26.09.2019
14:48

Как это назвать?

25.09.2019
17:06

Взять ли грех на душу?..

23.09.2019
19:27

Кто: я! – и против Гоголя «Выбранных мест…»

22.09.2019
12:30

Рая знает всё

21.09.2019
17:25

Срыв Гоголя и Мейерхольда

17.09.2019
16:14

Ненацеленный ли это поиск

06.09.2019
13:34

Путь к non-fiction у Тарковского

03.09.2019
20:20

Всё-таки надо дочитывать до конца

01.09.2019
09:57

Сено-солома!

30.08.2019
14:50

И ещё одна авантюра

29.08.2019
19:32

Куда ж нам плыть?

22.08.2019
11:57

Тонкость

17.08.2019
09:12

Разрыв Тарковского с Кончаловским

12.08.2019
17:38

Перевод

09.08.2019
12:43

Я обижен

04.08.2019
09:15

По лезвию ножа

02.08.2019
13:31

Исповедь неудачника

01.08.2019
12:31

Против себя самого

27.07.2019
09:30

Ещё один самоубийца

26.07.2019
10:59

На ноль делить нельзя, но...

Разделить -- значит подобрать подходящее умножение. Для этого существуют специальные методы, но можно просто угадывать. Угадай, на какое число надо умножить 4, чтобы получить 20? Если ты угадал, значит, смог разделить 20 на 4 и получить 5. А теперь внимание: угадай, на какое число надо умножить 0, чтобы получить 4? Если ты угадал, то смог разделить 4 на 0. Но вот незадача -- угадать не получится. И не потому, что ты плохо старался. Дело в том, что на какое число не умножай 0, все равно получится 0. Надежда Шихова

Обостряя выражение одного умного теоретика, можно сказать, что художественное произведение существует только в двух подсознаниях – автора и восприемника. – Всё. Больше нигде. Если произведение – кино, то не на полке в коробке с плёнкой, и не на экране во время демонстрации фильма, и не в беседах о нём, пусть и с автором, и не в воспоминаниях. Потому что слышимое и видимое – осознаваемы, а в подсознании нет ни слышимого, ни видимого.

Я говорю о фильме Смирновой “История одного назначения” (2018). Это с одной стороны. А с другой – приходится говорить о себе. И что говорить, если у меня ноль? Никакой реакции фильм у меня не вызвал.

Но я всё-таки поговорю.

Сперва о себе. Наблюдая за своими отчётами вам, читатель, являющимися переводом в слова того подсознательного во мне, что я заполучил от подсознания автора посредством “текста”, я заметил, что иногда во время, например, смотрения фильма я плачу. Плачу не потому, что это сентиментальность старика, а потому, что это обычная реакция на катарсис от всего, что я успел воспринять в фильме до момента плача.

А катарсис, по определению, это результат столкновения протвочувствий, которые от противоречий текста.

Грубо говоря, если не было плача, не было и катарсиса. А не было катарсиса – не было и того в подсознании автора, что должно было быть послано моему подсознанию. То есть не было художественного произведения.

Если что и получилось, то нехудожественное. Рождённое не подсознательным идеалом, а сознательным. У Смирновой тут – это идеал граждански активной личности, борющейся, несмотря ни на что, с реакционным государством. Колокольцев претендовал быть такой личностью, противостоящей царизму, но сломался. И это – минор. (Кого аналогом имеет в виду в нашей действительности Смирнова, в противостоянии либералов так называемому путинскому авторитаризму, я не знаю. Возможно, Колокольцев – образ всей несистемной оппозиции, чьи выступления ослабли после пика в 2012 году.)

Тут – вы заметили? – появилось у меня впервые слово “идеал”. Оно важно. Потому что вообще всё, что делает человек, зарождается в подсознании. И только от подсознательного идеала рождается художественное произведение. От сознательного же рождается не художественное, а просто имеющее эстетическую ценность.

Её, эстетической, осознаваемый признак в восприемнике вызывает не слёзы (хотя иногда и слёзы бывают; вспоминаю, как я подошёл в Третьяковской галерее к картине Васильева “Перед грозой”; а в это время на улице вышло солнце из облаков и стало светить в верхние окна зала; и от этого трава на картине осветилась и стала ну совершенно как живая трава; и я обнаружил, что плачу; я не думаю, что во мне было что-то более глубокое {хоть его картины мне не были в новинку}, чем переживание экстраординарности вида травы). – Что-то такое было для меня и в фильме – кадр приближения писаря к месту расстрела со скоро закатящимся солнцем, но совершенно не изменившим ещё дневного белого цвета, единственно – на него стало можно смотреть, потому что оно сквозь редкую листву видно.



Солнце даже не получилось видным на остановленном кадре. Только при съёмке (ручной камерой, как бы с точки зрения шагающего писаря) ствол дерева то появляется, то исчезает в свете, и понимаешь, что за ним солнце. – Образ ещё пульсирующего сердца.

Но мои глаза в этом месте не намокли. И вообще я ни разу не взволновался. Сработало станиславское “Не верю!” всему тому, что я видел до этого места.

Ну как поверить, что Колокольцев влюбился в сестру жены Льва Толстого? Если нет ничего, что б это чувство хотя бы иллюстрировало. У меня чуть не намокли глаза, когда я узнал слова Пьера Безухова объятой горем Наташе Ростовой из-за неудавшейся любви её к Анатолю Курагину в словах Колокольцева Льву Толстому по поводу подобного горя у сестры его жены, та чуть не до смерти отравилась:

"- Лев Николаевич, если бы я был не я, а красивейший, умнейший из всех людей на свете, я бы счёл за честь просить сейчас руки Татьяны Андреевны”.

Я, однако, тут же возмутился.

Как Пьер это произнёс, у Толстого психологически мотивировано. Хоть и неожиданны для сознания самого Пьера были эти слова, но в нескольких предыдущих абзацах, через несколько обвалов чувства, сочувствия Наташе, мы понимаем, что это не просто неожиданные для самого, произносящего, слова, а прорыв из подсознания неведомой его сознанию любви к Наташе, ставшей впервые в эти дни горя свободной ото всех так или иначе любивших её и любимых ею мужчин.

А у Колокольцева, повторяю, по воле режиссёра ничегошеньки нет от каких бы то ни было проявлений любви к Татьяне Андреевне.

Точно так же почти ничего для зрителя нет, что б зрителю мотивировало перемену образа мыслей Колокольцева из вольнолюбца в реакционера. Только потом-потом Колокольцев объясняет Льву Толстому (а на самом деле зрителю, только запоздало), что он не мог поступить иначе (не признать писаря виновным) из-за присутствия на суде вдруг приехавшего сюда отца, знаменитого генерала, у которого он, сын, хотел во что бы то ни стало приобрести уважение как военный.

Зрителям Смирновой, большинству, не так близки нюансы офицерской чести, чтоб они могли заподозрить, что приезд отца ТАК кардинально повлияет на сына, что тот откажется от либерализма, пусть он всего лишь личина (что тоже для зрителя оказывается неожиданностью). Есть, правда, эпизод… Колокольцев, оказывается, привёз из дома в Тульскую губернию фотографию отца и борется с собой, ставить её на стол или не ставить. – Поставил, в итоге. Честь, мол, превыше всего.

Но нынешних либералов не честь, наверно, заставляет отказаться от либерализма, а притеснения, чинимые жёсткой властью. Что, собственно, и вдохновило Смирнову снимать трагическое кино.

Хоть я и понимаю, что её единомышленникам малого хватает, чтоб провести параллель между либеральным, но недостаточным для либералов, царизмом 1866 года и путинизмом 2018-го.

Так зато и не одни единомышленники кино это смотрят.

Повторю, однако, что я б клюнул, если было что-то, что б можно было расценить как след подсознательного идеала Смирновой.

Наоборот, публицистичность из её произведения иногда просто прёт:

"Прокурор: Однако сегодняшнее положение России, окружённой агрессивными врагами извне, и поражаемое врагами внутренними, умышляющими против престола, заставляет видеть в преступлении рядового Шабунина зловещее начало неповиновения войска”.

А ещё пишут, что Смирнова не любит публицистики. – На словах, но не на деле.

 

Есть, конечно, одна загвоздка: кто сказал, что моё душевное устройство настолько совершенно, что, если мои глаза не увлажнились, то виноват режиссёр трагического фильма, а не я?

Но от неожиданного цитирования Колокольцевым Пьера Безухова я ж чуть не намок…

Я понимаю, почему. От столкновения в тот момент ТАКИХ слов любви с перспективой, - проговариваемой Львом Николаевичем, - что никто теперь замуж не возьмёт Татьяну Андреевну. От сталкивания текстовых противоречий у меня, специализировавшегося на чутье к ним, автоматически набегают слёзы на глаза. Хоть в жизни я, глубокий старик, веду себя как деревянный.

Если поверите – поймёте, что у меня к себе выработалось доверие, и я не зря тревожу ваше, читатель, внимание. – У Смирновой получилось произведение прикладного искусства. Приложенное к идее сожаления о слабости либералов в России. Нехудожественное, раз от ума рождено.

Оно, конечно, муть – с некоторой точки зрения – этот подсознательный идеал. Но…

11 июля 2019 г.