Там естественно ждать угрозу жизни заключённому. Неожиданно, что, чтоб сделать её многократной, Прилепин наделил (а может, это и правда было) концлагерь всякими благими возможностями выживать (участие в спартакиаде, личная симпатия власть имеющих, просто случайность и не одна; самое противное, что последнюю я угадал: мол, расстреляют каждого десятого – оказалось шуткой). Но и разнообразие угроз жизни и избегания их наскучивает. По крайней мере, мне, считающему занимательность признаком чтива. Даже иногда коробит как-то. Соловки ж тема. Там, представляется, коротко: несправедливость, смерть и всё. Ан нет – дух захватывает от сюжетной феерии и неожиданностей. (А про непереносимые затянутости – промолчать?)

Для определённости надо сказать, что эстетическую ценность (например, неожиданность вымысла или невозможность сказать лучше) я тоже ценю. Как искусство второго сорта. Ибо очень уж редкостно искусство первого сорта – общение подсознаний автора и восприемника (так иначе называется моя идея-фикс).

Но я могу Прилепина оправдать, вспомнив об этой идее-фикс. Её главное описание такое: я художественным (более, чем эстетическим) считаю только то, что содержит ЧТО-ТО, словами невыразимое. А себя считаю способным на это невыразимое словами намекнуть.

Мне представляется, - или это мне не везёт, - что современная русская литература даёт мне слишком мало поводов намекать. Поэтому я планку сильно понизил. И, если даже и в большой книге есть хоть небольшое количество этого невыразимого ЧЕГО-ТО, то я уже вещь называю художественной. И при таком понижении даже непереносимая длиннота “Обители” может быть мною извинена за наличие этих нескольких ЧЕГО-ТО.

Более того. Мне представляется, что длиннота доказывает, что Прилепин продирается к своему заветному, - продирается потому, что оно не дано его сознанию, а есть только в подсознании. Вот и получаются блуждания поисков своего сокровенного. А по-моему ж, только подсознательным идеалом и можно объяснить появление ЧЕГО-ТО, словами невыразимого.

Что этого рода за загадочности есть в “Обители”?

 

Это непроизвольные поступки, иногда совершаемые Артёмом.

Например.

"Когда кто-то крикнул: “Хорош, слушай!” — Артём какую-то долю мгновения даже не понимал, что это крикнул он сам”.

Это был крик возмущения нелепостью.

Бригаде велено наловить в воде сто баланов (брёвен из сплава) и перенести их к лесопилке. Ультратяжёлая работа. Какой-то низенький слабый человечек, впервые назначенный на такую работу, после полудня подошёл к десятнику:

"— Убей, я не могу.

— И убью, — ответил десятник и начал убивать…”.

Крики. Нелепые: не убей. Когда сперва просил же убить. А в другом месте, Артем объяснил себе, почему он не чувствителен к несчастью другого:

"Он отбирал щенков у дворовой пацанвы, издевавшейся над ними, или вступался за слабых гимназистов не из жалости, а потому что это нарушало его представление о том, как должно быть. Артём вспомнил Афанасьева и его словами завершил свою мысль: “…Это не рифмовалось!””

Не нравственная причина, а эстетическая – в понимании Артёма.

Другой пример непроизвольности.

Артём ударил блатного Ксиву. За что? Тот посмеялся, как Артём десятнику – по приказу десятника – принёс дрын, которым десятник только что в него, Артёма, бросил. – Насмешка оценена была Артёмом, подозреваю, чем-то из разряда "не рифмовалось”, а не покушением на достоинство. Потому что описано только действие. Без психологии, которой в романе много.

Ещё пример, как Артём залез под юбку Гале из информационно-следственного отдела, когда та в бешенстве орала, что отправит его в бессрочный карцер, где он умрёт.

"В голове его, совсем ему непонятная, появилась откуда-то извне фраза: “Она так нарочно”.

“Она нарочно так, — думал кто-то вместо напуганного и леденеющего Артёма. — Она нарочно так. Она нарочно так. Ты должен угадать. Ты должен угадать. Иначе она уйдёт, сядет за стол — и тогда всё…”

Не отдавая себе отчёта, он, так и сидевший на табурете, вдруг чуть наклонился, взял её за ногу и влез, влез, влез этой своей рехнувшейся рукой ей в тугую юбку — насколько смог, — а смог только до колена, — но это уже было… это уже было кошмаром, расстрелом, червивой ямой.

“Угадал? — вопил какой-то бес внутри Артёма. — Что, угадал?!””.

Ещё пример? – Как он ударил хорошего человека, привилегированного заключённого, Осипа, обругавшего его, Артёма, плебеем за то, что он сказал: "Кто тебя сажал, что ты врёшь”, - сказал на того рассказ своей маме: "Они сажают нас в ледяные карцеры!”

Ещё?

"— … я убью её! — против воли вырвалось у Артёма [с матом]".

Это Артём понял, что Галя вместо него и его напарника по баланам и вязке банных веников, поэта Афанасьева, отправила в карцер другую пару, невинную. А виноватые вплели в веники колючую проволоку.

Признаться, я пополняю коллекцию непроизвольностей по ходу чтения (очень уж мне скучно читать этот триллер). Так вот следующая по тексту – как Артём убил своего отца (за что, собственно, и попал на Соловки):

"Я убил отца за наготу”.

Следующий случай:

""Дровяной двор!” — подсказал ему кто-то, и он доверился”.

Это Артём не знает, куда спрятаться от красноармейцев, озверевших из-за сорвавшегося массового побега и хватающих, кого ни попадя. И некий голос внутри ему говорит.

Следующий:

"— Могу тебе сапоги почистить, — сказал он или его бес”.

Это Галя с Артёмом удирают с Соловков на катере. Артём ничего не умеет, а Галя дала ему это понять. И сразу после процитированного:

"Иногда Артём думал про себя, что и отца он убил не случайно, а нарочно, из окаянства”.

Тут прокол. В ницшевском “Так сказал Заратустра” сверхчеловек так охарактеризован: выносливость верблюда, вседозволенность льва и умение забывать – ребёнка. Последнее Артём демонстрировал много-много раз. А про отца: "Он даже имя его забыл”. И вдруг – нате вам: "думал”. – Прокол.

А есть и похуже прокол:

""Я не боюсь людей, — подумал Артём. — Я боюсь без людей””.

Как может так думать персонаж, намеченный мною кандидатом в ницшеанцы с их идеалом-иномирием? Или это не поступок, а мысль. Совершенно дикие мысли не раз посещали Артёма, а я их в коллекцию не брал. Была ж даже мистика: как Артёму приснилось, как его вытащат из карцера – в музыканты-де переведут, так и оказалось. Или это "боюсь” такая минутная слабость? Незаконно, непроизвольно проступившая?

И больше непроизвольностей в романе нет.

 

Меня самого смущает, непроизвольного ли это примеры.

Выглядит рациональным ударить блатного Ксиву. Потому что такому только дай послабление – будет как в поговорке: посади свинью за стол – она и ноги на стол. Ещё более рационален инстинкт самосохранения, заставивший Артёма залезть под юбку Гале. Ударить Осипа – реакция уязвлённого самолюбия, больного от ежедневного унижения его в концлагере.

Плутающий в том, что его вдохновляет, Прилепин – по инерции обычного человека и писателя отдавать предпочтение сознанию – даже и подготовляет то, что потом выдаёт как непроизвольное. Так до боксёрского удара в лоб блатному Ксиве, есть внутренняя речь Артёма, реагирующего на то, что этот Ксива ко всем пристаёт и раздражает:

""Если Ксива сунется — ударю”, — решил”.

С Галей – он в её кабинете оказался второй раз – Прилепин сделал своего Артёма пронзительно наблюдательным. Тот в первый раз не сразу заметил, что есть в кабинете и полагающийся портрет Ленина. Журнальная вырезка была положена под стекло на столе. И там же, на столе лежала фотография начальника лагеря, Эйхманиса, чьей любовницей – все знали – была эта Галя. Так во второй раз Ленин был на месте, а фото Эйхманиса было перевёрнуто. Не понятно, как Артём понял, что там Эйхманис. Но Прилепину надо было намекнуть, что они поссорились, и что до подсознания Артёма это дошло, а так же то, что она теперь по-женски не удовлетворена и ещё и потому такая злая.

Вскрик: "я убью её!”, получается, – от неперносимости несправедливости Гали.

Но запредельность реакций Артёма – неизменна. Это говорит за непроизвольность.

Только убийство отца – не за измену матери, не в порядке самообороны (отец схватился за нож) – охарактеризовано чётко во внеморальном духе ("не рифмовалось”): ""Я убил отца за наготу””.

 

Теперь – что такое непроизвольность?

Я перескажу мысли Мамардашвили (а он писал очень многословно и цитировать это невозможно).

В горе – нужно заплакать и выполнить ритуальный жест. Мы воскликнули “Ах!”, скажем, или сделали знак горя, фактически обращенный к другим. Но сообщили мы другим что-то, не прожеванное нами самими. И если ты начал разговаривать, значит, от того, что ты увидел, ты берешь ту часть, которая одинакова у тебя и другого. Но это несвобода. То, что ты увидел, увидел только ты. Только то – свобода. В действительности мое прошлое “я” не есть в том рассудочном воспоминании о самом себе, которое я усилием воли и сознания произвожу в самом себе (я вспоминаю, что было тогда-то). Герой окунает кусочек пирожного в чай, подносит к губам, и вдруг его пронзает целый мир, содержащийся в этом пирожном, мир его детства. Мир, весь упакованный в запахи, звуки, лица. Но это же не есть акт его воспоминания – это какой-то самопроизвольный акт, другой какой-то инстанцией произведенный. Непроизвольное.

Сознание всегда можно вычесть и показать, что на самом деле оно лишь марионетка, воображающая себя (в силу сознания) автором своих собственных действий. А в действительности в этих действиях есть уходящие в устройство космоса причины и действующий субъект – марионетка этих причин. За непроизвольным таится иномирие.

И если Этот мир обречён на причинность, то в Апричинности – свобода. – Да здравствует Апричинность!

 

У подсознания Прилепина именно такой бог. И поскольку он проявляется в романе, постольку роман художествен. Очень мало бог проявляется в сравнении с объёмом романа, и потому он – мало художествен.

В этом состояла цель моей статьи. Дать качественную оценку “Обители” с точки зрения моих – эстетического экстремиста, считайте – критериев.

 

А как при создании романа работало сознание Прилепина в 2014-м году?

Это год революции Гiдности на Украине, торжество Антироссии в ней, состоящей из четырёх Украин: двух украинских и двух русских. Одна украинская – Антироссия (а практически – и Антиукраина), одна русская – Пророссия, и две остальных – проукраинские. И это год, соответственно, русской весны, противопоставленной революции Гiдности.

Антироссия потребовала декоммунизации, мол. А с российской стороны надо было чем-то ответить.

Взялся Прилепин. Объяснив свою идею от собственного имени в малой книге, что есть в “Обители”:

"— Я очень мало люблю советскую власть, — медленно подбирая слова, ответил я. — Просто её особенно не любит тот тип людей, что мне, как правило, отвратителен… — Это меня с ней примиряет”.

С советской властью.

И – я слышал – его ответ был на Украине услышан: его “Обитель” поставила на Украине в 2014-м году рекорд читаемости.

То есть услышан был посыл, что нечего отрекаться от своей истории, тем более, что там не всё чёрное. Даже на Соловках.

Для того книга – двойная. Чтоб не сказали, что выдумка-де то, что хорошее, дана документальная часть. А чтоб лишний раз утвердились ментальные централистские, скажем так, российские ценности, дан Эпилог, где бесполезная бомбардировака Соловков англичанами в Крымскую войну и угощение Артёмом черникой начальника Словецкого лагеря.

Но такой посыл – от сознания – осуществлённый Прилепиным, я не могу себе позволить эстетически хвалить.

 

А что ницшеанский посыл был подсознательный, доказывает то, что в романе дана почти непрерывная цепь изменённых психических состояний (то от страданий, то от счастья). Они есть образ исключительности. Но исключительность воспевается многими идеалами, не только ницшеанским. Экзотика работает и в чтиве. Вот только чтиво не растягивают так длинно. Разве что – уподобляясь нынешним сериалам. Где готовы на любые сюжетные выверты, только б сериал растянуть (дороже заплатят). – Ужасно, если и такая цель была у Прилепина. Но если и была, то у сознания, а не подсознания. Возможно, что сознание Прилепина просто образами исключительности старалось подкрепить шёпот подсознательного идеала. Но, надо признать, неудачно.

2 мая 2019 г.