21.06.2019
08:53

Догадка

20.06.2019
08:51

Авантюррра

17.06.2019
12:54

По противоположности...

15.06.2019
20:30

Глубина

14.06.2019
12:07

Ругательное слово

13.06.2019
15:00

Злость

11.06.2019
09:24

Колоссальная недодуманность

10.06.2019
16:06

Жизнелюбие

07.06.2019
10:58

Запределье

06.06.2019
10:25

Господи-Боже! Что сомной?

05.06.2019
16:35

Подход с другой стороны.

30.05.2019
12:26

Смогу ли я?..

28.05.2019
21:06

Россия после 90-х - феникс

28.05.2019
10:47

Но какова выдержка!

27.05.2019
14:23

Виртуальные перемещения

26.05.2019
17:00

Горькая судьбина

23.05.2019
08:59

Неужели таки всё - наоборот?

У меня постепенно чеканились формулы моего эстетического мировоззрения. Когда-то, давно уже, мне стало до смешного ясно, что, если художественное произведение о чём-то, то оно – не о том.

В последнее время моя идея-фикс состоит в другом: что художественность – след подсознательного идеала автора, и ощущение художественности передаётся сознанию восприемника в виде ЧЕГО-ТО, словами невыразимого, а подсознание при этом заставляет меня, например, плакать. Почему-то.

И вот я, можно сказать, не слишком утрируя, проплакал все две серии фильма “Почти смешная история” (1977) Фоменко. – Почему? – Потому что невозможна на Этом свете взаимная любовь. А тут, оказалось, возможна. Иллария Павловна и Виктор Михайлович полюбили друг друга. – И я вспомнил, про своё давнее озарение: что фильм – не о том, что я видел глазами.

Да. Это очень смешно устроено на Этом свете, но взаимной любви нет. Ну, или она мгновенна.

Во всяком случае, я пишу это, находясь под впечатлением только что просмотренного фильма, второпях записывая то, что мне мыслится от него.

Нет. У меня не получится записывать последовательно. Потому что я переживаю как-то параллельно много что. Я стану по одному…

 

Надо признать, что песню Величанского (слова), Берковского и Никитина (музыка) “Под музыку Вивальди…” (1972) мне тоже пришлось понять наоборот. Слова ведь там – тоже о взаимной любви? наверно (я никогда не вслушивался, но Никитины поют её так бравурно, и в конце там: условимся друг друга / любить что было сил). И, если оптимизм, то в обрамлении фильма – о её, любви взаимной, невозможности. Да теперь и без обрамления… Такая утончённая – я не нахожу слова – мелодия не может быть о взаимном счастье. Она – о его невозможности. (Слушать, если ссылка не исчезнет, тут.)

Под музыку Вивальди, Вивальди! Вивальди! под музыку Вивальди, под вьюгу за окном, печалиться давайте, давайте! давайте! печалиться давайте об этом и о том. Вы слышите, как жалко, как жалко, как жалко! вы слышите, как жалко и безнадёжно как! Заплакали сеньоры, их жёны и служанки, собаки на лежанках и дети на руках. И всем нам стало ясно, так ясно! так ясно! что на дворе ненастно, как на сердце у нас, что жизнь была напрасна, что жизнь была прекрасна, что все мы будем счастливы когда-нибудь. Бог даст. И только ты молчала, молчала… молчала. И головой качала любви печальной в такт. А после говорила: поставьте всё сначала! Мы всё начнём сначала, любимый мой… Итак, под музыку Вивальди, Вивальди! Вивальди! под музыку Вивальди, под славный клавесин, под скрипок переливы и вьюги завыванье условимся друг друга любить что было сил.

Вот теперь я впервые прочёл слова, и вижу, что нет, что НЕ о взаимной любви. А о её принципиальной возможности – "когда-нибудь”. Сомнительной. И это не сверхисторический оптимизм, а наоборот – абсолютный пессимизм. Счастье которого – в умении это несчастье выразить. – В Этом мире можем только условиться. Обмануть друг друга и себя. – Как обманула всех левых шестидесятников хрущёвская оттепель, что можно спасти социализм от смертельной болезни перерождения в капитализм.

Прав теперь, в 2019-м, Карен Шахназаров, говоря, что советское кино потому было, в общем, на большой высоте, что оно было вблизи огромной идеи. – Даже и разочарование в огромности даёт огромность. А что тут, в фильме, как не огромность – уход куда-то из Этого мира? Причём, о христианском том свете речи нет и близко, а совсем наоборот. О ницшеанстве надо подумать, антиподе христианского того света.

Фильм не о конечном торжестве взаимной любви. Он о смешном несовпадении во времени душевных порывов. Когда она в него влюбилась, он холоден, когда он в неё – она охладела.

(Вот так всегда.)

А счастливый конец – приделан. Как "условимся” в конце той песни. Счастливый и для Илларии Павловны с Виктором Михайловичем, и для его дочки с Толиком.

Я во только не возьму в толк, как сделано, что это не выглядит ни пошлостью, которая осмеивается много кем, ни насмешкой, какую можно ждать от автора-ницшеанца.

А. С дочкой, кажется, ясно. За ней ухаживает Павлик, и она его не любит, а у неё “самый замужеский возраст”, и мещанская мораль требует выходить. А тут – совершенно нелепый Толик пристал. То по принципу Алогизма, вида метафизического иномирия, этого тайного идеала ницшеанства – всё. Она – к Толику, и стиль не нарушен.

А с совсем-совсем взрослыми как?

Опустевшая платформа московского вокзала. Иллария Павловна со своей сестрой безнадёжно ждут носильщика (у них, как всегда, много вещей и некому нести). И вдруг Иллария Павловна видит Виктора Михайловича (который по ее пониманию не может знать, когда они с сестрой вернутся с Древнегорска) – видит на опустевшей платформе (это чудо первое). Она впадает в транс и, как лунатик (чудо второе), встаёт и идёт к нему с тем самым чемоданом, с помощью нести который началось их знакомство (только теперь он лёгкий). Она и он, как сомнамбулы (чудо третье) вцепляются друг в друга, нелепо держа оба чемодан за ручку, отчего та (как и в начале) отламывается, только в начале было от тяжести, а теперь отчего? (чудо четвёртое)… – Столько неожиданностей сразу сбивают с толку, и – впечатление порчи стиля не создаётся.

Ещё бы понять, как получилось, что у меня глаза увлажнились от первого звучания песни “Под музыку Вивальди”.

Нет, тоже ясно. Бардовская песня. Мне, провинциалу, их существование открыла моя будущая жена. С которой у меня точно такая же история невозможности на Этом свете взаимной любви. Когда я в неё влюбился – она не влюбилась ответно, когда после замужества она ко мне прикипела и ждала меня с нашим сыном новорождённым из командировки, я уже был холоден. И, хоть мы с нею не любили Никитиных, зато мелодия-то в фильме вступила без них. Плюс молодостью пахнуло. – Всё. Понял.

А вот когда эта песня, уже в исполнении Никитиных, зазвучала второй раз (это я пересматриваю картину), когда вся троица: Иллария Павловна, её сестра и Виктор Михайлович, - едут на подводе в гостиницу, я не вспомнил, лил ли я слёзы в первом смотрении. Только вот когда третий раз она зазвучала (при виде из гостиничного окна на мемекнувшую козочку, пасущуюся под окном в высокой траве) – зазвучала опять без голосов, на меня – словно автомат я какой – опять накатили слёзы. – Наверно, тоска по неумолимо уходящему времени отозвалась в душе. Я-то рядом с такими козочками живал… Боже, когда это было!..

Ну что ж. Чувство неумолимо текущего Времени – вполне себе образ метафизического иномирия.

А когда Иллария Павловна почувствовала, что влюбилась?

Когда её потянуло опять увидеть Виктора Михайловича, и она с починенным чемоданом пошла в номер к нему, дескать, сестра не верит, что чемодан починили в часовой мастерской, и зайдите, мол, к нам, подтвердите, - когда она так себя ведёт, она действует как сомнамбула. И смотришь на это тоже, как зачарованный: так не ведут себя порядочные женщины, но эта мысль не приходит – облик этой Илларии совершенно невинно-детский.

И… сухой аналитик, я в этом тоже вижу “текстовое” чудо. А чудеса – это по части мистики. А та – служит ницшеанству. Просто парадокс в том, что оно – торжественно-мрачное, а тут – всё через смех. Через наоборот. А подсознание, оно всё знает. Да ещё в него вливается – из включённого репродуктора, мол, что в номере – песня обратного содержания (тут – без всякого противоположного смысла). А в подсознание вливается наоборот: “Повторяется, повторяется”. (Тут поёт Майя Кристалинская.)

Первая любовь

Иллария влюбилась, как девочка. И ещё не знает этого!

Виктор же Михайлович совершенно слеп.

Вечная история.

А вот как до неё дошло, что она влюбилась. В разговоре с его сослуживцем назавтра в буфете гостиницы, после того, как её насмешливые слова Виктора Михайловича, тихо разъярённого, удалили из-за стола и из буфета вон:

"Иллария Павловна: Мешков человек высоких порывов…

Лазаренко: Остановитесь. Ешьте. Всё остыло.

Нет, Мешков, конечно, мужик добрый. Но с вашим братом…

Иллария Павловна: Хгм.

Лазаренко: Спокойно!

Иллария Павловна: Что значит спокойно?

Лазаренко: Тихо!

Иллария Павловна: Что значит тихо?!

Лазаренко: А что это вы вся как будто напружинились?

Иллария Павловна: Я?! Я напружинилась?! Да я не напружинилась!

Лазаренко: Ну хорошо, хорошо. Вы не напружинились. Только без нервов.

Иллария Павловна (ошарашенно): Да вы что?.. Вы что: вы считаете, что я могла?.. Что-о мне пришло?..

Лазаренко (мудро кивая): А почему бы и нет? (И посмотрел затуманенным взглядом куда-то вдаль… своего прошлого; дальше – с печалью и с расстановкой) И могла… И пришло…

Иллария Павловна откинула голову как убеждённая им. И терзает свою блузку на груди.

Лазаренко (задумчиво и отстранённо): Вы так говорите… вдохновенно.

Монтаж: Иллария Павловна медленно закрывает дверь в буфет, не видя, куда идёт и что делает, смотря, чуть наклонив голову, как бы в себя и улыбаясь".

Ей открыли глаза. Она чувствует себя влюблённой.

Это, конечно, счастье. Но надо ж, чтоб Он его разделил. – А вот этого-то и не бывает…

Далее она сомнамбулически идёт по коридору. Перед нею, поражённые, расступается встречная пара. Спрашивают её: "Вам плохо?” - Она приостановилась, оглянулась, отвечает: "Нет. Мне не понятно”. – “Что вам не понятно?” – “Может ли такое со мной случиться? Тем более – в один день”. И пошла в задумчивости дальше. А двое стоят и, поражённые, смотрят ей вслед.

А что такое изменённое психическое состояние в данном случае для автора, как не образ иномирия, которое лучше, чем Этот мир. Пусть оно и принципиально недостижимо, ибо метафизическое оно*. А мы – физические. Разве что душа… Или миг творческого озарения…

(Если я не слегка помешался, что мне ницшеанство видится там и сям… где никому оно не видно.)

Но я, кажется, знаю, как доказать, что всё тут трагично. – Докажет – песня, что спела Иллария Павловна, дёрнув рюмку водки, в номере Виктора Михайловича, - спела ему и его посетителям со стройки. – “Девочка и пластилин” (1968). Слушать тут, если ссылка будет активна. Слова Новеллы Матвеевой, музыка Никитина (и плевать, что когда-то мы с женой, покойной, считали его развлекателем).

Я леплю из пластилина, Пластилин нежней, чем глина. Я леплю из пластилина Кукол, клоунов, собак. Если кукла выйдет плохо – Назову её дурёха, Если клоун выйдет плохо – Назову его дурак. Подошли ко мне два брата. Подошли и говорят: “Разве кукла виновата? Разве клоун виноват? Ты их лепишь грубовато, Ты их любишь маловато, Ты сама и виновата, А никто не виноват”. Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля. Я леплю из пластилина, А сама вздыхаю тяжко, Я леплю из пластилина, Приговариваю так: Если кукла выйдет плохо – Назову её... бедняжка, Если клоун выйдет плохо – Назову его... бедняк.

Понимаете? Нет истины! Объективной. Нет! Всё – относительно. Условно. Как жить без Абсолюта? Ну как?!? Как?..

Если в самую глубь – то лучше, может, и не жить. Иномирие тут о-очеь хорошо для идеала.

Довольно рано для Матвеевой, казалось бы – 1968-й год. Высоцкий дрался ещё 12 лет. Правда, в конце – уже улетая в благое для всех сверхбудущее. Сверхвверх. А Окуджава уже в 1963-м сковырнулся. В мудрую трезвость соглашательства. В соединение несоединимого. В середину. Ну и что? А Матвееву, вот, унесло разочарование совсем… Субвниз. Может в нирвану какую-то. Не пофигизмом же, не постмодернизмом счесть такую грустную вещь. Пофигист не грустит. Для него это – норма.

Ну а пробуддист – это просто пассивный ницшеанец. У пассивного – минимум чувств, у активного – вообще метафизика.

Да и Брагинский автор сценария этого фильма. А Брагинский “С лёгким паром” написал, тоже ницшеанскую вещь. А ещё само название: “ПОЧТИ смешная история”. Не смешно по сути. – Всё сходится.

3 мая 2019 г.

*- Никакой тут метафизики и никакого подсознания нет. А просто есть желание пощекотать нервы нравственным советским людям, которые считают, что женщине за 40 лет неприлично влюбиться, как девочке, и поэтому можно их заинтриговать и посмешить, если заставить героиню поломаться всю вторую серию, чтоб не уронить достоинство, коль скоро тот, на кого она первая положила глаз, сам тоже положил на неё глаз. Не советским людям этот фильм не понравится. Ибо им чужды нравственные реалии СССР 70-х годов Скучно – такое долгое ломание.

- Я задумался, почему я не увидел ни ломания, ни "чтобы не "уронить достоинство"".

Я дошёл до того, что стал пересматривать 2-ю серию.

Я, кажется, себя понял.

Я героиню воспринял, как до чрезвычайности лабильную натуру. Семь пятниц на одну неделю. Малейшее что – и она уже противоположная. От ничтожнейшей причины.

Я мало знаю женщин, но мне кажется, что я таких видел много раз. Вздорные. Капризные.

Есть анекдот такой.

Мужчина в автобусе обращается к женщине:

"Рыбка, пробей билетик, пожалуйста".

Женщина думает:

"Рыбка значит рыба, рыба значит щука, щука значит хищник, хищник значит зубы, зубы значит собака, собака значит сука...ТОВАРИЩИ!!!

Он меня сукой обозвал!!!"

Она по инерции хочет к себе домой. А он силой берёт её под руку и тянет к себе домой. Что её оскорбляет. И она говорит: “Виктор Михайлович. Я уже уронила своё достоинство”.

Это не ломание. Он силу применяет.

Он было уже уговорил. Она заколебалась.

Но.

Это ВЕЧНОЕ несовпадение чувств! О чём фильм, по большому счёту!

Он разозлился и грубо так говорит: “Да ну вас к Аллаху! То вы сам приходите, то вас силой не затащишь”.

Она это восприняла как ОПЯТЬ грубость. И – садится в автобус.

Мне кажется, что ты этот тип женщин не понимаешь. Ты по себе, логичному, судишь. Вот я, вот цель. Проводим прямую линию. Всё. А всё иное – ломание.

А она вздорная. То есть и инерционная, и прямо наоборот.

Вот он, вскочивший в автобус, уже убедил её, что он не мог узнать её адрес.

И что её вздорность?

Если он логичный, то её тянет в нелогичность!

Всё та же тема, что нет взаимной любви на этом свете.

Ну так Фоменко думает.

Ты, может, думаешь иначе. Я – думаю, как Фоменко на время смотрения фильма. Я тебе писал много раз. Автор может из меня верёвки вить, пока я нахожусь в его мире.

А ты не такой, наверно. Ты и услышишь, что фильм – о несовпадениях и нестыковках чувств, которые принципиальны для Этого плохого-преплохого мира – всё равно назовёшь её поведение надоевшим в итоге ломанием нравственной советской женщины.

Но Фоменко её сделал как раз не советской, а вневременной. Взбалмошной.

А мне кажется, что она, ляпнув, что она его увидела и ничего не почувствовала, тут же в это и поверила. Или даже сложней. Расщепилась на две: поверившую и нет.

Наконец, её расщепление кончилось, когда он её нашёл, и они встретились и сидели на стадионе.

Это за 13 минут до конца фильма. Они сидят рядышком – она, положив голову ему на грудь.

И их прогоняет какой-то сторож стадиона.

А дальше – старая история – несинхронность чувств двух. Он её опять обидел. Ляпнул, что в Древнегорск его теперь силой не затащишь.

Это в город-то, где они познакомились!

Ну как такое может быть? (Не говоря уж о том, что это не она ломается)

Ну по Фоменко Этот мир ТАК ПЛОХО устроен. Ляпы случаются.

Я по жене знаю, как легко женщина обижается.

Никакое это не ломание и не "реалии СССР 70-х годов".

9.05.2019.

20.05.2019
09:59

Поиск - не достижение

17.05.2019
17:58

Хоть треснись головой об стену...

16.05.2019
09:25

Плохи дела с художественной критикой и - пройдохи жируют