23.12.2010 |
|
11.11.2010 |
ОТ "СУВЕРЕННОЙ ДЕМОКРАТИИ" К "СУВЕРЕННОМУ КАТОЛИЧЕСТВУ"?
|
07.09.2010 |
|
18.06.2010 |
РИМСКИЙ ЮБИЛЕЙ РУССКОГО ПОЭТА Александру Кувакину исполнилось 50
лет Римляне справляли юбилей только два
раза в жизни - в пятьдесят и, при особой милости богов, в сто лет. Сегодня
юбилеев, как огурцов в кадушке. Всё лезет в патриции. Всё юбилеит по поводу и
без. Особенно же - русские писатели. Правда, не от большой радости Юбилей Кувакина законен (он без
<хвостиков>). И радостен. Полвека собственного времени, разъятого меж двух
веков русской истории: Ещё тревожит
девятнадцатый, Ещё кипит в крови
двадцатый, Ещё поют в Кремле
семнадцатый, Но двадцать первый
- час расплаты Ключевое слово здесь - <расплаты>; в
нём впервые столь отчётливо проясняется тот эсхатологический оптимизм, с
которым уже давно и прочно ассоциируется имя поэта. И, кстати, совершенно
напрасно ассоциируется. Та упоённость будущим, что характерна прежним стихам
Кувакина, в лирике последних лет обретает, наконец, трагическую предметность и
трезвость. Перефразируя Блока, можно сказать:
будущее - это возмездие. Суд. И только сознанию сектанта или неофита в этой
суровой законченности может примерещиться амнистия. Однако именно здесь, в
нечеловеческой уже определённости, поэт находит радость, радость поля, где
плевелы вымахали в полный рост и едва ли не заглушают добрую пшеницу; радость
близкой жатвы, которая воспринимается как освобождение; радость слов, которые неизбежно
настигают царя Валтасара: <Ты уже взвешен, и найден слишком лёгким>. Ведь в каком-то смысле Александр
Кувакин, как и все мы, обращается не столько к себе, сколько к своим (нашим)
прежним <безудержным ожиданиям>: Что ты ищешь, Кувакин, на кладбище
грёз, Там, где только осколки бессмертных
лучей? И это отнюдь не ставшее уже общим
местом прощание с <советским прошлым>, это приговор минувшему двадцатилетию
наших надежд и отчаяний, веры без дел и дел без веры. Поэт говорит этому
времени: <ты уже взвешено > И в этом мужественном слове больше
правды и красоты, чем в экстатическом лепете хронической юности. Рука, лёгшая
на штурвал перед последним тараном, знает о победе больше, чем торопливо
дёргающая затвор. Если б только
стужа! Если б только ночь! Если б только ужас Гнал вперёд и
прочь! Вязли бездорожьем, Но слова нашли - Те, что и моложе, И прочней земли. В стихах Александра Кувакина музыка
с годами нарастает, это признак подлинности пути. Быть может, он, по-человечьи,
с радостью и затерялся бы <среди детей ничтожных света>, но стихия, которой
поэт некогда вверил себя - ревнива. И, наделяя, отбирает. Покой, уют, удобную
глупость, необременительную праведность. Дары, получаемые взамен, неоспоримы
для самого певца, и очень сомнительны для толпы. И всё это по-пушкински, всё -
радостно. Поднимаю забвенное
знамя поэта. Ветер! Ветер! -
зову на все стороны света. - Поднимайся! Лети!
Взвей победное знамя, Чтоб дыханье его
трепетало над нами. Чтоб над всею
землёй, Над бескрайностью
крова, Полыхало огнём Знамя вещего слова. Александр Кувакин <Что
же делать поэту среди не людей?..> * * * Г. Полякову По тульским улицам идти И чувствовать - дух по
соседству: Здесь - власть, как воробей в
горсти, Здесь - крест, врученный по
наследству, Здесь - оружейников земля, Здесь - воздух тяжелей
металла, Здесь - ровными стоят поля. Их нежность ко врагу
сровняла. * * * Мы знаем, как земля цветёт. В начале - кровь и пот, И окаянная мечта Смыкают ей уста. Беззвёздно, пусто всё кругом. Лишь в отдаленье - гром. Да! Воздух начинает петь Про жизнь, любовь и смерть. Недвижны небеса. И мрак Последний скрыл маяк. Поэзии прощальный слог У плит гранитных лёг. Прочь, жалость! Человек
встаёт. И страсть его поёт. И кровь, и пот - его мечта От века не пуста. * * * Поднимаю забвенное знамя
поэта. Ветер! Ветер! - зову на все
стороны света. - Поднимайся! Лети! Взвей
победное знамя, Чтоб дыханье его трепетало
над нами. Чтоб над всею землёй, Над бескрайностью крова, Полыхало огнём Знамя вещего слова. * * * Любовь - это русский ветер, Срывающий душу в лёт. Любовь - это свет во свете, Когда его тьма гнетёт. От века любви страницы Кровью написаны все. Любовь сметает границы По дороге к весне. Любовь никого не обманет - Только доверься ей. Любовь никогда не престанет Волей святой своей. * * * Ш. Священной ночи пробужденье Скорбит, но чувствует душа. И разум станет - помраченье, И сердце смолкнет - не дыша. И горизонт взлетит - пожаром, Когда влюблённых веселя, Небесным даром, чудным даром Задышат русские поля. ПАМЯТИ МОЕГО ДЯДИ <Ваш сын красноармеец Лукин Николай Александрович, находясь на фронте, пропал без вести 15 февраля при выполнении спецзадания по
разведке. Штаб 849 артиллерийского полка. 8 мая Из похоронки. Ленинградский фронт. Красноармеец Николай Лукин Шёл по войне, не замечая мин. <Что нам война!> - друзьям он
говорил. И спирт водой ни в жизнь не
разводил. <Вот Волхов, - говорил, - вот
Шлиссельбург. За Ленинград их бьём, за
Петербург>. А после оборачивал свой
взгляд В ту сторону, где отчий дом и
сад, Где мать с отцом да младших -
братьев пять И четверо сестёр - родная
рать! Глаза его влажнели на ветру. <Нет, - он шептал. - Так
просто не умру!> И в боевых товарищах своих Дух поднимал, читая древний
стих Про Куликовский бой,
Бородино, Про битвы, в сердце певшие
давно. И впереди немецкий наглый
враг Бойцам казался обращённым в
прах. Когда Лукин в разведку
уходил, На Сретенье пух снежный
повалил. Со Сретенья рукой подать - весна. Весна - кругом. Была ли ты,
война? Восьмого мая в штабе артполка Над похоронкой пели все века
- Красноармеец Николай Лукин Стал в русском небе вечный
русский сын. * * * А. От порога - родные ухабы. Впереди - мировая Луна. Сотрясает небо Каабы Золотая твоя струна. И вкруг Солнца парит
неземное. Говорят: <Это просто слова>. Отчего же тогда в знойном
зное Птица вещая вечно жива? И откуда такая сила? Сила - вот она: деньги да
власть Но она в оны дни молила - И завеса разорвалась. Тьма всё гуще. Полет всё выше. Но с неведомой высоты Птица вещая тех, кто слышит, Узнаёт, окликая на <ты>. * * * Ещё тревожит девятнадцатый, Ещё кипит в крови двадцатый, Ещё поют в Кремле
семнадцатый, Но двадцать первый - час
расплаты. Домов нестройные строения, Дворов глухие очертания, И жителей полночных пение - Всё растворится в
расставаниях. И белым, словно вздох,
поднимется, Навеки покидая землю, И зарыдает, что отнимется Всё, что на небе не приемлют. * * * Вместо нас останутся слова. Чья-то наклонится голова Над стихами нашими. И вдруг Огненный возринет в Небе
круг. Прочь, сомненья! Дальше от
Земли! Дни тысячелетья отцвели. Ясно, вольно и бело вокруг - Жги сердца новорожденный
звук! ИМПЕРИЯ Обречено. Обречено на слом - И я, и ты, и вы, и сад, и
дом. Советский сад и русский дом
при нём Обречены на слом и на подъём. Не будем колдовать и ворожить, Не будем пыль забвенья
ворошить. А будем строить дом и сад
сажать - Чтоб с Богом жить и в Боге
умирать. * * * Если б только стужа! Если б только ночь! Если б только ужас Гнал вперёд и прочь! Вязли бездорожьем, Но слова нашли - Те, что и моложе, И прочней земли. На
посещение Воронежа Что ты ищешь, Кувакин, на
кладбище грёз, Там, где только осколки
бессмертных лучей? Но остался, Воронеж,
последний вопрос: Что же делать поэту среди не
людей? Он способен их души, как лёд,
растопить, Он способен их злобное сердце
унять. Но не может, как зверя,
несчастного бить, И не может в глаза
безответному лгать. Выходящим из мрака скрываться
во мрак? Или так же пытать, как пытают
они? Впрочем, столько вопросов,
как будто я - враг, И идут в никуда я, они, эти
дни. Да, мы всё же - враги. Это
именно так. Нам ничто не мешает друг
друга убить - Жизнь - копейка, случайность,
советский пятак Только голос небесный
командует: <Жить!> |