Русский переплет - литературный интернет-журнал

Современность и поэзия

Мы все в эти годы любили,

Но мало любили нас.

С. Есенин

Оскудение любви

Поэт умирает не от того, что у него отказали почки или остановилось сердце, не от пули и не от петли - поэт умирает от недостатка любви. От безжалостности.

По-русски: <любить> и <жалеть> - это одно и тоже. Поэтому <безлюбый> с <безжалостным> становятся неумолимыми синонимами для <самовлюблённых> и <саможалельных>. Сердце, занятое собой, закрыто для других. Умножение таких сердец - признак последних времён. По слову апостола, именно оскудение любви станет самым верным свидетельством приближающегося конца света. И настоящий поэт в своём внутреннем времени обречён дожить до этого часа.

<Ты меня не любишь, не жалеешь > - говорит поэт. Страшно, когда такие слова говорятся женщине: жене и будущей матери. Но гораздо страшнее, когда в какой-то момент такими окажутся все.

Поэт умирает от оскудения любви - в мире и вокруг себя; оттого, что в последнюю свою, тысячелетнюю, Гефсиманскую ночь он остаётся один.

И потомки - веками и тысячелетиями - воздают ему ту любовь, которой он не встретил при жизни

* * *

Дело поэта не имеет равных на земле. Древнегреческое слово <поэт> - одного корня со словами <бог> и <творец>. Древнюю Грецию можно представить без Праксителя или Пифагора, но невозможно - без Гомера.

Допущенный - через Слово - присутствовать при сотворении мира и его кончине поэт не имеет права на забвение своего дара; без него прошлое и будущее народа - тёмная безъязыкая глина, в которой возникают и растворяются без следа фигурки людей, их дела и судьбы.

Мы живём, предпочитая не задумываться об этом. Сегодня поэт - это <не респектабельно>. Поэты отныне предпочитают кем-то <быть> - литературными чиновниками, издателями, бизнесменами, редакторами (визитная карточка, телефон, e-mail); раболепствовать губернаторам (по должности) и денежным мешкам (по необходимости), писать критику (!) и публицистику, выполнять <представительские функции> (<представляя> что угодно - Союз писателей, акционерное общество, администрацию области - только не саму поэзию).

Когда-то за один доллар можно было купить ведро виски, сегодня - пятьдесят грамм. И дело не в том, что виски стало лучше, просто долларов слишком много напечатали

Мы сами плодим вокруг себя бумажное море, потому что количество - это тоже признак респектабельности. Логика такова: нас много, поэтому с нами надо считаться. А Блок в своей предсмертной речи просил только об одном: не называть искусством то, что искусством не является. Не называть поэзией и поэтами то, что этому не соответствует.

Собственно поэтами <и только> - сегодня у нас <осмеливаются> быть всего несколько человек. Это Александр Суворов (Москва), Ирина Семёнова (Орёл), Евгений Семичев (Самарская область), Николай Колычев (Мурманск), Николай Зиновьев (Краснодарский край) Можно, наверняка, назвать ещё несколько имён, но всё равно, чтобы перечесть их, хватит пальцев одной руки.

Остальные предпочитают кем-то <быть>

* * *

По мере того, как преисподний холод расползается по земле, заполняя собою не только пространство меж людскими сердцами, но уже сплошь и рядом и сами сердца - только поэты ещё кричат в уши озябшего человечества о том, что жить холодно и больно, и с каждым часом - всё холоднее и больнее.

Со снисходительной улыбкой и даже с некоторым участием окружающие терпят всё это, кутаясь в прозрачные меха эгоизма и обывательской риторики; бедные! они уже пообвыклись и не верят, что на белом свете вообще можно как-нибудь иначе.

Принципиальная неприспособляемость во все времена - ещё одна характеристика подлинного поэта. <Сыны века сего мудрее сынов света>, - свидетельствует Святое Писание. И уточняет: но - <в своём роде>.

Вот эту-то <мудрость века сего>, легализовавшую себя в последние времена и воплотившуюся в человеко-тонны вещизма и самопредательства, и стерегут цепные псы глобализма: преобретательство и респектабельность.

Однако мир, в котором стынущее пространство между людскими сердцами и сами сердца заполняют всё новые и новые вещи, становится всё холоднее и холоднее. И сегодня уже не только в Америке или Европе, но и в России (!) редкость - нормальная сыновняя и дочерняя любовь (дома престарелых и просто брошенные, доживающие свой век в одиночку старики); нормальная родительская любовь (три с половиною миллиона беспризорных, не считая миллионов предоставленных самим себе); нормальная супружеская любовь (каждый второй брак заканчивается разводом; рекрутированная феминизмом на войну со здравым смыслом армия матерей-одиночек). И многим, многим из нас дело поэта в современном мире начинает казаться безнадёжным

Три источника, три направления

Тем не менее, поэзия как творческая сопричастность народа бытию Слова в этом мире неуничтожима до тех пор, пока жив хоть один из трёх источников питающих её. Их нетрудно определить. Как известно, своей высшей жизни язык (что по-древнерусски одновременно означает и народ) достигает в трёх своих вершинных формах: молитве, поэтическом слове и народной песне. На этом не мешало бы остановиться поподробнее.

Литургическое и молитвенное творчество суть высшие на земли: в них душа творца (священника, молитвенника) просветляется до того, что его личное обращение к Богу становится родным и тоже глубоко личным для тысяч и миллионов других людей, высветляя в темноте человеческих душ что-то незамутняемое, общее и сродное всем; то есть неземное и бесконечное в человеке.

То же и - поэтическое слово - но только уже в его земной братской сродности всему человеческому, трагически конечному, общему всем людям и судьбам людским; собственно человеческое в человеке.

То же и - народная песня - хранящая душу и память народа, сам образ его бытования на земли; восполняющая собой недостаток братства в современном мире; научающая, как чувствовать и поступать в согласии со своей природой.

Соответственно, эти три источника поэтического творчества - молитва, литературная традиция и народная песня - образуют и три направления, наиболее отчётливые в современной русской поэзии. Хотя точнее будет говорить не о <направлениях>, а о творческом методе или, ещё точнее - о природе творчества тех или иных современных поэтов.

* * *

Первую, идущую от глубокой внутренней молитвы традицию русской поэзии - назовём её серафической - в современной отечественной словесности наиболее полно представляют такие поэты, как Александр Кувакин (Москва), Андрей Ребров (Санкт-Петербург), Фёдор Черепанов (Москва).

Отчётливее всего эта традиция представлена в блистательном и незамутнённом XVIII-м столетии: поначалу силлабическими виршами, а впоследствии творчеством Ломоносова и Державина. Оговорюсь ещё раз - речь идёт не о строфике, рифмовке или даже <системе образов>, а о серафической природе творчества. В XIX-м веке такой цельности мы уже не наблюдаем, поэтому можно сослаться на позднего Пушкина (<Отцы пустынники >, <Владыко дней моих > и др.), Баратынского (<Царь Небес успокой >), Лермонтова (<В минуту жизни трудную > и др.), Тютчева (<Не плоть, а дух растлился в наши дни >, <Над этой тёмною толпой > и др.). XX-й век по вполне понятным причинам оказался наиболее бесплодным для этой традиции (попросту из-за утраты большинством поэтов самого понимания молитвы). Можно назвать Блока (<Девушка пела в церковном хоре >), а также поэтов-эмигрантов (например, Сергей Бехтеев <Пошли нам, Господи, терпенье > и др.).

В Новом веке, с возрождением церковной жизни, с возвращением глубокого молитвенного делания в жизнь гораздо большего числа русских людей, я надеюсь, что и эта традиция обновится. И несомненные признаки этого уже есть.*

* * *

Вторая, наиболее близкая именно душе русского народа традиция - назовём её песенной** - сегодня представлена именами таких ярких поэтов, как Владимир Костров (Москва), Виктор Смирнов (Смоленск), Николай Колычев (Мурманск), Иван Русанов (Москва), Андрей Фролов (Орёл).

В минувшем веке её безо всяких оговорок можно напрямую связать с именами Есенина и Рубцова.

К сожалению, именно эта традиция находится сегодня в самом угрожаемом положении. И если Кострова и Смирнова без труда можно представить на народном гулянье с гармошкою, скажем, в руках, то поэты более поздней эпохи живут уже в ужасающей тишине городских квартир или вымирающих, занесённых снегом русских деревень. Русская народная песня как сердцевина народной жизни сегодня практически смолкла, и уже редкое застолье едва-едва добирается до <Ой, мороз, мороз!>. Как правило же, всё заканчивается караоки или ещё чем-либо не менее безобразным.

И здесь нельзя не отметить таких подлинных подвижников живой русской песни, как профессор ИМЛИ Сергей Небольсин или поэт Иван Наумов. Впрочем, даже и они - это уже не вторая линия обороны, а, увы, одиночные партизанские соединения, действующие на территории, оккупированной респектабельной и <благопристойной> немотой нашего подлого времени.

Совершенно очевидно, что подлинное возрождение народной песни немыслимо без подлинного возрождения народной жизни.

Тем не менее, важно отметить следующее - сопричастность песенной традиции, укоренённость в ней имеет одно общее для всех названных поэтов свойство: преодоление своего, личного, человеческого, трагически-конечного в просветлённом эпическом, народном и практически бесконечном; во всяком случае, теряющемся в глубине веков и уходящем в неведомую даль народной судьбы.

То же самое можно сказать и о серафической традиции с тою лишь разницей, что в ней - человеческое, трагически-конечное преодолевается уже непосредственно в самом Бесконечном; в том Бытии, которое в отличие от народной судьбы воистину не имеет ни начала, ни конца.

Всё это важно оговорить потому, что в понимании следующей, третьей традиции в современной русской поэзии именно непреодолённое человеческое, трагически-конечное является самой характерной чертой.

* * *

Итак, третья - назовём её трагической - традиция в современной русской поэзии сегодня (как, впрочем, и в предыдущие два столетия) свойственна подавляющему большинству русских поэтов. Оговорюсь сразу, что, употребляя здесь слово <трагическая>, я хотел бы избежать многих ненужных ассоциаций с трагической античной культурой или с философской культурой Ницше и экзистенциализма. Предлагаю принять это как наиболее удобную характеристику человеческой отделённости, непреодолённой ни в бесконечном (молитве), ни в сравнительно-бесконечном (народности). Что, безусловно, является и трагическим (по характеру) и глубоко свойственным человеческой культуре Нового времени вообще. Если не ошибаюсь, именно это Шопенгауэр называл <трагедией человеческой индивидуации>.

Не укоренённая ни в молитве, ни в народно-эпическом начале эта традиция для своего воспроизводства имеет один всё возрастающий источник, а именно - многотысячелетнюю человеческую культуру: от античности до наших дней. Своё крайнее и уже гротескное выражение эта традиция получила в постмодернизме.

Однако это (радикально-экстремистское меньшинство) нисколько не должно бросать тень на большинство русских поэтов - серьёзно и подлинно пишущих сегодня в русле трагической традиции.

Суть её как нельзя более полно передают строки Фета:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идёт, и плачет, уходя.

Впрочем, повторюсь, вместо приведённых здесь строк Фета можно поставить огромное множество других характерных для трагической традиции цитат, потому что, как минимум, три четверти шедевров русской и европейской лирики принадлежат именно к этой традиции. Поэтому, говоря о наиболее заметных поэтах-современниках, продолжающих трагическую традицию, ограничусь лишь перечислением - это Александр Суворов (Москва), Борис Лукин (Москва), Андрей Наугольный (Вологда), Ирина Семёнова (Орёл), Александр Зиновьев (Краснодарский край), Евгений Семичев и Диана Кан (Самарская область), Владимир Шемшученко (Санкт-Петербург), Игорь Тюленев (Пермь), Михаил Крупин (Москва), Светлана Сырнева (Вятка), Глеб Горбовский (Санкт-Петербург), Юрий Кублановский (Москва) и многие другие поэты, по тем или иным причинам не представленные сегодня в литературной периодике.

Разумеется, всё вышесказанное заведомо направлено (для удобства понимания) к некоторым - классифицирующим - крайностям, потому что в действительности у того или иного поэта можно найти и стихи серафической природы, и совершенно очевидную песенную традицию и т.д. Однако в целом, хочется верить, эти определения достаточно точно обозначают сам характер творчества тех или иных современных поэтов. Ради чего, собственно, всё и затевалось.

Закончить же свои размышления о современности и поэзии, о серафической, песенной (лиро-эпической) и трагической традициях в русской поэзии мне хотелось бы обращением к родителям - молодым и не очень. Не запрещайте своим детям мечтать! Не встраивайте их сызмальства в свою подлую <респектабельную> действительность! Ведь именно авантюристам и мечтателям принадлежат все новые, открываемые ими - в жизни и в слове - миры, именно Ермакам Тимофеевичам и Колумбам, Блокам и Есениным. И хотя редко кому из них удаётся воспользоваться плодами своих открытий - потому что следом уже идут <респектабельные> приватизаторы с нефтяными вышками и многотомными диссертациями - но именно мечтателям и авантюристам по праву принадлежит всё самое светлое и чистое. И вряд ли кто будет спорить, что на фоне сотен и тысяч разномастных дирижёров, жиреющих на его музыке, строящих особняки и разъезжающих по миру на <мерседесах> - в конце концов, оказывается прав именно Моцарт, умерший в правде и нищете. Прав - перед Богом и людьми.

* Я намеренно не касаюсь стихов и песен множества священников и монахов, так как, несмотря на сходную природу творчества, подлинной литературой они в подавляющем своём большинстве не являются.

** Строго говоря: лиро-эпическая традиция.

ОБОЗРЕНИЕ Алексея Шорохова

Современность и поэзия

Оскудение любви

Три источника, три направления

ОБОЗРЕНИЕ
Алексея Шорохова